Песнь семнадцатая

Пятое небо – Марс (продолжение)

Как вопросить Климену^[1484], слыша новость,

Его встревожившую, поспешил

Тот, кто в отцах родил к сынам суровость,^[1485]

Таков был я, и так я понят был

И госпожой, и светочем священным,

Который место для меня сменил.

И Беатриче: «Пусть не будет пленным

Огонь желанья; дай ему пылать,

Отбив его чеканом сокровенным;

Не потому, чтобы ты мог сказать

Нам новое, а чтобы приучиться,

Томясь по влаге, жажды не скрывать».

«Мой ствол, чей взлет в такие выси мчится,

Что, как для смертных истина ясна,

Что в треугольник двум тупым не влиться,

Так ты провидишь все, чему дана

Возможность быть, взирая к Средоточью,

В котором все совместны времена, –

Когда Вергилий мне являл воочью

Утес, где дух становится здоров,

И мертвый мир, объятый вечной ночью,

Немало я услышал тяжких слов

О том, что в жизни для меня настанет,

Хотя к ударам рока я готов;

Поэтому мои желанья манит

Узнать судьбу моих грядущих лет;

Стрела, которой ждешь, ленивей ранит».

Так я промолвил, вопрошая свет,

Вещавший мне; так, повинуясь строго,

Я Беатриче выполнил завет.

Не притчами, в которых вязло много

Глупцов, когда еще не пал, заклан,

Грехи людей принявший агнец бога,^[1486]

Но ясной речью был ответ мне дан,

Когда отец, пекущийся о чаде,

Сказал, улыбкой скрыт и осиян:

«Возможное, вмещаясь в той тетради,

Где ваше начерталось вещество,

Отражено сполна в предвечном взгляде,

Не став необходимым оттого,

Как и ладьи вниз по реке движенье

От взгляда, отразившего его.

Оттуда^[1487] так, как в уши входит пенье

Органных труб, все то, что предстоит

Тебе во времени, мне входит в зренье.

Как покидал Афины Ипполит,

Злой мачехой гонимый в гневе яром,^[1488]

Так и тебе Флоренция велит.^[1489]

Того хотят, о том хлопочут с жаром

И нужного достигнут без труда

Там, где Христос вседневным стал товаром.^[1490]

Вину молва возложит, как всегда,

На тех, кто пострадал; но злодеянья

Изобличатся правдой в час суда.

Ты бросишь все, к чему твои желанья

Стремились нежно; эту язву нам

Всего быстрей наносит лук изгнанья.

Ты будешь знать, как горестен устам

Чужой ломоть, как трудно на чужбине

Сходить и восходить по ступеням.

Но худшим гнетом для тебя отныне

Общенье будет глупых и дурных,

Поверженных с тобою в той долине.

Безумство, злость, неблагодарность их

Ты сам познаешь;^[1491] но виски при этом

Не у тебя зардеют,^[1492] а у них.

Об их скотстве объявят перед светом

Поступки их; и будет честь тебе,

Что ты остался сам себе клевретом.

Твой первый дом в скитальческой судьбе

Тебе создаст Ломбардец знаменитый,^[1493]

С орлом святым над лестницей в гербе.

Тебя укроет сень такой защиты,

Что будут просьба и ответ у вас

В порядке необычном перевиты.

С ним будет тот,^[1494] кто принял в первый час

Такую мощь от этого светила,^[1495]

Что блеском дел прославится не раз.

Его толпа еще не отличила

По юности, и небо вечный свод

Вокруг него лишь девять лет кружило;

Но раньше, чем Гасконец проведет

Высокого Арриго,^[1496] безразличье

К богатствам и к невзгодам в нем сверкнет.

Так громко щедрое его величье

Прославится, что даже у врагов

Оно развяжет их косноязычье.

Отдайся смело под его покров;

Через него судьба преобразится

Для многих богачей и бедняков.

В твоем уме о нем да впечатлится,

Но ты молчи…» – и тут он мне открыл

Невероятное для очевидца.

Затем добавил: «Сын, я пояснил

То, что тебе сказали; козни эти

Круговорот недальний затаил.

Но не завидуй тем, кто ставил сети:

Давно отмщенной будет их вина,

А ты, как прежде, будешь жить на свете».

Когда я понял, что завершена

Речь праведной души и что основа,

Которую я подал, заткана,

Я произнес, как тот, кто от другого

Совета ждет, наставника ценя,

В желаньях, в мыслях и в любви прямого:

«Я вижу, мой отец, как на меня

Несется время, чтоб я в прах свалился,

Раз я пойду, себя не охраня.

Пора, чтоб я вперед вооружился,

Дабы, расставшись с краем, всех милей,

Я и других чрез песни не лишился.

В безмерно горьком мире, и, поздней,

Вдоль круч, с которых я, из рощ услады,

Взнесен очами госпожи моей,

И в небе, от лампады до лампады,

Я многое узнал, чего вкусить

Не все, меня услышав, будут рады;

А если с правдой побоюсь дружить,

То средь людей, которые бы звали

Наш век старинным, вряд ли буду жить».

Свет, чьи лучи улыбку облекали

Мной найденного клада, засверкал,

Как отблеск солнца в золотом зерцале,

И молвил так: «Кто совесть запятнал

Своей или чужой постыдной славой,

Тот слов твоих почувствует ужал.

И все-таки, без всякой лжи лукавой,

Все, что ты видел, объяви сполна,

И пусть скребется, если кто лишавый!

Пусть речь твоя покажется дурна

На первый вкус и ляжет горьким гнетом, –

Усвоясь, жизнь оздоровит она.

Твой крик пройдет, как ветер по высотам,

Клоня сильней большие дерева;

И это будет для тебя почетом.

Тебе явили в царстве торжества,

И на горе, и в пропасти томленья

Лишь души тех, о ком живет молва, –

Затем что ум не чует утоленья

И плохо верит, если перед ним

Пример, чей корень скрыт во тьме забвенья,

Иль если довод не воочью зрим».