Мёртвая вода

-Эй! Василий, Василий, Василий Павлович!

-А! Чего тебе, Ольга? Добрый день, для начала. Ты чего раскричалась?

-Вася, ты знаешь, что дядя Петя Огаркин умирает?

-Брось ты гоношиться, он умирает уже седьмой год.

-Знаю, знаю всё, но сейчас зовёт к себе всех знакомых и близких, прощаться хочет. Он же тебе родственник?

-Да, дядька родной.

-Так беги же скорей, пока не помер!

-Ладно, ладно, иду уже. Вот раскричалась. Видимо и деда Петра срок пришёл, а что, уже под восемьдесят. И всю-то жизнь на одном месте, всю-то жизнь учителем в школе отработал. Никогда старик не болел, а семь лет назад разбил его паралич, так все эти годы и лежал словно кукла, даже не разговаривал ни с кем. Отворачивал голову к стенке, если чего спросишь, словно обидел его кто-то. Сейчас, видимо, действительно отходит, раз заговорил. Вот и дом его. С крыльца сбегает Верка - дочка его.

-Ты куда несёшься? Что, уже?

-Бегу за попом. Батька сказал: «Срочно давай сюда батюшку, хочу грехи снять, исповедоваться и причаститься перед смертью».

-Да он же в Бога никогда не верил, всю жизнь в комсомольцах проходил, водку жрал, да и прочее! Во даёт! А что, давно заговорил?

-Он не только заговорил, даже с постели поднялся, сидит.

-Вот те раз, а помирать собирается. Видимо на поправку пошёл.

-Не знаю, не знаю, а только срочно послал меня за попом. Ну всё, я побежала.

Подымаюсь на высокое крыльцо. Как я здесь мальчишкой любил сидеть, мастерить рогатки! Дорожка от крыльца была засыпана гравием, так что искать заряды для пристрелки рогатки не составляло особого труда, прямо здесь под ногами, только наклонись. А сейчас дорожка заросла, даже камушков не видно. Жизнь человеческая так коротка. Только кажется, что впереди ещё годы и годы благополучной жизни. Только успел человек сбросить лепестки беспечной молодости, которая отцвела, оставив сладкий привкус чистоты и наивности, а уже тридцатник, и уже первые трудности не сложившейся, как хотелось бы, жизни, и суета, суета, поедающая время, не оставляющая шансов на спокойное созерцание действительности. Какое там созерцание, нет даже кратковременной остановки, что бы взглянуть со стороны на себя и окружение. Какое там спокойное созерцание, если уже за сорок, а ты даже не помнишь, в каком году у тебя родился сын, в каком году дочь закончила школу. Тело стареет, не справляется с темпом почти не изменяющейся души, мешает душе молодится и гордится былыми силами. Но силы ещё есть, есть! Да чего там! Трудно признаться, что силы уже на исходе. Оглянись, половина друзей и знакомых уже покинули этот мир, а всего чуть-чуть за пятьдесят. Чуть-чуть за пятьдесят, а болезней прилипло, словно мошкары в лесу. Неужели стал короче век человеческий? До нас жили, да что там жили и сейчас живут, люди, чувствующие себя превосходно и в восемьдесят с лишним. А дотяну ли я хотя бы до шестидесяти? Век человеческий стал короче из-за того, что теряют люди жизненную силу, силу, не дающую стареть. Можно молодиться, а сила эта всё равно вытекает как вода из ладоней. Почему так бывает? Почему мы не можем её удержать, а раньше люди могли? Да и вообще, в чём проявляется эта сила? Нет, не только в цветущем здоровье, разумеется, кто-то болеет каждый месяц и доживает до ста. А кто-то не болеет совсем, но вдруг внезапно хватает его кондратий- и в ящик. Дядя Петя тоже не болел, не болел, такой весельчак был и вдруг! Детей сколько у него, у-у-у! Даже не помню всех, семь или восемь. Вот она жизненная сила – в деторождении. У азиатов она ещё есть, сколько детей они рожают и не задаются разными дурацкими мыслями, не рассуждают, мол, зачем плодить нищету, рожают и рожают. А мы цивилизованные европейские народы скоро вымрем. Видимо, как раз из-за потери этой жизненной силы. Сил хватает только на удовлетворение плоти, на рождение и воспитание детей уже нет. Я думаю, скоро и это станет для многих недоступным. Апатия, отсутствие смысла жизни – всё это признаки оскудения человечества жизненной силой. Если её нет, откуда её взять? С такими мыслями вхожу в комнату деда Петра. Сидит на постели, надо же! Вид вполне здоровый по сравнению с тем, что было, только какая-то особая серьёзность на лице, нет, не болезненная, а какая-то нездешняя. Измождённое страданием лицо и чистые, как у ребёнка, глаза. Надо же!

-Здравствуй, Василий, проходи, присаживайся, – тихо говорит дед Петя.

-Вот зашёл, думаю, навещу, а то слухи всякие.

-Хорошо, что зашёл.

-А я-то испугался! А ты, молоток! Слушай, и чего это ты семь лет молчал, говорить наверняка мог?

-Мог, но нельзя было.

-Да что ты такое говоришь, дед. Как это нельзя, тебе что, запрещал кто-то? Ты до болезни своими поучительными жизненными случаями всех утомил, тебя же остановить нельзя было, на каждую ситуацию у тебя рассказ.

-Так оно и было. Ты не смотри на меня, глаза-то не пучь, я в полном рассудке.

-А-а! А я-то думал. Ты бы отдыхал, а не шутил.

-А я и не шучу, мне не до шуток сейчас, – серьёзно посмотрев, сказал дед. – Ты выслушай меня, не перебивай, времени совсем не остаётся. Я же эти семь лет лежал не просто так, а за грех один. Слава Богу! А теперь за болезнь он мне простился.

-Дядя Петя, дядя Петя, да что ты несёшь-то такое! Ты же знаешь, что я атеист, да и ты всю жизнь, а всё туда же!

-Куда, туда же?

-Да бросились все вдруг в церковь, ударились в религию. Вот и коммунисты перекрестились, перекрасились, гады! Не знают, какой рукой креститься, а всё туда же. По телевизору показывают, стоят в храме вместо подсвечников.

-Дурачок! А ты не думал, что человек в двадцать лет имеет одни убеждения, в сорок- другие и под старость вдруг только и понимает, что вся жизнь- всего лишь мгновение, не имеющего смысла с этими самыми убеждениями. Кто тебе дал право судить о внутренней жизни людей, приходящих в церковь, ты что заглядывал в души их?

-Я, конечно, понимаю, что есть что-то. Даже верю, что есть жизненная сила, которая сейчас оскудевает, покидает человечество.

-Лучше бы твою башку дурь побыстрее покинула, ты уже седой, а всё думаешь о какой-то силе. Наши предки не рассуждали ни о какой силе, молились, строили страну, рожали детей, защищали Родину. А сейчас вы о силах каких-то талдычите, вот они вас силы эти и покидают.

-Так что же, значит, и силы никакой жизненной нет? Ты мне ещё о Боге начни проповедовать, как бабки после церкви. Что мне басни и сказки эти, я и сам с усам, управляю своей жизнью как хочу. Плохого за мной, или как говорят церковники, грехов нет. Всегда всем старался помочь, не пил, не курил, не гулял, да и вообще… А те кто говорит о Боге, посмотри, вон наш поп, отец Василий, толстопузый, нос красный, он же не просыхает никогда, постоянно пьяный. Чтобы быть нравственно чистым, культурным человеком совсем не обязательно быть верующим.

-Это ты, Васька, правильно заметил, нравственность и религия разные вещи. До Иисуса Христа на земле было много учителей правильной жизни, они могли бы научить человечество, как поступать правильно, что значит добро. Тогда как ты думаешь, зачем на землю пришёл сам Бог?

-В чём вопрос не пойму, мне-то все равно зачем он приходил.

-Всё дело в спасении бессмертной души.

-Во, ты мне ещё о душе расскажи. Знаю я всё это. Сегодня стоит бабка Лидка в церкви, молится перед иконами, ангела кроткого из себя корчит. А дома, дома что творит- колдует! Ходит по домам, её приглашают всегда, когда кто-то умирает, обмыть тело покойника перед тем как положить в гроб и похоронить. А водичку-то она эту бережёт, сливает в баночку и домой уносит. Называют эту водичку мёртвой. Потом кто-то приходит к ней в гости, или путник какой запоздалый, просит напиться, а она ему водички этой: «На-ка, милок, попей. Да водичка-то ещё и с наговором, с молитовкой.» Вот так эта бабка людей морит. А в церковь ходит, наверно, грехи замаливает?

На деда эти слова не произвели никакого впечатления. Он так же серьёзно продолжал:

-Вас, да что там вас, нас всех, весь народ опоили этой мёртвой водой. Это, как в сказке, про Ивана царевича, помнишь? Чтобы человека оживить, нужно сначала мёртвой водой побрызгать, потом живой. Лидия, может, она и колдунья, но её мёртвая вода – это просто вода обыкновенная. А есть и настоящая мёртвая вода, которая душу убивает. И я её когда-то испил, да не заметил. И только сейчас в болезни попробовал и живой водицы. Ты знаешь, я терпел болезнь из-за того, что когда-то в молодости выломал дверь в старой церквушке. А теперь меня Господь освобождает от этого греха. – Дед запнулся и болезненно заулыбался. – Прощай, Василий. Прости меня за всё, ещё свидимся, но не здесь. Ты поищи, поищи водичку живую, попей её, попей.

В комнату вошла Верка с попом, мне пришлось выйти. Минут через тридцать поп вышел, а уже к вечеру умер дед Пётр. Он лежал на постели и словно улыбался, лицо было почему-то очень светлое. Пришли бабушки во главе с Лидией, приготовили воду, чтобы обмыть тело перед тем, как положить его во гроб.