Образ Сехизмундо

Сехизмундо (исп. Segismundo) — герой драмы Педро Кальдерона де ла Барки «Жизнь есть сон». Королю Басилио, мудрецу и звездочету, светила предсказали, что его сын Сехизмундо станет чудовищным тираном; чтобы спасти страну от бедствий, Басилио объявил, что ребенок родился мертвым, и приказал держать его в горной башне. Решив проверить, не обманули ли его небесные знамения, король велит, усыпив, перенести его во дворец. Важнейшие события драмы разворачиваются в душе героя. Его самопознание в немалой мере определено внешними обстоятельствами: Сехизмундо вырастает, не зная, кто его родители и кто он такой. Самая пылкая, всепоглощающая его страсть — жажда правды и свободы.

Первый его монолог («О, я несчастен, горе мне!») — яростный протест против неволи; и Кальдерон не оставляет сомнения, что свобода — неотъемлемое и важнейшее право человека. В переполненном болью и негодованием монологе герой проклинает судьбу, дающую человеку меньше свободы, чем зверю, ручью, рыбе и птице. Но, узнав, что он не жалкий узник, а всесильный государь, Сехизмундо возмущен учиненной над ним несправедливостью. Он становится убийцей и насильником. Его свобода — свобода зверя, и сам Сехизмундо знает, что он — получеловек-полузверь...

Когда он убил слугу и начал творить бесчинства во дворце, его опять усыпляют, переносят обратно в башню и уверяют, что все происшедшее во дворце было лишь сном. Сехизмундо пытается разобраться, является ли он заключенным, которому приснилось, что он принц, или принцем, которому снится, что он заключенный. Герой хочет понять, что в жизни иллюзорно, ложно, а что действительно, подлинно, и эти размышления многое в нем меняют.

«Это словно конспект, сгусток представлений, повторявшихся многими, в том числе и не самыми значительными, поэтами барокко в разных странах, даже до появления драмы Кальдерона. На этот момент драма, ее аксиома: "жизнь есть сон" - прямой противовес гамлетовскому ренессансному - в пользу решительных действий - преодолению сомнения "быть или не быть"».

«Будто все ясно. Но и в драму Кальдерона врывается вихрь реальности, развеивающий свойственные кризисной стороне барокко представления о тщете и сумятице земного существования; увидим, что ни в поэте барокко, ни в герое барокко - ни в Кальдероне, ни в Сехисмундо - не умирает, а лишь преображается, раздваивается неведомый им Гамлет».

«Первым не какой-либо критик, а Сехисмундо сам высказал и в общем преодолел противоречие, таившееся в драме. Он пришел к выводу, выраженному в категориях, приемлемых в светской философии и в принципе пригодному и для просветителей: "действовать во благо, вот что существенно" ("Obrar bien es lo que importa"), независимо от того, есть ли жизнь сон, или нет».

Сехисмундо, запутанный предыдущими экспериментами отца, не уверен, "правда ли сон" то, что он возглавил восстание, но произносит ответственное суждение о том, что важно оставаться добрым. Если мы на яву – то для того, что бы просто быть им, а если во сне, чтобы проснуться в кругу друзей.

«"Obrar bien" ("творить добро"), независимо от того, сон жизнь или не сон, - тезис этот, повторяемый Сехисмундо несколько раз и осуществляемый им на деле, еще глубже, чем о нем пишут».

Поверил Сехисмундо в то, что жизнь есть сон, однако не поверил он в то, что сном была и его любовь к Росауре.

До встречи с Росаурой Сехизмундо рос, не зная никого, кроме своих тюремщиков, ненавидя их и сами небеса, обрекшие его на жизнь в неволе. Эта ненависть выплескивается во дворце самым пагубным образом. Возникшее чувство к Росауре, чувство любви— помогает ему понять, что нельзя быть человеком, живя одной лишь ненавистью, что прочнейшие отношения, связывающие людей, — добрые отношения. «Любовь в понимании Кальдерона помогает разуму проложить дорогу не только к людям, но к вещам и событиям. Любовь Кальдерона нерасторжимо связана с верой, которая означает не только сверхъестественную христианскую добродетель, но и обыденную доверчивую преданность и верность в действиях и поведении всякого "естественного" человека. Способность доверять, т. е. способность постичь нравственную ценность другой личности, требует душевной стойкости. Требование душевной стойкости тем более важно, что сама вера, если она не слепа, включает в себя момент риска. Вера в другую личность без надежных оснований и гарантий превращается в высшее испытание моральной стойкости и подлинный критерий в отношениях человека к человеку. Такими видел Кальдерон источники моральной силы, способной противостоять трагическим коллизиям, обнаружившимся в "веке без названия"».

«Идее тщеты всего земного противопоставлена истинность любви к женщине. Это концепция жизни - сна, порожденная самой действительностью и утвержденная как принцип Ренессансом».

Основная победа принца Сехизмундо - это победа над самим собой. Если бы Кальдерон задался целью показать просто торжество человека над своими страстями, его умение обуздать себя, то навряд ли ему понадобилось бы делать своего героя принцем, переносить действие в экзотическую абстрактную обстановку. Интересна одна незамеченная подробность. Разрешение линии Росаура - Астольфо. Сехизмундо соединяет молодых людей. Он отказывается от своего счастья ради восстановления ее доброго имени. Идея справедливого монарха - это итог воспитания идеального государя, достойно увенчанный торжеством принца над самим собой.

Есть еще один существенный момент в пьесе, подкрепляющий эту точку зрения: история с солдатом, которого велено наказать (заточить в башню), хотя именно он поднял восстание в пользу Сехизмундо. Каким бы благим ни было намерение солдата, он нарушил закон верности своему сюзерену. Благое намерение не избавляет его от наказания. Солдат поднял бунт против установленного порядка. Справедливый монарх не может не покарать бунтаря, потому что любой бунт есть произвол, нарушение незыблемого закона. Именно так, по мнению Кальдерона, должен поступать идеальный монарх.

Любовь и добро — мосты к людям и к вечности. Поверив в это, Сехизмундо. преодолевает рабское подчинение инстинктам, бездумным и бездушным вожделениям. Однако, как подчеркивает Кальдерон, борьба противоположных начал — интеллекта и чувства, ненависти и любви — длится вечно.

Сехизмундо можно сравнить с Гамлетом. У Шекспира и Кальдерона выведены герои-мыслители, действие в обоих произведениях преимущественно строится на движении мысли. Оба принца сталкиваются с враждебной судьбой, с «трагическим состоянием мира», оба не приемлют несвободу. Но Гамлета больше всего терзает зло, царящее в окружающей жизни, Сехизмундо же приходит к выводу, что самое страшное — зло, живущее в нас самих. Будущий властелин страны, как и любой человек, должен прежде всего научиться властвовать над собой. Свирепый бунтарь против неволи, преодолевая в себе эгоистическое своеволие, сознает, что свобода неотделима от строгих обязательств и что решающий шаг к справедливости — способность самому быть справедливым и великодушным с другими.

О становлении нового Сехизмундо зритель узнает благодаря прекрасным, открывающим его душевные движения поэтическим монологам. В финале герой появляется во главе мятежного войска; король Басилио в отчаянии падает к ногам сына. Но принц бережно поднимает отца и сам становится перед ним на колени, одерживая главную победу над собой, над своей мстительностью и гордыней. Сехизмундо, получив власть, проявляет себя мудрым и добрым правителем и объявляет политику, которая, по представлениям передовых людей того непростого времени, вменялась в обязанность национальному монарху-объединителю, пресекая одновременно возможность дальнейших междоусобиц.

Заключение

В этом процессе самовоспитания принца Сехизмундо в идеального монарха решающую роль сыграло восприятие жизни как мимолетного сна. В начале драмы Кальдерон показывает, как человек, обуянный гордыней, верящий в длительную прочность земного существования, приходит к злоупотреблению властью. Принцем руководит необузданный разумом инстинкт. В последнем действии Сехизмундо под воздействием горького опыта ("сна") приходит к восприятию жизни как явления настолько скоропреходящего, что ее смело можно приравнять ко сну. Ощущение жизни как сна влечет за собой указание на близкое возмездие. Это раскрыл еще в XIX веке один крупный немецкий испанист, который писал: "Вслед за сном последует пробуждение, которое находится в точном соответствии с нашими поступками во время сна и более того - является прямым его следствием". Люди-актеры, жизнь-сцена, на которой каждый играет отведенную ему роль. Надо сыграть эту роль хорошо. Человек расплачивается за содеянное на земле.

Во сне образы сознания воспринимаются спящим как нечто действительное, и если жизнь есть сон, то и наяву человек видит лишь то, что представляется его сознанию. Вместе с тем Кальдерон постигает то, что будет достоянием психологии лишь в XX в.: образы сна порождены отнюдь не только мыслью, но и надеждами, страхами, тайными желаниями. Последние неосознанно воздействуют не только на сновидения, но и на поведение человека. В его драмах сталкиваются, в какой-то мере пронизывают друг друга сознание и подсознание, рассудок и аффект. Явь и сон, иллюзия и реальность здесь теряют свою однозначность и уподобляются друг другу: sueno по-испански не только сон, но и мечта; поэтому «La vida es sueno» можно перевести и как «Жизнь есть мечта». Мечта истолковывается у Кальдерона вовсе не в сентиментально-благостном духе: узнав, что он принц, и получив возможность осуществить свою мечту о свободе, Сехизмундо ведет себя как чудовище. Безграничная свобода оказывается одной из самых вредных и опасных иллюзий: Сехизмундо предстоит понять, что человеческая свобода — не беспредел, что она подчиняется нравственным законам. В постижении этих законов происходит становление личности Сехизмундо, выявление его подлинного «я».

Жизнь есть сон» — истинно христианская драма, так как именно христианство столь решительно указало на исключительное значение душевной жизни и поставило важнейшую задачу управлять своими внутренними состояниями, подавляя в себе злые, греховные желания и порывы. И вместе с тем Жизнь есть сон — это социальная драма (такое соединение характерно для барокко), показывающая, что становление нравственного «я» возможно лишь благодаря осознанию своей ответственности перед другими.