Люди здесь были самые разные. Но больше в потрепанной одежде, уставшие и изможденные. Кто-то разговаривал, но больше молчали. Кое-кто куда-то уходил, кто-то приходил. Обстановка была давящей. Я закрыл глаза и погрузился в дрему. За мной придут, наверное, не скоро, думал я.
Из состояния задумчивости меня вывел сначала общий шум, а потом наступившая звенящая тишина. Приподнявшись, я, как и все, устремил взгляд на ворота. Они были открыты, из них вышла женщина. Красивая, в белой одежде, она походила на Ангела с картины. Все внимание было приковано к ней. Она обвела взглядом молчавшую толпу, почти ни на ком не останавливая взгляда, и мелодичным голосом назвала два имени. Поднялись двое: две женщины. Одна была более сильной, она поддерживала другую, чтоб та не упала. Так они подошли к женщине в белом, та взяла за руку совсем обессилевшую женщину, и они вошли в ворота. По толпе пробежал легкий Ропот, послышались вздохи.
Еще трижды открывались ворота, и кто-то уходил с красивой женщиной в белом.
|
|
Не зная, что делать, я решил осмотреть содержимое сумы, которую дал мне Учитель. В ней было несколько лепешек и яблоки. Я достал лепешку и вприкуску с яблоком принялся есть. На меня сразу устремились несколько жадных взглядов. «Люди голодны», — подумал я и предложил им немного еды. Ко мне ринулись женщина средних лет и юноша-подросток, потом подходили еще, и моя сума вмиг опустела. Получив кому что досталось, каждый вернулся на свое место.
Рядом со мной остался подросток. Рубаха на нем была грязная, рукава на локтях зияли дырами, штаны обветшали и лохмотьями свисали от колен. Волосы цвета льна были взъерошены и спутаны. Почувствовав, что я его рассматриваю, он рукой попытался привести в порядок торчащие пряди волос, но они только еще больше топорщились. Вид у него был забавный, и я улыбнулся подростку. Это, видно, ободрило его, и он спросил:
— Ты давно здесь?
— Нет, недавно пришел.
— Я так и понял, иначе ты не стал бы делиться едой. Кто знает, сколько тебе ждать придется...
— Я как-то не подумал об этом. А ты давно здесь?
— Я-то? Давно. Шестой годок жду. За мной приходила она, да я за яблоками бегал, вот теперь не
знаю, позовут ли вообще. Пропустил я свое время.
Накатившуюся волну молчания снова нарушил подросток, говоря, как бы думая вслух:
— Вот и голодают многие. Видел, вон женщина едва идти могла. Совсем из сил выбилась. А ты добрый, — сказал он, оборачиваясь в мою сторону.
— А ты нет? — слукавил я.
— Не знаю... Тяжело мне, понимаешь?
— Отчего же так?
— Да друга я зарубил за девчонку. Она нравилась мне, а он испортил ее — вот и отомстил.
|
|
— А сам как тут оказался, молод еще ведь...
— Ее отец вилами замахнулся на нее, кричал, что опозорила она их род, и меня вплел: я-де виновник. Да мне-то что, я ни при чем; видеть не мог, что отец ее убьет, вот и кинулся, чтоб закрыть ее собой. Она... она на соломе в сарае лежала, совсем без чувств... — подросток погрузился в воспоминания, я не прерывал его. И он продолжил:
— Ее-то сберег, да не знаю, прав ли? Умереть бы ей лучше, каждый в лицо случившимся тычет... Выдержит ли?! Да еще сынишку родила... Я на Землю хожу иногда, ее повидать. В тот день кое-как узнал от нее, кто этот подлец. Когда имя услышал, в ярость пришел... И это друг называется! — бросил мальчишка в сердцах. — Вот и зарубил я его, а потом испугался, кинулся было прочь, да споткнулся, упал головой о камень... Ничего больше не помню... Только чье-то лицо, искаженное болью, произнесло: «Покарать решил, да самого Бог покарал». — Помолчав, он сказал: — Вот так-то вышло.
Больше ни о чем поговорить не удалось. Снова над толпой пронесся гул, и повисла тишина. Ворота открылись, и вышла женщина в белом. Она смотрела на меня и ни на кого более. Мальчишка подтолкнул меня.
— Вставай! Это за тобой. Видишь, на тебя смотрит.
Я поднялся и пошел навстречу женщине. Она, улыбнувшись, позвала:
— Иди за мной, Николай.
В спину я услышал голос мальчишки:
— Я же говорил, добрый ты... Я Герман, слышишь, Герман. Может, свидимся когда, — почти
кричал он.
Мне хотелось оглянуться и сказать ему что-нибудь ободряющее, но я не мог, меня влекло вслед за Женщиной. Но и к мальчишке я испытывал чувство привязанности, несмотря на то что он кого-то убил.
Ворота, к которым подходил, были, пожалуй, металлические, казались массивными и тяжелыми. По ним вился кованый замысловатый узор. Ворота не были полностью открыты. Они могли впустить лишь двух-трех человек, идущих рядом. В воротах, но уже по ту сторону, стояли два сказочных существа. Рослые юноши, белокурые, с красивыми чертами лица и мягким взглядом голубых глаз. Они были во всем белом, лишь чуть виднелись стопы из-под одежды, перехваченные золотистыми ремешками от пальцев к щиколотке. Но что поразило меня больше всего — это огромные белые крылья за спиной у каждого. «Ангелы!» — пронеслось у меня в голове. Один из них сменил идущую рядом женщину. Потом едва уловимым жестом остановил меня и указал рукой в сторону. Посмотрев, куда мне указывал Ангел, я увидел Учителя. Он шел мне навстречу. Учитель жестом пригласил следовать за ним.
— Ты вошел в Небесную Страну сразу. Это хорошо. Хороший знак. Но где и как ты будешь жить, зависит от встречи со Всевышним. А пока пойдем ко мне. Мой дом не роскошный дворец, но места на двоих вполне хватит.
Он взял меня за руку, и мы перенеслись к его дому. И правда, домик был невелик. Стоял он, по-видимому, на окраине города. Дом обрамляла изгородь из кустарника. Мы вошли во двор дома. Крылечко невысокое, обвито странным растением: темно-зеленые листья сердечком, а среди них, словно звезды на вечернем небе, слегка голубенькие цветочки-колокольчики. Под окнами дома росли цветы, стройные и высокие, разной формы и цвета. Обстановка в доме была простой, без роскоши. Но здесь царил порядок, как будто кто-то только что прошелся, убирая и расставляя все по местам.
— Вот так я живу. Проходи и будь как дома.
Несколько дней, проведенных в доме Учителя, показались мне блаженством. Однажды Учитель, взяв меня за плечи, сказал: «Смотри». У меня в глазах на миг потемнело, а потом я увидел бабушкин дом. Во дворе стояли столы, за ними сидели люди. Сквозь какую-то завесу, разделявшую меня с Учителем, я услышал его голос:
— Прошло сорок дней. Тебя вспоминают.
Мне показалось, что я вдохнул запах щей и куриного бульона. Различил дух блинов и чая, заваренного травами. Это переполнило меня каким-то непонятным чувством.
|
|
Все исчезло, и теперь я видел только комнату и Учителя. Но я не мог понять, что же за чувство переполняло меня... Сытость! Я был сыт и совсем не ощущал голода. А я уже стал привыкать к нему. Сколько бы я ни ел, не наедался. Учитель говорил, что со временем привыкну.
Мы часто ходили с ним гулять. За домом невдалеке раскинулся молодой лесок. Там Учитель объяснял мне, как надо правильно передвигаться, рассчитывая энергию на путь. Но у меня не совсем это получалось: на небольшие расстояния я передвигался легко и точно, а на более далекие то оказывался дальше, то не доходил до них.
— Как только почувствуешь, что такое сила твоего тела, так все встанет на свои места, — ободрил меня
Учитель. Дома я помогал ему ухаживать за цветами и небольшим садом. Это доставляло мне радость. Он много, очень много говорил мне о том, чего я не знал, но об этом у меня еще будет время рассказать. Однажды, вскоре после того, как Учитель показал мне помин в сорок дней за меня, проснувшись, я увидел на столике у окна большой букет душистой сирени. Я ахнул! Мне очень нравилась сирень, именно такая — с розовым оттенком. Завороженный, я смотрел на это чудо, неизвестно откуда взявшееся.
— Это тебе в день рождения, Николай! — сказал Учитель.
— Мне? Но...
— Это не от меня, — оборвал меня на полуслове Учитель, — это твоя сестра Анна. Она вспомнила, что у тебя сегодня день рождения, а еще — что ты очень любил сирень, но осенью нет сирени. На Земле нет, но здесь возможно все. Это ее подарок тебе.
— О! — у меня не нашлось слов для ответа.
Я лишь, подойдя к столу, опустил лицо в благоухающий букет.
— Каждый раз, когда вспоминают дату твоего рождения, появляются цветы. Таков обычай, если хочешь, — говорил Учитель, — и так будет, пока помнят твой день. Он важен, очень важен. Ведь в этот день душа обретает плоть и живет в ней. Эта жизнь дает возможность приобрести любовь и оставить продолжение своего рода: плоть от плоти. Со временем ты поймешь, что значат эти слова! — закончил он с
грустью в голосе.
|
|
Мне предстояло еще многое познать. Но прежде всего была встреча с Богом, со светоносным существом, от которого исходили тепло и любовь. Каждая душа предстает перед Ним в свое время. Кто-то чуть ранее, кто-то чуть позднее. Это происходит непременно в течение полугода земного исчисления. Я же к этой встрече был готов далеко не сразу. Да и когда я предстал перед Ним, я не знал, как себя вести и что говорить, так как не знал, чего Он потребует от меня.
Я не знаю, как мне передать описание Его. Это самое сложное из всего повествования, потому что не хватает слов или выражений, чтобы в сравнении описать увиденное. Я не видел лица Всевышнего. Свет, исходивший от Него, не слепил меня, но был таким лучезарным, что под ним черты лица Всевышнего делались как бы невидимыми или неосязаемыми. Страх, который сковывал меня, улетучился, я испытывал спокойствие.
— Твоя жизнь была недолгой. Но был ли ты счастлив? — эти слова относились ко мне.
— О, да! Конечно, я был счастлив... — Что мог ответить я еще, будучи счастлив встретиться и здесь с Тамарой?
— Что породило это счастье?
— Любовь! — ответил я робко.
— Ты веришь в любовь?
— Да, я верю... — но странное чувство волнения исходило от Всевышнего, ибо это Он общался со мной. Не говорю — разговаривал, это был диалог на уровне мысли, потому что я не слышал голоса, откуда-либо идущего, он звучал во мне. Волнение передалось мне, и, словно почувствовав это, Он попытался ободрить меня.
— Если веришь, будь мужественным. Твоя любовь ждет тебя, и неважно, в чьем образе она придет.
Тогда эти слова я воспринял иначе, потому что истинный их смысл понял слишком поздно. Но в тот миг они ободрили меня. Я верил, что речь шла о Тамаре. Я был рад, а Он — я почувствовал это — улыбнулся с легкой грустью и сказал:
— Теперь смотри внимательно.
Я осознал, что Он удалился, но не ушел совсем, а я остался в каком-то изолированном пространстве, наедине со своей жизнью. Не знаю, как долго это длилось, но во мне чувства сменялись одно за другим; я бледнел и краснел, улыбался и даже плакал. Хотя трудно объяснить эти слезы. Я видел сначала своих родителей до моего рождения. Видел потом отца, держащего меня на руках, я кричал так звонко, что отец, смеясь, сказал: «Силен малыш! Это ж надо так орать, что уши заложило...» А потом мрачным видением было событие, запечатлевшееся в моей детской памяти как что-то непонятное: похороны мамы. Все плакали, а она лежала на лавке, прекрасная, как ангел, и, казалось, спала. Я теребил ее за светлое платье и тихо звал: «Мама, мамочка, миленькая, пойдем играть в сад». Бабушка взяла меня на руки и унесла из комнаты. Мне было почти восемь, а Анне шел четвертый год.
Потом я видел себя уже бойким мальчишкой, и мне было стыдно за себя. Я Анфиску любил, но часто подстраивал ей козни: насыпал золы в отстиранное белье, или опрокидывал ушат воды, или закрывал двери перед самым ее носом, и сколько было перебито посуды!.. Но я и помогал ей нести то же испачканное белье на речку вновь полоскать или собирал вместе с моей доброй Анфиской на поднос осколки посуды, разбившейся о резко закрытую дверь.
Картины жизни сменяли одна другую. Но больше всего я краснел, видя себя с девушками. Эти случайные и беспутные встречи доводили меня до изнеможения. Мне казалось, я сгорю от стыда за самого себя. Я видел себя со стороны и мог анализировать свои поступки и действия. Это было ужасной пыткой. А потом все исчезло, и вновь приблизился Он. Мы долго общались, но не буду передавать все, хоть и помню весь разговор почти слово в слово. До сих пор вспоминаю слова Всевышнего, когда приходит понятие истины их. Много, очень много я не понял сразу.
— Ты видел то, что должен был знать о себе. И ты сейчас сам себе судья.
— Но в том, что прожито, я не могу ничего изменить, — живо возразил я Ему. Более страха перед Ним у меня не было.
Ты осознал содеянное и раскаиваешься. Значит, тебе покорилась одна вершина твоего пути, но сколько еще тебе предстоит преодолеть!
Я опускаю часть беседы.
— Ты веришь в любовь? — Он вновь задал этот вопрос.
-Да.
— Тогда иди, высоко подняв голову, и ты ее найдешь здесь. Но прежде всего, — продолжил Он, — тебе придется пройти через множество испытаний. Ты готов к ним?
— Да, все что угодно.
— Ты веришь в свои силы, не так ли? - Да.
— Что ж, это похвально.
Он еще многое говорил мне, но отметить хочется вот что:
— Обещай мне, что, найдя любовь, ты будешь оберегать ее от зла, которое будет пытаться разлучить
вас.
Тогда я не понял, зачем оберегать и от кого — что это значит? Я чувствовал, что Он улыбается, от Него исходил покой; это успокаивало, и душа наполнялась радостью и гармонией.
— Ты долго будешь искать и найдешь, но не скоро. Ты долго будешь маяться и страдать, но напрасно. Ты достигнешь желанного, но тебя будет преследовать страх потерять то, что приобрел. Ты веришь
в себя, и я чувствую в тебе силы, способные сохранить мой дар.
И Он протянул в мою сторону руку. От Него словно отделилась частичка Его Самого, и когда «ЭТО» коснулось меня, я почувствовал, как нега разливается по всему моему телу; я был на вершине блаженства. Это длилось лишь миг. А потом мне были объявлены мои повинности.
Когда прокручивалась моя жизнь так, что я мог наблюдать за самим собой со стороны, мне была показана унизительная картина: я ведь был в одной из саратовских контор клерком и был замешан в одну крупную сделку. Торговец, которого мы (а нас было четверо) окрутили, не пострадал от нашей авантюры. 0ц был слишком богат, чтобы обратить внимание на подобную мелочь, зато мы хорошо погрели руки на этом. Были, конечно, и другие маленькие обсчеты, но все то не было сравнимо со сделанным однажды. И этот случай очень сильно угнетал меня. Хоть разум и твердил мне, что все сделано чисто и никто не понес урон, совесть все же не давала мне покоя. После этого я отказался вообще от каких-либо сделок, за что вызвал к себе неприязнь прежних своих товарищей по работе. Но я молчал, когда они что-либо предпринимали. За это они ценили скорее не меня, а мое молчание, и не задевали насмешками и колкостями. Мне и тогда было стыдно за себя, а тут еще стало не по себе.
И вот, когда были объявлены повинности, за эту сделку мне нужно было на 20 лет спуститься в карьер и добывать там золотоносную руду. Но при этом я еще должен был и учиться.
Объявление повинности происходило так: я почувствовал, что светоносное существо, излучающее тепло и любовь, рядом с которым чувствуешь себя свободно и уверенно, удалилось. И рядом с собой я увидел Учителя. Он и был моим «обвинителем», то есть он объявлял мне о том, что я должен буду делать и за что. При этом разговоре присутствовал очень похожий на Ангела у ворот, ведущих в Небесную Страну, человек. Он просто стоял за Учителем, и легкий свет, идущий от него, делал фигуру Учителя еще более строгой и даже грозной. Ибо Учитель был не в белой одежде, а в темно-синем длинном хитоне, он говорил мне:
— В нужное время я буду отводить тебя к карьерам и в определенное время буду приходить за тобой и забирать тебя на занятия.
Срок своих работ ты можешь сократить — хорошей учебой прежде всего, — вмешался Ангел, что
вызвало улыбку у Учителя.
Я же стоял как каменный и не мог ни сдвинуться с места, ни шевельнуться.
— За прелюбодеяния твои, — продолжал Учитель, — ты должен будешь посетить здесь страну разврата и «насладиться» (это слово звучало с нескрываемой иронией) собственными деяниями.
— Но ты был стойким и твердым со слугой Князя Тьмы, — снова вставил слово Ангел, — думаю, что ты не поддашься соблазнам, отвратительным оргиям.
От одного воспоминания о той девице, в волосах которой я видел тонких змеек, и об искаженном гримасой ярости лице во мне все перевернулось. Учитель смутился, а Ангел улыбнулся.
— Происшедшее — не твоя вина, Учитель, ты сделал все, как надо, — обратился Ангел к Учителю.
— За твое озорство и грубость к близким ты не несешь наказания; будучи здесь, в трудный час своих испытаний, ты помогал абсолютно чужим тебе людям, — лицо Учителя светилось радостью, — и это избавило тебя от постоянной боли видеть обиженных тобою людей и от сознания, что ты причинил им боль, но ничего не можешь изменить.
Видимо, Учитель сказал все, потому что теперь говорил очень много Ангел.
— Николай, — обратился ко мне он, — твою жизнь нельзя назвать безупречной, но ты не совершил более преступлений, чем те, о чем уже слышал. То, что объявлено в повинность, остается в силе, но в свободное от работы время и после занятий ты можешь делать все, что хочешь. Место, где захочешь жить, выбери себе сам. Это от планеты Розовой до Янтарной.
О! — вырвалось у Учителя, но он не продолжил и лишь улыбался.
— Тебе очень многому надо будет научиться и набрать энергетический потенциал, как долго ты будешь здесь, зависит от тебя. Но рано или поздно ты захочешь вернуться на Землю, а для этого тебе нужны будут силы.
— Разве это необходимо — возвращаться? — спросил я, осмелев немного, перешагнув робость, сковывавшую меня.
— Да... Тебе — да, это необходимо, — и Ангел отвел в сторону мягкий взгляд голубых глаз, — скоро ты поймешь почему.
— К тебе тянулись здесь люди, — продолжил
он, — за это с первых дней тебе доступен вход во все
отделы библиотек и в Хранилище книг Вселенной.
Эти слова вызвали возглас удивления и одобрения у Учителя. Я же в тот миг не мог оценить их значимость.
— Ты был поэтом на Земле, но не нашел признания. Это не беда. Твой талант остается у тебя. И работа у тебя такова: ты будешь помогать начинающим поэтам на Земле. Учитель тебе после объяснит, как это
делать. Но и сам будешь развиваться, работая над собой и работая с другими. А теперь прощайте. Учитель, — обратился он к моему другу, — я вверяю эту душу тебе. Все, чем владеешь сам, передай ему, — и он
жестом указал на меня и добавил: — Удачи тебе, Николай! Как бы ни было трудно, головы не опускай. Всегда помни, что тебе сказал Всевышний.
И он удалился, а мы с Учителем остались один на один.
— Пойдем ко мне, — позвал Учитель, — нам надо о многом поговорить с тобой. Потом может не оказаться нужного времени, чтобы объяснить тебе хоть немногое из того, что тебе следует знать.
На этот раз мы шли пешком к дому Учителя. Я думал о только что состоявшемся разговоре. Учитель молчал. И мне казалось, что он специально медлит. Его лицо было озабоченным, я видел это, но особо не задумывался, что же могло так волновать Учителя. Весь путь прошел в молчании, и лишь подходя к дому, Учитель заговорил:
— Пока освоишься, поживи у меня. Места хватит, да и мне веселее будет.
— Я. не против, если не буду стеснять.
— Какое стеснение? Места в доме достаточно, да и жить тебе пока негде, вот и живи у меня.
— Спасибо, Учитель.
— Не стоит благодарности. Я даю тебе самое большее из того, что могу дать: кров над головой и свою дружбу. Но это не помешает мне быть строгим при твоих провинностях.
Мы вошли во двор дома. И не сговариваясь, оба решили остаться на крылечке; мы продолжили беседу.
— Учитель, разве мне некуда пойти? Ведь здесь моя мама и... и Тамара!
— Знаешь, ты видел в пути пожилую женщину и ее внучку; эта девочка утонула случайно. А бабушка встречала ее, как я тебя. Она будет ей Учителем и наставником, как я тебе. Тебя же твоя мама встретить не смогла.
— Почему?
— Она оставила мир Земной очень молодой. Она видела, что ее дети несчастны, особенно дочь — Анна. В тебя же она верила, что ты сможешь преодолеть свои проблемы сам. Ты сильнее духом, чем твоя сестра. Вот Мать и решила вернуться на Землю.
— Как на Землю вернуться?
— Просто. Ты знаешь, что у Анны есть дочь?
— Да, Татьянка. Так маму звали.
— В Татьянке и живет душа Татьяны-матери.
— О?! — вырвался у меня возглас.
— Твоя мама решила хоть так быть рядом с дочерью и быть ей радостью и утешением.
— Что верно, то верно! Анна души в девчушке не чает, да и она к ней ластится. Если что не так, заберется на колени, ручонками возьмет лицо матери и заглядывает в глаза ей. Анна и тает, душой отходит.
— Душа, возвращаясь на Землю, выбирает сама своих родителей, а значит, выбирает время, в котором будет жить, и сама себе определяет жизнь.
— Но ведь когда живешь на Земле, ничего этого не знаешь.
— Верно. Перед тем как отправиться на Землю, души пьют воду из озера Забвения в долине Перехода. Если хочешь, мы как-нибудь побываем там.
— Конечно, если это возможно, Учитель, — продолжил я. — А Тамару я могу видеть?
Мой вопрос привел в замешательство Учителя. Видимо, он этого не хотел касаться в разговоре и ответил уклончиво:
— Она здесь. Вы встретитесь, но не так скоро, как тебе хочется. Всему свое время, — добавил он поспешно, пресекая мой готовый сорваться с уст вопрос: «Когда?»
— Твой дедушка, — снова заговорил Учитель, — ты не помнишь его, совсем молодым был, когда совершил жестокое убийство. Он убил своего работника, засек его плетью только за то, что тот в срок не сделал колесо в телеге. Он был и сам убит в один ненастный день «разбойником» на дороге.
— Да, бабушка рассказывала. Но кто убил его и обобрал до нитки, так и не нашли.
— Теперь ты можешь знать кто. Это был сын запоротого им насмерть человека.
— Не может быть! — воскликнул я.
— Почему? — спросил Учитель.
Бабушка говорила про семью, где рано из жизни ушел отец, оставив шестерых детей. Но... она никогда не говорила про деда, своего мужа. А они... они живут в том же селе, и бабушка всегда им помогала.
— Поэтому и помогала, что знала причину их бед, — вздохнул Учитель.
Как многого не знаешь, живя на Земле! Бабушка не любила говорить о своем муже. Она лишь однажды сказала: «Он был очень жестоким человеком и достоин больше осуждения, чем добрых слов, а о покойных плохо не говорят». Этот вечер был для меня вечером открытий.
— Учитель, а моя мама, кто она? Расскажи мне о ней. Ты можешь?
— Конечно. Прежде чем стать твоим Учителем, я узнал твою родословную, если так можно сказать. Твоя мать, — продолжил он, — простая крестьянка из семьи Агеевых. Родилась она от молодого князя Голицына, красивого и статного, вскружившего ее матери голову. О ее рождении он и не знает, потому что никогда не интересовался служанками и крестьянками, с которыми развлекался. Она была покинута своей матерью сразу после рождения. Та даже не приложила ее к груди, а как только смогла встать — утопилась в Волге. В семье она была старшей, и были еще маленькие дети. Поэтому твоя мать и выросла как дочь, а не как внучка. После нее родилось еще два мальчика. А о старшей дочери было забыто. Даже имя ее не произносили в доме. Это было тайной семьи.
Все, что я узнал, глубоко поразило меня. Больше ни о чем говорить не хотелось. Какое-то время мы молчали, а потом Учитель сказал:
— Иди отдыхай, завтра будет трудный день.
Я не возражал.
Утром меня разбудил Учитель, и мы с ним отправились в путь. Он держал меня за руку, и мы куда то перемещались. Должно быть, место, куда мы направлялись, было далеко. Потому что я успел над этим поразмыслить. И вот мы остановились. Я огляделся. О! Что это? Где мы? Здесь все было не так: стоял невообразимый шум, голоса сливались, что-то двигалось, поднимались клубы пыли, от которой першило в горле и слезились глаза. Я был в замешательстве...
— Пойдем, — сказал Учитель, и я последовал за ним. Мы немного удалились от ужасного места, но и здесь было не лучше, хоть и тише и меньше пыли.
— Здесь ты будешь работать, — обратился ко мне Учитель, — в нужное время я буду приходить за тобой. А вот и Вайнер, он все тебе объяснит. — Учитель жестом указал на приближающегося человека.
Тот поднял руку, и Учитель исчез, а я остался стоять перед человеком, одетым в грубые штаны; рубаха навыпуск, грязная. Его руки с расширенными в суставах пальцами были грубы. Не знаю почему, но я видел только эти руки, а уж только потом рассмотрел его лицо — обычные бесцветные черты. В тело, казалось, въелась вся пыль, и от этого оно было сероватого оттенка. Глаза! Вот что было живым на этом огрубевшем и неподвижном лице: карие, почти черные, они были добры, взгляд мягкий, но эта мягкость терялась в общей суровости лица.
— Вайнер, — представился он.
— Николай, — ответил ему я.
— Ты надолго?
— Не знаю, должно быть, это небольшой срок — двадцать лет, — ответил я немного неуверенно.
— Двадцать? Конечно, немного в сравнении с веками, но и долго в сравнении с днями. Что ж, идем. — И он пригласил жестом следовать за собой.
Мы шли к дыре, зияющей чернотой в невысокой и со всех сторон осыпающейся горе. На пути попадались люди — разные: и подавленные, и веселые, кто-то далее напевал, но все они были увлечены работой, каждый делал что-то свое. Нас, а точнее, меня провожали взгляды, полные сочувствия или ненависти. Но не было безразличия. От ненависти меня коробило. Да, я был во всем чистом, а мое лицо свежим, ничуть не пострадавшим от удушливой пыли. Я чувствовал себя очень неловко и старался никого больше не рассматривать. Мы вошли в темный тоннель, в нем лишь изредка в стенах горели установленные светильники. Когда мы проходили их, то по стенам метались причудливые тени. Мы проходили какой-то лабиринт: ходы, ходы, повороты, тупики... Здесь было сыро, и от этого холодок охватывал тело. Но вот мы остановились.
— Я сейчас вернусь, — сказал Вайнер и исчез в одном темном проходе.
Я огляделся. Здесь добывалась руда, какая-то порода, лежал отбойный молоток. Освещение было скудным.
— На, это тебе, — Вайнер вырос как из-под земли, — сегодня ты будешь работать со мной. — И он протянул мне такой же отбойный молоток, что я видел.
Вайнер показал мне и объяснил, как им пользоваться. Но у меня ничего не получалось. Он же работал так бойко, быстро, с легкостью в движениях, как бы играючи. Как ни старался я быть выдержанным, силы оставляли меня. И наконец, прислонившись к стене, я выронил из рук молоток. Вайнер тряхнул меня за плечо, мне пришлось открыть глаза, но веки были так тяжелы, что я их с трудом удерживал.
— Так не пойдет, — скорее по губам прочел я, нежели услышал от Вайнера.
- Он, поддерживая меня, отвел немного в сторону и усадил, исчез и снова появился, держа в руках непонятную посудину. Попей, легче будет. — И он протянул мне какой-то напиток, глотнув который я закашлялся. Вайнер рассмеялся, а я разозлился:
— Не вижу ничего смешного!
— Да ты не злись, попей еще, пройдет все. Душно тут, да пыль. Привыкнешь.
Он говорил добродушно, улыбаясь мне. Я отпил еще из этой непонятной формы посуды, жидкость разливалась по телу теплом. Так казалось мне.
— Что это? — спросил я у Вайнера.
— Малиновая настойка с медом и кое-какие травы. Сам изобрел, — явно желая показать себя, с важностью ответил Вайнер. — Ну что, отошел? — добавил он, принимая от меня пустую посудину. — Вон там тележка, — и он показал на тупик, — то, что надробил, вывези наверх, я покажу дорогу и где оставить.
Силы мои были восстановлены. Я сходил за тележкой и вопросительно посмотрел на Вайнера: «А как это все собирать?» — и он, словно прочтя мои мысли, наклонился и быстрыми ловкими движениями стал собирать руду руками, наполняя тележку. Вайнер шел впереди, а я за ним, толкая тележку. Он показал мне, где ссыпать руду. Наверху хоть и было пыльно, все ж дышалось легче, и я словно опьянел, у меня все поплыло перед глазами, но усилием воли я удержался на ногах. В этот день я отбил всего шесть тележек руды. Это было очень мало, но Вайнер мне ничего не сказал. Он проявил ко мне сострадание, и я ответил ему взаимностью. Я чувствовал в себе силы и, когда вывез последнюю свою тележку с рудой, стал разгружать руду, которую добывал он. Вайнер улыбнулся, хотел что-то сказать, но промолчал. Поднявшись наверх в очередной раз, я увидел Учителя — он шел, направляясь ко мне.
— Ты еще долго будешь работать? — спросил Учитель.
— Нет, кажется, я свое уже вывез...
— Он помогает мне, — оборвал меня на полуслове Вайнер, неизвестно откуда взявшийся, и добавил: — Ты можешь идти. Благодарю за помощь. — Й он исчез в темноте тоннеля.
— Учитель, — обратился я, — я что-то сделал не так?
— Потом все обсудим. Идем. — Он взял меня за руку, и мы снова долго перемещались.
И вот мы уже у домика Учителя, маленького и аккуратного. Только теперь я почувствовал, что устал.
— Иди умойся, — предложил Учитель, — и переоденься — я все там приготовил для тебя.
Повторять дважды не было нужды. Приведя себя в порядок, я вошел в дом и сразу же бросился на кровать. Сон вмиг окутал меня. Очнулся я от того, что меня будил Учитель.
— Что, снова на работу? — ужаснулся я.
— Нет, вставай покушать. Учение на сегодня отложу, просто поговорим, если захочешь. — Пшеничные лепешки и душистый мед да чай на травах приободрили меня. — Что сегодня произошло у вас? — спросил Учитель меня, и я сразу понял, что он имел в виду меня и Вайнера.
Я коротко рассказал ему о прошедшем дне. Учитель слушал молча; он продолжал молчать, когда я закончил рассказ.
— Как это не похоже на Вайнера! Неужели в его душе проснулось сострадание?.. И это после семи веков-то?! Что ж, посмотрим, что будет дальше, — и, глянув на меня, он сказал: — Отдыхай, а мне надо от
лучиться ненадолго. Меня не жди, возможно, я задержусь.
Он встал и вышел из дома, а я лег на кровать и, пока сон не взял меня в свои объятья, пытался осмыслить слова Учителя о Вайнере. Не знаю, когда вернулся Учитель и как я заснул, но очнулся от толчка как бы изнутри. Открыв глаза, я увидел Учителя, он стоял у окна. Заметив, что я проснулся, он обратился ко мне:
— Вставай, пора на работу. Как и в прошлый раз, я приду за тобой. И... — он осекся, не закончив фразы.
Какое-то время было полно однообразия. Вайнер был молчалив, мне даже казалось, что его взгляд потускнел. В сердце закралось сомнение: не из-за меня ли? Ведь он проявил ко мне сострадание, за что, возможно, был наказан. Этого я не мог допустить и старался как можно лучше работать, чтобы как-то оправдаться перед Ваинером. И вот однажды, закончив свою работу, я, как бывало нередко, снова стал помогать Вайнеру. Я заметил улыбку на его лице, а в глазах его блеснул живой огонек. Наполнив в очередной раз тележку, я хотел уже подниматься наверх, но Вайнер остановил меня, положив руку на плечо.
— Отдохни, — предложил он и присел на корточки рядом с тележкой.
Я сделал так же. Глядя на меня в упор, Вайнер спросил:
— Я не противен тебе?
— Нет, с чего ты взял?
— И ты не испытываешь ко мне ненависти?
— Нет, наоборот, ты был добр ко мне. За что же ненавидеть тебя?
— Значит, я не ошибся, ты всего раз был на Земле, иначе по-другому бы рассуждал.
— О чем ты, Вайнер? — В первый раз я обратился к нему по имени.
— Да так. Ненавидят меня здесь.
— Но не я!
Послушай, — обратился он ко мне, — я не знаю, что происходит во мне. Понимаешь, меня сгноить хотели здесь, да я выжил. Дали работу получше, да я ненавидеть всех стал, и меня тоже все. Кто здесь подолгу работает, презирает за то, что я выбился повыше, вроде бы как в старшие среди них. А ты не такой, тебя как брата хочется обнять. Мне дико это чувство, я никого не любил. Меня словно изнутри что-то распирает, боюсь, не выдержу, взорвусь... Немного помолчав, он продолжил: — Жалко мне порой становится всех их, — и он жестом указал вокруг себя, — гибнут ведь многие ни за что...
— Как ни за что? — удивился я.
— Да так... Прояви они хоть каплю жалости друг к другу, быстрее бы оставили весь этот кошмар. Так нет же — подлости строят, измываются один над другим, — бросил он в сердцах.
— А ты-то сам что здесь, если знаешь выход?
— А куда мне идти? Кто и где меня ждет? Ты знаешь, сколько я здесь? Семь веков! Привык уже... Да и не так давно я понял, что можно к ненавидящим тебя относиться по-другому... Это ты во мне все перевернул вверх дном. — И Вайнер резко вскочил на ноги и с силой толкнул тележку, да так, что она чуть не перевернулась. Я не стал его останавливать.
Я ждал, пока Вайнер вернется. И вот он идет. Голова опущена, и мне кажется, что он обессилел. Оставив тележку, он подошел ко мне. Его глаза были влажными.
— А как там? — спросил он многозначительно. — Ты ведь каждый день там бываешь?
— А ты не помнишь? Ведь не сразу же сюда попал?
— О! Тогда было еще хуже, чем здесь. Сплошной кошмар. — И он передернулся.
— На какой срок ты отправлен сюда?
— Навечно! — выдохнул Вайнер. — Мне бы лучше исчезнуть...
Вдруг он насторожился и, глядя на меня, сказал:
— Идем, это за тобой. Но их много... К чему бы это?
Мы быстро поднялись наверх, я лишь удивился, как это Вайнер определил, что делается «там»? У меня не получалось. Выйдя из тоннеля, мы оба замерли. Перед нами было три человека в белых одеждах, и чуть подальше стоял мой Учитель. Как странно было видеть здесь людей в белых одеждах и как разителен был контраст между ними и всеми населявшими эти рудники. Все, кто работал наверху, оставили свои работы, и все внимание было приковано к этим трем лицам в белом. Один из них обратился к нам — сначала ко мне, потом к Вайнеру:
— С этого момента ты освобождаешься от работ наруднике. Твой Учитель будет заниматься с тобой и
все объяснит тебе. Ты же, — он обратился к Вайнеру, — последуешь за нами. Тебе даруется жизнь!
Вайнер словно обезумел, он бросился ко мне и зарыдал, бормоча сквозь рвущиеся стоны:
— Это все ты перевернул, ты... вверх дном... я ненавижу тебя, нет... нет... ты вернул меня к жизни... ты брат мне... Зачем?.. Я не смогу там жить... — и так же внезапно, как начались его стенания, все стихло в нем. Он отпустил меня и, хлопнув по плечу, сказал вполне внятно:
— Прости, Николай, весь мой бред. Ты как брат мне, но я не хочу тебя больше видеть... Может быть, потом когда-нибудь... Прощай! — И он пошел к людям в белом, а я к Учителю.
Больше я не был на руднике. Так было решено не мной. И я не знаю, радоваться этому или нет. Возможно, лучше было бы мне работать там, тогда бы оставалось меньше времени для моих безумств. Но об этом чуть позже. Когда мы вернулись с Учителем домой, я спросил у него:
- Что произошло сегодня на руднике?
— Это редкий случай, когда освобождался от повинности сосланный на смерть, — ответил Учитель. — Ты же освобожден тоже. И не случайно, потому что ты своими действиями вверг Вайнера в смятение, тем самым помог сохраниться душе. Это очень важно. Со временем ты это поймешь.
— Что же ждет меня теперь?
— Да ничего! Будешь жить и учиться. А по истечении срока повинностей — двадцать лет —начнешь работать. А пока ты свободен, понимаешь, свободен! — И Учитель, подойдя, привлек меня к себе.
Свобода! Полная свобода! Я мог путешествовать, да ведь мне надо было обустраиваться, не мог же я вечно жить у Учителя. Первое время после освобождения от повинностей на руднике я усиленно занимался. Учился владеть своим телом при перемещении на разные расстояния. Мне это казалось сложным, но куда сложнее было с конструированием одежды. Я никогда не задумывался над тем, как она кроится и шьется. А теперь мне предстояло овладеть этим искусством. Здесь нет портных. Каждый сам себе и портной, и швея. Одежда может меняться мгновенно, стоит только захотеть и подумать об этом. Но есть одна деталь, без которой все труды будут напрасными: чтобы вещь была впору и хорошо смотрелась, надо четко представить себе, где и как она будет закреплена, где будут складки и разрезы. Мне это давалось с трудом. Все, что я пытался водрузить на себя, не было прочным. И не будь рядом Учителя, ходить бы мне в лохмотьях. Одежда... Из чего она? Это тонкая материальная субстанция, достаточно плотная и ощутимая. Можно, не зная названия ткани, а просто представляя, какой она должна быть: мягкой, грубой, плотной и так далее, — выбирать ее. Цвет и фасон одежды зависят от фантазии ее творца.
Однажды в беседе Учитель рассказал мне об очень важном. Мне было трудно многому научиться, и Учитель объяснил это так:
— Не переживай, Николай. Таких «неумех», как ты, много. Это зависит от того, сколько раз ты жил в теле.
— Как это? — поинтересовался я.
— Дух,, не единожды заключенный в теле, богат опытом предыдущих жизней, в том числе и вне тела. Такие духи после перехода сюда в короткий миг восстанавливают свои знания, и им уже не надо учиться. Ты же совсем молод. Приобретая знания, ты их сохранишь. Рано или поздно ты вернешься на Землю, но, придя вновь сюда, ты не будешь нуждаться во мне. И вообще нужды в Учителе не будет. Разве что будет определен кто-то встречать тебя. Таков обычай.
— Зачем вообще возвращаться на Землю, ведь здесь так хорошо?
— Не всем хорошо и не все хорошо! Каждый идет на Землю за чем-то своим, чего невозможно приобрести здесь.
— Разве такое возможно?
— Еще как, дух не порождает духа, как плоть порождает дитя от плоти. И здесь невозможно найти любовь!
— Любовь?! Почему невозможно?
— Любовь... о ней можно говорить по-разному. Здесь есть любовь, она возможна везде. Но... обрести любовь — любимого или любимую — это дано только людям. Здесь же можно продолжать любить, и только...
— Как же так? — не унимался я, но мой вопрос повис в воздухе. Учитель погрузился в свои думы. Потом, как бы стряхнув с себя все навалившееся, он спросил:
— Ты что-то еще хочешь знать?
— Да. Мне бабушка говорила, что после смерти любящие встречаются.
— Это так, она права.
— Учитель, — обратился я к нему осторожно, — я хочу увидеть Тамару. Это возможно?
— Знаешь, — он подбирал слова, не зная, как сказать мне об этом, — не торопи эту встречу... Найди себе хоть пристанище какое. — Он какое-то время молчал, а потом продолжил: — Негоже тебе без дома. Куда же ты ее введешь, что ты ей предложишь?
Слова Учителя заставили меня задуматься. Да и вообще его поведение было весьма странным, когда разговор заходил о Тамаре. Это наполняло меня тревогой. Конечно, я был согласен с Учителем, что мне надо строить дом. Но где? Надо найти место, а для этого — путешествовать.
Мое учение стало приносить плоды. Передвигался я свободно, кое-чему научился и в конструировании одежды. Пусть хорошо получалось только простое, но мне этого было достаточно. Научился я и готовить себе пищу. С едой здесь все обстоит так же, как и на Земле, с той лишь разницей, что здесь не едят мяса. Его попросту нет. Да и нужды в нем нет. Учитель объяснил мне еще некоторые условности Небесной Страны.
— Когда будешь путешествовать, да и мало ли с чем придется соприкоснуться, будь внимателен прежде всего к себе. Если тебе что-либо не нравится в человеке, извинись перед ним и быстро удались от
него на любое расстояние. Вообще же, — продолжал Учитель, — зло всегда отличимо. Даже у Ангелов зла глаза колючие и холодные, постоянно бегают. Лучше не входить вообще в контакт с ними... Особых правил в общении не существует, просто живи, полагаясь на свою интуицию.
Этот разговор зашел, как раз когда я хотел отправиться в путешествие.
— Ты достиг в учении многого. Образование же получишь постепенно, а пока можешь быть свободным, — говорил мне Учитель.
— Образование? — переспросил его я.
— Да. Тебе дан доступ во все отделы книгохранилища, значит, ты должен получить образование.
— Я как-то совсем забыл об этом.
— Такое нельзя забывать и нельзя упускать возможность учиться.
— Учитель, а во время моего отсутствия чем займешься ты?
— Не знаю. Я не думал об этом. Хотя, скорее всего, отправлюсь к старцу Николосу. Нам всегда есть о чем поговорить.
— Мы можем пойти к нему вместе, я тоже хотел бы его повидать.
— Что ж, тогда после отдыха и отправимся к нему.
Решено — сделано, и вот уже старец приветствует нас. Рядом с двумя дорогими мне существами я обрел уверенность в себе, в своих силах. Не думая надолго оставаться у старца Николоса, я все же задержался у него. Мне было интересно возиться с пчелами: проверять рамки, да и просто наблюдать за этими насекомыми-трудягами. Хватало забот и по саду. И мы втроем работали в саду: прочищали заросшие травой арыки, поливали сад, но больше всего мне нравилось ухаживать за цветами. Что меня удивило? Сами цветы! Они имеют каждый свой голос и тихо напевают. Можно было сказать, что я очутился в сказке. Присев возле огромного куста розы, после того как полил его, я любовался огромным цветком — нежно-розовым, благоухающим.
— Роза, как ты прекрасна! — вырвалось у меня.
— Хочешь, я спою тебе? — Я не слышал, кто говорит это, но вопрос был задан реально.
— Кто ты? — спросил я.
— Роза! Разве ты не догадался? Моему удивлению не было границ.
— Разве цветы умеют петь?
— Смешной ты какой-то, конечно, умеют. Хочешь, спою?
— О, да!
Это было тихое нежное звучание. Мелодичные переходы в напеве сменялись один другим. Слов не было, только звучание неведомого мне инструмента. Я был заворожен. И видимо, очнулся не сразу. Но сколько я ни пробовал заговорить с розой снова, у меня ничего не вышло, и я решил, что мне все пригрезилось. Это событие не давало мне покоя, и я рассказал о случившемся. Старец Николос спросил:
— Ты помнишь, какая это была роза?
— Конечно, помню.
— Покажи мне ее.
Когда мы подошли к кусту роз, я указал на прекрасный цветок. Старец срезал его! Я только успел ахнуть от неожиданности. Вернувшись в дом, старец поставил розу в красивую вазу из прозрачного стекла и, глядя на меня, сказал:
— Не расстраивайся так. Пока она постоит здесь, а как опадут лепестки, собранная энергия отправится на Землю, и там родится малыш.
Я был в полном недоумении, что вызвало смех у Учителя.
— Николай, тебе так много предстоит еще узнать!
Понимаешь, на Земле росла роза, она впитывала в себя солнечные лучи и, собирая их, копила энергию.
Но ее срезали. Когда лепестки завяли или осыпались, энергия освободилась и, поднявшись ввысь, нашла родственное себе — розу, похожую на нее, и вселилась в этот цветок. — Учитель указал рукой на розу в вазе и продолжил: — Здесь за ней ухаживали, и она окрепла. Спев песню тебе, она оповестила, что хочет жить и развиваться дальше. Это ведь всего лишь цветок... Он может мыслить, но не разумен. У нее только и хватило разума заговорить с тобой и спеть, но все этим и закончилось. Она ничего больше не может.
— Это что, все цветы так живут?
— Нет, не все, — ответил мне старец Николос, — только те, которые набрали достаточно энергии, чтобы дать жизнь телу.
— И что, разве любой может поступать так, как ты? — обратился я к Николосу.
— Нет, — вмешался Учитель, — у Николоса работа такая здесь.
— Поэтому я так и слежу за садом и цветником. Мне работа эта в радость.
То, что я узнал здесь о цветах, заставило меня несколько уединиться и поразмыслить. Какое-то время я пробыл еще с Учителем и старцем Николосом, а потом отправился в путь. Не знаю почему, но мне очень захотелось увидеть Марту и Бена. Подумав о них, я оказался около их дома. Теперь я свободно мог войти в этот дом. Марта очень удивилась, увидев меня, но и обрадовалась.
— Ты надолго? — спросила она. — А то Бена нет дома, вернется, узнает, что ты был, — голову совсем потеряет.
— Ничего, я дождусь его, торопиться некуда.
— Как ты? Успел устроиться?
— Нет, еще нет. Вот хочу место найти, где дом ставить. Да хотелось и вас повидать.
— Я рада, что ты не забыл про нас.
Мы долго разговаривали. Впрочем, Марта чаще задавала вопросы, а я ей отвечал. Потом она предложила мне пройтись по саду, на что я охотно согласился.
— Видишь, — говорила Марта, — все арыки чистые все полито, подрезано. Это Бен! Благодаря тебе 0н изменился.
— Почему ты так думаешь?
— Он все время помнил тебя, а как-то раз сказал мне: «Я помощником тебе должен быть, пока отца нет, так Николай мне говорил». Знаешь, он мне так ничего и не рассказал о том, как вы расстались. Просто говорит, что проводил, и все.
— Он просил меня взять его с собой, но я не мог этого сделать, да и не должен... ты же понимаешь...
— Да, конечно...
— Мам? Ты где? — оборвал Марту голос Бена, несущийся со двора.
— Ты немного побудь здесь, — обратилась ко мне Марта, — хочу подшутить над Беном. — И она легкой походкой направилась к дому. Я тоже подошел к дому, но остановился так, чтобы меня не было видно.
— Мам, ты такая веселая! Что случилось?!
— А вот угадай!
Бен повертел головой во все стороны и выпалил:
— Николай! Ты в саду, выходи, я все равно тебя найду!
Что мне оставалось делать? Я вышел во двор. Бен буквально чуть не сбил меня с ног. Когда прошла волна первого восторга у него, я спросил:
— Как ты догадался обо мне?
— Это было нетрудно! Ее глаза, — он обернулся к матери, — со дня твоего ухода так не светились, даже если я был послушным и все делал, что она просила.
Розыгрыш не удался. Бен оказался хитрее нас. Но все равно мы все втроем были счастливы. Мне хоте лось расспросить Марту о ее земной жизни, но я не решался на это. Когда Бен хоть вскользь упоминал об отце, у нее на глазах выступали слезы. А мне хотелось видеть ее радостной и улыбающейся, ведь улыбка была так ей к лицу.
Я понимал, что долго оставаться у них не стоит, так труднее будет прощаться, но нас незаметно настиг вечер, и Марта ни за что не отпустила бы меня в ночь. Утром Марта с Беном проводили меня. Марта пыталась казаться веселой, но в глазах ее стояла грусть.
— Я еще как-нибудь навещу вас.
— Я буду ждать, — только и ответила Марта. Повернувшись, она почти бегом направилась к дому. Бен хотел было кинуться за ней, но передумал и увязался за мной.
— Не думай, что буду, как в прошлый раз, просить взять с собой, я только немного провожу тебя. Можно?
— Конечно, можно.
— А куда ты хочешь идти теперь?
— Пока хочу повидать родных своих.
— Значит, на Землю идешь?
— Выходит, что так.
— Тогда мне лучше вернуться домой. Я не пойду туда с тобой.
— И то верно. Маму утешь и слушайся ее, она у тебя ранимая очень.
— Знаю... Ну, прощай! — И Бен резко исчез из вида. Я же, подумав, оказался у дороги, обсаженной ольхой.
— Мне надо было пройти через нечто плотное, чтобы достичь родных и Земли. Рядом со мной никого не было, а я не знал, как мне преодолеть незримую преграду на пути. Я пытался просто войти, но натыкался на стену. Все попытки пройти были неудачны, что ввело меня в отчаяние. Тогда я увидел дом бабушки, и мне страстно захотелось быть рядом с ней. Одного желания оказалось предостаточно, чтобы пройти этот барьер. до вот я в родном доме. Внезапно я остановился. «А каким будет мой дом?» — подумалось мне. Вспомнилось, как нередко мы с Тамарой любовались одним домом в Саратове. Это был брошенный особняк, но если его привести в порядок... Решение было молниеносным: мой дом будет похож на тот, но только я внесу кое-какие изменения в фасаде постройки. От принятого решения на сердце стало радостно, и мне подумалось, что Тамара одобрит мое решение.
В этот раз мне хотелось повидать всех. Бабушку я не застал и, подумав, оказался подле Анны. Бедная моя сестра! Она уложила детей спать, а сама пыталась утихомирить своего пьяного мужа. Он был готов броситься на нее с кулаками. Этого я вынести не мог. Во мне вспыхнула ярость, и что было сил я обрушился на него. Артур не устоял на ногах и рухнул на пол. Он был в недоумении, впрочем, как и Анна. Но не я своим телом повалил его, а мое желание остановить Артура повергло его на пол. Это я после узнал от Учителя.
Мне было жалко Анну, но я не мог ничем помочь ей. Все, что я видел, причиняло мне нестерпимую боль, больше я не мог оставаться здесь. И тогда я перенесся в дом отца. Он был дома, и мы долго разговаривали с ним. Я решился задать ему вопрос, который не давал мне покоя: отец на похоронах сказал, что виновен, но в чем?
— Отец, — обратился я к нему, — в чем ты считаешь себя виноватым?
— О чем ты?
— Когда умерла мама, мы были совсем маленькими. Когда же хоронили меня, ты просил простить тебя. За что?
— Твоя смерть — мне наказание! Ты прав: когда умерла Татьяна, твоя мать, вы были еще детьми. И она просила меня заботиться о вас, сохранить вас, а я... — отец осекся.
— Я ни в чем не виню тебя.
— Ты-то, может, и нет, а она? Моя Танечка — она не простит мне этого никогда. Я.не удержал Анну, она несчастна в браке. А что видел ты? Я мог дать тебе больше, но ничего не сделал. За это Господь и наказал меня. Он отнял тебя. А ты мой единственный сын!
— Не казни себя так, отец, — я пытался успокоить его
— О чем ты говоришь, сынок? Наш род закончен на тебе: ты не дал ему продолжение, а я уже не способен на это. — Я не находил, о чем заговорить, отец был безутешен.
— Если б ты знал, сынок, как я хочу уйти к твоей матери.
— Не спеши, ее нет там!
— Ты в своем уме? Разве ты не видел ее?
— Нет, отец, не видел. Танечка, дочь Анны, — вот где сейчас наша мать и твоя жена.
— Нет!.. Нет — это невозможно! Вот почему малышка так во всем похожа на нее. Жесты, посадка головы, а голос... Это бред... Она не могла уйти, не дождавшись меня, она не могла...
— Отец, — я тряс его за плечи, желая привести его в чувство, — отец, но это так. Я знаю точно.
Он смотрел на меня, но не видел и все продолжал бормотать:
— Она не простила меня, не простила.
Какое-то время я был с отцом, но он совсем не
замечал меня, и мне, словно ребенку, хотелось расплакаться. И как в детстве, хотелось зарыться лицом в складках юбки Анфиски и выплакать всю боль и обиду. Невольно я снова оказался в доме бабушки. Анфиска и бабушка были в саду. Я подошел к ним. Не знаю, к кому мне хотелось приласкаться больше. Обе женщины обомлели. И я обнял обеих сразу. Анфиска хлопотала, накрывая на стол, а мы с бабушкой разговаривали об отце, рассказал я и о матери. Я просил бабушку помочь отцу, она только разводила руками и плакала.
— Я не знаю, когда он был здесь в последний раз. Не приезжает он ко мне, да и не станет слушать он меня...
Мы засиделись до поздних петухов, мне было время уходить. Но уходить не хотелось. И все же я не мог оставаться здесь...
ЖИТЕЛЬ НЕБЕСНОЙ СТРАНЫ
Мне было грустно и обидно. Обидно за себя: ведь я так о многом не задумывался, живя на Земле. Я осознавал, что ничего не могу изменить, это причиняло мне боль, но надо было устраивать свою жизнь теперь здесь. А прежде всего мне надо было найти место, где строить дом. Каким он будет, было решено.
Мне был дан выбор на жилье от Розовой планеты до Янтарной, а это значит, что надо было пройти восемь планет. Уроки, которые я получил от Учителя, принесли свои плоды. Это радовало меня: хоть что-то могу сам. В мелочах, порою незначительных, мне открывались истины с глубоким смыслом. Прежде всего мне хочется сказать, что путешествовал я не один, а с Беном! Да, какое-то время я был один, но одиночество давило, тогда я подумал о Бене. Марта согласилась отпустить его, хоть и не сразу и с одним условием: переходя от планеты к планете, мы будем наведываться к ней и рассказывать о случившемся и увиденном.
— Да и мне так будет спокойнее, хоть знать буду, что с вами все в порядке, — добавила она, гладя Бена по голове.
Так вот, с Беном мы отправились в путь. Сначала мы посетили Розовую планету. Не знаю, почему ей дано такое название. Должно быть, из-за розовых фламинго. Их было здесь очень много, как и небольших озер. Когда стая фламинго поднимается ввысь, воздух становится розовым. Это было первое, что так сильно поразило нас с Беном. Бен ведь тоже нигде не был, и для него, как и для меня, все было впервые.
Мы оказались на Розовой планете около небольшого озерка. Наше внезапное появление вспугнуло птиц. Когда стая поднялась ввысь, воздух стал розовым. Мы с Беном были зачарованы этим зрелищем! Постепенно птицы опускались на озерко, и все приобретало обычный вид. Здесь было много деревьев, похожих на акацию, и от них разливался слегка дурманящий аромат, но не отталкивающий, а скорее пьянящий.
Конечно, ребенок есть ребенок. Бен бежал впереди меня, пытаясь все увидеть и потрогать своими руками. Он взобрался на дерево и повис на ветке, ожидая меня. Здесь мы немного отдохнули.
— Ник, — обратился ко мне Бен, — Николай, можно я буду звать тебя просто Ник, мне так удобнее и короче получается, а то пока выговоришь «Николай», забудешь, что сказать хотел.
Такое убедительное заключение вызвало у меня смех.
— Ну что ты смеешься, я же серьезно, — обиделся Бен.
Я привлек его к себе и сказал:
— Если тебе так удобнее, что ж, зови просто Ник, только мне надо привыкнуть к этому имени.
Привыкнешь, большой уже, — Бен обрадовался. Мы перекусили тем, что нам собрала на дорогу Марта: это лепешки и сухие ягоды (они не совсем сухие, а слегка подвяленные, чтобы лучше сохранялись). — Ник, смотри, что там такое? — Бен указал рукой на две едва заметные движущиеся точки.
Я вздрогнул от такого обращения: «Ник!» Но это было непривычно только несколько раз, потом я привык. Но что же двигалось там, куда указывал Бен? Он даже встал, чтобы лучше было видно. На него было смешно смотреть, он так увлекся, что стал рассуждать вслух:
— Движется быстро: кони, что ли? Да они-то здесь откуда?.. Вот здорово. Мне бы так! — Восторг у Бена вызвали два всадника на конях. Они пронеслись чуть поодаль от нас. Я никогда не был превосходным наездником, хоть и мог управлять лошадьми. Я встал и позвал Бена:
— Идем, должно быть, там есть дорога. Пойдем по ней, посмотрим, куда выведет.
Действительно, очень скоро мы вышли на дорогу. Она была не очень широкой, но плотно укатанной. Идя по ней, мы не поднимали пыль, как почти и не оставляли следов.
— А хорошо вот так путешествовать, правда, Ник? Идешь, куда хочешь...
— Правда, хорошо, — ответил я Бену, а сам подумал: «Что же нас ждет впереди?»
Страха не было, но снедал интерес: а как и что там? Ведь я почти ничего не видел и не знал об этой Небесной Стране, где столько всего необычного: будь ли то букет сирени в день рождения или мыслящая роза в саду старца Николоса... Дорога привела нас к небольшому селению. Домики были чисты и опрятны, самых разных видов и строений. Возле каждого домика непременно был палисадник, в котором росли разные цветы. А возле многих домов были и сады. Подходя к селению, Бен дернул меня за рукав:
— Ник, а как мы войдем туда? Мы же никого не знаем там? Давай останавливаться не будем.
— Тебе страшно?
— Да нет, просто все чужие, не по себе как-то.
Посмотрим...
Действительно, мы прошли это селение, не задержавшись там надолго. Я лишь спросил у идущего нам навстречу мужчины:
— Скажи, куда ведет эта дорога? Мы путешествуем и совсем не знаем этих мест.
— Дальше есть еще селение, а за ним город. Это небольшой городок, там можете и остановиться.
— А как называется город? — полюбопытствовал Бен.
Мужчина улыбнулся и сказал:
— Если вы здесь в первый раз, это может показаться странным: его называют Озерки, а назван он так потому, что на его окраинах, да и в самом городке, есть небольшие озерки.
— Что ж тут странного? Озерки так Озерки! — не унимался Бен.
— Но ведь город можно было населять и на ровном месте, а не среди озер, — парировал мужчина.
— Значит, среди озер красивее жить. А там тоже есть розовые птицы? — Бен так и сыпал вопросами, и это он-то не хотел останавливаться здесь?
— Нет, в самом городе розовые птицы бывают редко — много людей, а вот на окраинах их много, и зовутся они — фламинго.
Бен скорчил странную гримасу и отошел в сторону. Я, простившись с мужчиной, догнал Бена и спросил:
— Тебя что-то удивило?
— Ну да! На Земле есть фламинго и здесь тоже фламинго?
— Что ж тут странного? Ты бы должен знать, что здесь есть почти все, что и на Земле.
— Ник, мне мама не давала уходить далеко, и я почти... — он смутился, — почти ничего не знаю о том, как тут живут.
Не отчаивайся, Бен, мы будем вместе узнавать все то, чего еще не знаем.
Зачем идти, если расстояние можно покрыть в короткий миг? Место, куда нам хотелось попасть, мы знали,— Озерки. И вот, взявшись за руки, желанием мысли мы с Беном оказались возле городка. Это небольшой городок, но очень красивый. Он расположен на ровной местности, слегка изрезанной впадинами и ложбинами, и очень много озер — маленьких, но каждое отдельно от другого. Какое-то время мы любовались открывшейся нам панорамой. В городке больших домов не было видно, но и те, что были, утопали в зелени садов. Лишь кое-где проглядывали черепичные крыши. Над деревьями, ближе к одной из окраин городка, возвышался Храм. Он был другой архитектуры, чем тот, что я видел с Учителем. Но сделан он был из того же тонкого материала, который казался живым.
Не знаю почему, но мне захотелось, чтобы знакомство с этим городом началось именно с Храма, больше из-за Бена. Ведь он еще не видел подобного. Не говоря ему ни слова, я взял его за руку, и мы перенеслись к Храму. Бен оторопел, увидев его вблизи, да и мне было чему удивиться. Этот Храм не был похож на ранее виденное мной. Внешний фасад был украшен тонкими резными фигурами, здесь были изображены какие-то сцены. Причем мне они показались последовательными, потому что сюжеты перекликались. Но это не были сцены из Библии, я четко это осознавал. Я слегка подтолкнул Бена, и мы вошли в Храм. И снова то же чувство охватило меня. Храм — это нечто живое! Не знаю, как это объяснить более доступно. Просто мне казалось, что стены и все-все, что было в нем, все слышат и видят. Однако не было страха, что, прикоснувшись, сделаешь больно или поранишь. Что могло причинить боль — это дурные мысли, грязные и нечистые помыслы! Я также четко это сознавал. Не берусь объяснить, откуда приходило сознание открывавшихся истин, — может, не зря мне Храм казался живым существом: слышащим, видящим, а общение происходило на уровне мысли.
Чтобы более полно понять чувства, охватившие меня, надо это испытать на себе. Я не могу найти подходящих слов. Непроизвольно я опустился на колени, чтобы вознести Всевышнему короткую молитву благодарности. Бен последовал моему примеру, но он более долго оставался коленопреклоненным. Я, отойдя немного в сторону, наблюдал за ним: его лицо озарено внутренней радостью, губы двигаются, он что-то шепчет... Бен, встав с колен, огляделся. Но искал он не меня. С каким-то вопросом он обратился к миловидной молодой женщине. Та взяла Бена за руку, и они вместе затерялись среди людей и внутренних построек, точнее, колонн Храма. Но вот Бен появился один со счастливой улыбкой на усеянном конопушками лице. Он держал в руках свечи и, подходя то к одному, то к другому подсвечнику, ставил свечи, осеняя себя крестом и слегка кланяясь. Потом, найдя меня взглядом, он подошел ко мне. И мы вышли из Храма.
— Ник, а почему здесь все так?
— Как так?
— Ну, есть куда поставить свечи, а икон нет и распятья Христа тоже?
Что я мог ответить мальчишке? Только то, что за короткий срок пребывания в этом мире узнал сам.
— Бен, пойми, что на Земле нет ни Христа, ни святых. Поэтому их изображают на иконах. Мы смотрим на них и молимся, но не иконам, а святым, изображенным на них. Понимаешь?
- Ну.
— А здесь это ни к чему, — продолжил я объяснение. — Сам Бог и все святые здесь. Поэтому их и не надо изображать. Молись им — и все.
— А их можно увидеть?
— Конечно, можно.
— Вот бы посмотреть хоть на одного святого! — воскликнул Бен с детской наивностью и достаточно громко, чем привлек внимание одного прохожего.
— Смотри, — обратился тот к Бену, — вот сейчас выходит мужчина совсем молодой из Храма.
— Какой? — не унимался Бен.
— Он во всем белом, с небольшой книжечкой в руках. Видишь?
— Совсем еще юноша. — Бен был зачарован.
Человек, указавший ему на святого, усмехнулся
каким-то своим мыслям и сказал:
— Это Святой Пантелеймон.
— Что? — Бен смотрел на стоящего рядом с ним человека с нескрываемым недоумением. — Как же так, я ставил ему свечку, а он был в Храме?
— Что ж тут удивительного? Это обычно. Ты скоро привыкнешь и узнаешь многое. Ты здесь один? — поинтересовался человек.
— Нет, я с Ник... — Бен осекся и продолжил: — с Николаем, — и указал на меня.
— Должно быть, вы только что пришли в наш город? — обратился мужчина уже ко мне.
— Да. И я захотел, чтобы Бен прежде всего увидел Храм, вот поэтому мы здесь.
— Меня зовут Стефаний, — представился он и продолжил: — Если хотите, можете устроиться в доме для путешествующих. Я проведу вас к нему. Но мне приятно предложить вам и свой дом. Если, конечно, не возражаете. Этот мужчина не вызвал во мне никаких сомнений. Его взгляд был чист и светел. А я хорошо помнил слова Учителя, что зло выдают прежде всего глаза. Бен смотрел на меня умоляюще, ожидая, что же я предприму.
— Мы принимаем твое предложение, Стефаний. Если не стесним, то побудем у тебя.
— Ник, — Бен дернул меня за руку, — я знал, что ты согласишься.
Он был в восторге. Мы втроем шли по городку, и у меня пронеслось в голове: хорошо, что мы вот так сразу приобрели знакомого, ведь нам надо хоть что-то узнать об этой планете, чтобы было легче путешествовать по ней. И я мысленно обратился к Богу: «Спасибо Тебе, Боже, за дарованную нам помощь». Здесь не было ни номеров на домах, ни табличек с указанием названий улиц. Пока мы шли, Стефаний знакомил нас с городом:
— Городок наш невелик, и называют его — Озерки.
— Знаем, за что его так назвали, — отозвался Бен, оборвав Стефания на полуслове, — за то, что здесь много озер.
— Верно, — Стефаний улыбнулся, — здесь вот, — он указал рукой в сторону длинного дома, похожего на барак, — дом для путешествующих, а чуть дальше за ним — шпиль над башенкой, видишь?
— Вижу, — сказал Бен, вглядываясь вдаль.
— Там театр. Скоро начало выступлений.
— Театр? — удивился Бен, да и я тоже.
— Да, театр. Он не очень большой, но красивый. В нем ставят спектакли артисты нашего города. Не часто, но бывают гастроли оперных исполнителей и балет.
Бен слушал Стефания, открыв рот. Меня тоже удивляло услышанное, ведь я не задумывался до сих пор над этим.
— А ты живешь один? — спросил Бен.
— Нет, с женой. Ее зовут Аделаида, но я зову просто — Дели.
— А мы скоро придем?
— Да вот уже пришли почти. — И Стефаний свернул в пр