Бог Толстого

Самым трудным для понимания оказался для меня "Бог" Толстого.

Явырос в рациональной, современной, совершенно без предрассудков атмосфере. Как и для Arago (1786-1853) "Бог" для меня был лишь "гипотезой", обращаться к которому у меня никогда не было необходимости. Что же должно было означать это слово для гениального ума Толстого?!

Уже в течение нескольких первых недель после моего первого визита мне представилась возможность провести многие дни недалеко от Ясной Поляны. Однажды, после вечернего чая, Мастер, чувствовавший себя неважно, позвал меня к себе. В то время он жил ещё в комнате "под аркой", в которой состоялась наша первая беседа.

-- Что занимает вас сейчас? О чём вы думаете, спросил он меня, укладываясь на большую клеёнчатую кушетку и кладя руку, просунутую под ремень, на печень.

-- О Боге, -- ответил я. -- Я пытаюсь прояснить для себя концепцию.

-- В подобных случаях я всегда вспоминаю определение Матфея Арнольда (Matheo Arnold). Помните? "Бог вечен, существует вне нас, сопровождает нас, требуя от нас благочестивой справедливости". Он изучил Ветхий Завет, и на то время это определение было достаточным. Но после Христа к этому следует добавить, что одновременно Бог есть любовь...

-- Впрочем, -- продолжил он, увидев, что я всего лишь выражаю удивление, не понимая его слов, -- впрочем, о Боге каждый имеет своё собственное мнение. Для материалиста Бог -- это Материя, хотя это совершенно неправильно. Для Канта -- это одно, для крестьянки -- другое...

Но в чем же идея, если у разных людей она различна, -- спросил я несколько озадаченно. -- Разные взгляды у всех, а суть одна.

-- Почему же? Есть очень много вещей, на которые у разных людей -- разные взгляды.

-- Например?

-- Ну, вот! Сколько хотите... Ну, например, возьмем воздух: для ребенка его не существует; взрослый знает о нем, ну, как бы сказать... на ощупь, он вдыхает его; для химика воздух -- совершенно иное, -- он с таким спокойным убеждением, как отвечают на самые простые вопросы детей...

-- Но даже понятия о вещах могут быть различными. С какой целью употреблять, чтобы различать, и именно это слово "Бог"? -- спросил я. -- Неграмотная крестьянка, произнося слово "Бог", хочет выразить совершенно иное, чем Вы.

-- Понятия у нас разные, но они вмещают в себя нечто общее. У всех людей это слово вызывает, по своей сути, идею общую для всех и поэтому ни в коем случае нельзя заменить его...

Я не продолжил разговор.

Изучая написанное Толстым уже более года, я только сейчас ощутил то, о чём он говорит, употребляя слово "Бог". Слова "Для материалистов Бог -- это Материя" стали ключом к этому понятию. Эти слова, наконец, указали мне именно то место, которое в мировой концепции Толстого занимает идея Бога. Это было то же самое место, которое в мировой концепции занимает представление о материи. Более того, понятие об этом объекте у разных людей -- разное и одновременно имеется нечто общее для всех, и именно это общее и представляло для Толстого сущность концепции "Бог". Много раз ещё я имел возможность касаться этой темы.

Это произошло вскоре после отлучения Толстого от православной церкви по инициативе Синода. Мыслитель, тем временем, едва оправившись после серьёзной болез-

ни, тотчас же написал, привлекший внимание всех, тактичный "Ответ Синоду".

Однажды, приблизившись к дому, я нашёл Мастера, лежащим в шезлонге в саду перед верандой. Возле него сидела только Мария. На большом столе перед домом был накрыт обед, и люди уже столпились вокруг. Стол был уставлен спиртными напитками и закуской. Но я не захотел терять возможность побеседовать с Мастером несколько минут.

-- Ну что, Лев Николаевич, можно с вами пофилософствовать несколько минут? -- спросил я, приблизившись. -- Это не утомит Вас?

-- Не важно. Можно, можно, -- как всегда любезно улыбаясь, сказал Толстой.

-- Последнее время я думал о Боге. А вчера я подумал, что нельзя трактовать Бога позитивными понятиями. Все позитивные понятия -- это идеи человеческие. Чтобы быть точным, все определения Бога должны быть отрицательными. Не так ли?

-- Совершенно верно, -- серьёзно ответил Толстой. -- Поэтому будет неточно и даже невозможно говорить, что Бог -- это благоразумие и любовь. Благоразумие и любовь -- это свойства, присущие человеку.

-- Да, да. Совершенно верно. Любовь и благоразумие, только они объединяют нас с Богом. Но То... Вы знаете?... Когда пишут ответ Синоду, тогда невольно впадают в подобный, всем понятный тон, -- сказал Лев Николаевич.

После этого признания для меня стало совершенно очевидным_: что в религиозных убеждениях Толстого нет и тени бессмысленного мистицизма.

В конце своей статьи "Религия и мораль" он говорит: "Для всякого человека религия -- это установление его отношения к Богу или миру".

Богом Толстого было не что иное, как сама вселенная, которую он рассматривал, с одной стороны, как бес-

конечность во времени и пространстве, а с другой -- как непознаваемую сущность.

Главным для Толстого было то, что вселенная стоит выше наших возможностей познания, и с нашей стороны по отношению к ней есть только обязанность. В то же самое время для учёных вселенная выглядит как некая игра слепых сил внутри и посредством неживой материи, и мы ничем не обязаны ей, а напротив, имеем право требовать от нее наивысших удовольствий.

И, как всегда, прав Толстой.

Действительно, для человеческих возможностей осмыслено могут существовать только две точки зрения на вселенную. Точка зрения: ego, т.е. центра -- всё существует для человека. (Как в астрономии в течение тысяч лет царила точка зрения геоцентризма). Или точка зрения: космос -- это центр. Мы существуем для вселенной, чтобы выполнить в ней созидательную работу, которую от нас требует наша высшая необходимость понимания и взаимная организованность.⁽¹⁵⁾

Есть ли необходимость доказывать, что у первой точки зрения нет никакого здравого смысла?! Что можно еще глупее придумать, полагая, будто безграничная вселенная существует для удовлетворения наших желаний!

Две потребности или два инстинкта пытаются руководить человеческим сознанием: потребность анализировать и понимать, и потребность взаимно помогать и служить друг другу. И перед нами стоит высший долг, поддерживающий нас с помощью этих инстинктов, -- служить человечеству, как можно, большей пользой.

Это было первым важным для меня открытием, которое поведал мне великий Толстой. Мистическим глупостям здесь нет места.

Но эту глубочайшую проблему сознательной жизни человека я рассмотрю в отдельной главе во второй части этой книги.

Конец четвёртой главы

Глава V