Примечания

Глава двенадцатая У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ 1. Известный французский библеист Альбер Желен подчеркивает, что этойконцепцией о тесном единстве души (нефеш) и плоти (басар) Ветхий Заветблизок к современному пониманию человека. Для платонизма единственнойподлинной ценностью был дух, а плоть рассматривалась, в согласии сорфической традицией, как гроб или тюрьма. Христианство испытало на себе этовлияние. Но в своей подлинной изначальности оно также мыслило человекаединым и поэтому учило не столько о бессмертии души, сколько о воскресениимертвых. См.: А. Gelin.Тhе Concept of Man in the Bible. London, 1968, р.13-15, а также нашу книгу "У врат Молчания", Приложения. 2. О развитии идеи воздаяния в Ветхом Завете см. Е. Galbiat. А.Рiazzа.Mieux comprendre la Bible, 1956, p. 250-274; M. Buber.The PropheticFaith. New York, 1960, p. 187 ff. 3. См., напр., очерк М. Рижского (Проблема теодицеи в Ветхом Завете,с. 26), где эта мысль, однако, проводится с известной осторожностью. 4.См.: W. Ваrret. Irrational Man. New York, 1962, р. 74 ff. 5. Слово Гоэл - от глагола гаал - означает в других книгах Библии того,кто защищает, мстит, избавляет и выкупает (напр., Втор 19, 6). В Септуагинтеэто место переведено так "Я знаю, что вечен Тот, Кто должен меня освободитьи воскресить на земле кожу мою, терпящую все это". Латинский перевод(Вульгата) дает такой вариант "Я знаю, что Искупитель мой жив и что впоследний день я воскресну на земле и снова облекусь моей кожей".Масоретский (еврейский) текст буквально может быть переведен так "И я знаюЗаступник (защитник) мой жив и в конце над прахом (ал-афар, т. е. над"пепелищем", среди которого сидел Иов, - бтох-хаафар), встанет, и после(распадения?) кожи моей спадет это, и из плоти моей увижу Бога". Частьфразы, в которой упомянута кожа, остается неясной, возможно по винепереписчиков. Но общий смысл места, по-видимому, сводится к уверенностиИова, что он будет еще жив, когда узрит Бога. Упоминание о коже, быть может,связано с болезнью Иова. Есть и другое, но более спорное толкование. Иовнадеется постигнуть пути Божии после смерти. См.: D. Ваrthelemy. Dieu et sonimage, 1963, р. 37. 6. Речи Элиу (в синодальном пер. Елиуй), о котором не говорится ни впрологе, ни в эпилоге (Иов 42, 7-9), отличаются по языку (в них большеарамеизмов) и стилю от других частей книги. Кроме того, они разбиваютпоследовательность действия. Это привело библеистов к выводу, что Элиувставной эпизод, добавленный позднее. См.: R. А. Масkensiе. Job. - JВС, I,р. 528,529. 7. Иов 3, 8; 7,12,9,13; 26,13. О смысле этих образов см. нашу книгу"Магизм и Единобожие". 8. Из христианских мыслителей нашего времени об этом ярче ипроникновеннее других писал Н. Бердяев. По его словам, "таинственностьсвободы выражается в том, что она творит новую, лучшую жизнь и она жепорождает зло, т. е. обладает способностью самоистребления. Свобода хочетбесконечной свободы, творческого полета в бесконечность, но она же можетзахотеть и рабства". (Н. Бердяев. Опыт эсхатологической метафизики. Париж,1947, с. 139). 9. Прежние толкователи пытались поставить эти два создания в один ряд сживотными, описанными в предыдущих стихах речи Ягве. Но там живые существапредставлены реалистично, с полным знанием их облика и образа жизни. Бегемотже и Левиафан (в которых пытались увидеть гиппопотама и крокодила) образы,явно относящиеся к восточной мифологии (ср.: I Енох 60, 7, 8; 3 Езд 6,49-52; Ап. Бар 29, 4; Бава-Батра, 74в). Они принадлежат к тому же разрядусуществ, что и дракон Рахав. Бегемот - это "начало (решит) путей Божиих"(40, 14), а Левиафан "царь над всеми сынами гордыни" (41, 26). Инымисловами, здесь можно видеть некий собирательный образ твари, которая идетсвоими путями, не повинуясь Богу, но над которой Его власть по-прежнемусохраняется. Глава тринадцатая ЭККЛЕЗИАСТ Иудея, ок. 350 г. до н.э. Я за былую жажду тщетных благ Казню себя, поняв в итоге, Что радости мирские - краткий сон. Ф. Петрарка Если Книга Иова близка по духу к античным трагедиям, то Экклезиастможно считать ветхозаветной параллелью к произведениям стоиков иэпикурейцев. Некоторые авторы даже думали, что эта книга, столь непохожая надругие части Библии, была создана под непосредственным греческим влиянием.На самом же деле Экклезиаст - чисто восточное творение, а сходство его идейс западной философией легко объяснить и без гипотезы прямого заимствования.Если уж говорить об источниках, которые питали воззрения автора книги, то ихследует искать в сумрачной вавилонской мудрости (1). Впрочем, Экклезиаст интересен не чужими идеями, которые моглиотразиться в нем, а тем, что он представляет собой род внутреннейавтобиографии писателя, исповедь живой души. Однако, в отличие от Августина,Руссо или Толстого, автор не стремился создать о себе связный рассказ, арасполагал без всякой системы заметки и стихи, в которых делился считателями своими наблюдениями, выводами и раздумьями. Многие из егоафоризмов превратились потом в пословицы. Экклезиаст полон противоречий: у него есть мотивы, напоминающие ОмараХайяма, Вольтера и Фому Кемпийского. Автор не заботился о том, чтобы придатьсвоей философии четкую и стройную форму. Тем не менее Экклезиасту присущацельность и органическое единство: это духовный портрет одного человека. Как и все мудрецы иудейства, автор книги скрыл свое имя. Он называетсебя Кохелет (что по-гречески перевели как Экклезиаст). Точный смысл этогослова не выяснен, но, по-видимому, оно означает человека, говорящего всобрании, Проповедника (2). Вероятно, мудрец имел свой кружокпоследователей, которые и сохранили для потомства его шедевр. Кохелетпользовался среди них большим уважением, о чем свидетельствуютзаключительные строки книги, принадлежащие одному из его учеников: "А сверхтого, что был Проповедник мудр, он еще учил народ знанию, и взвешивал, иисследовал, и складывал многие притчи. Искал Проповедник, как найти словадельные и написанные верно, слова правды"(3). Тот, от лица кого ведется речь в книге, назван "сыном Давида, царем вИерусалиме". В старину большинство читателей понимало это буквально. Однакосам писатель все время дает понять, что Соломоново авторство в данном случае- условный прием. Кохелет ссылается на царей иерусалимских, "которые были донего", в то время как исторический Соломон был лишь вторым - после Давида.Часто он выражается так, как вряд ли мог говорить Соломон или любой другойцарь. Его выпады против монархов и обвинения в адрес угнетателей едва лиможно приписать деспотичному Соломону или любой другой коронованной особе. Быть может, автор Экклезиаста действительно вел свой род от Давида; вовсяком случае, он принадлежал к богатой аристократической среде. Этоначитанный, светски образованный человек, дни которого проходили вобстановке благополучия. Экклезиаст написан им, вероятно, на склоне лет.Книга была итогом долгой, богатой опытом жизни. Некоторые историки полагают,чго Кохелет был иерусалимским правителем. По их мнению, столь рискованныемысли едва ли мог невозбранно проповедовать человек без прочного положения вобществе. Язык поэмы указывает на поздний период иудейской истории, что побуждаломногих исследователей Библии относить Экклезиаст чуть ли не ко времениИрода. Но теперь, когда найдены списки книги, относящиеся ко II веку до н.э., стало очевидно, что позже III столетия она появиться не могла (4). ВЭкклезиасте нигде нет намеков на греческое господство. Картина страны,которая дана в нем, больше соответствует последним десятилетиям IV века дон.э., то есть концу персидского правления в Палестине(5). По всем признакам Проповедник был жителем Иерусалима. Он упоминает оХраме и жертвах как о чем-то повседневном. Мнение тех, кто считал егочеловеком диаспоры, едва ли справедливо(6). Но не был ли Проповедник одним из тех эллинизированных иудеев, которые,охладев к вере отцов, пленились греческой философией? Это сомнительно уже всилу того, что книга его вошла в Библию. Эллинофилы считались нечестивцами,и трудно поверить, чтобы книга одного из них стала пользоваться такимавторитетом. Сходство взглядов Кохелета со стоицизмом и эпикурейством недоказывает, как мы говорили, заимствования или подражания. В то времяподобные идеи носились в воздухе. Книга Иова свидетельствует о брожении умов и жарких спорах, волновавшихИзраиль, когда мыслящие люди пытались найти разрешение жгучих жизненныхпроблем, избегая ссылок на Закон и Св. Историю. В напряженной духовнойборьбе сталкивались самые противоположные точки зрения. Но даже и на этомфоне свободных дискуссий Экклезиаст мог показаться книгой вызывающей. Нетолько отдельные взгляды, но все миросозерцание Кохелета удалялось отисконной библейской традиции, а тому, что он сохранил из нее, он придалсовершенно иное звучание. В лице Проповедника иудейская мысль как бы отреклась от самогозаветного и дорогого - от веры в возможность Союза с Богом и поступательнуюисторию Откровения. Кохелет, обратившись к опыту других культур, рискнулсойти с многовековой дороги Израиля. Он принял главную идею языческойметафизики о цикличном движении Вселенной. Как человек, сделавший удручающееоткрытие и смотрящий правде в глаза, говорит он об этом в прологе своейкниги (Экклезиаст цитируется (с некоторыми изменениями) по пер. И.Дьяконова): Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек. Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает, Чтобы опять взойти; Бежит на юг и кружит на север, Кружит, кружит на бегу своем ветер, И на круг свой возвращается ветер; Бегут все реки в море, - а море не переполняется, К месту, куда реки бегут, - Туда они продолжают бежать; Все-одна маета, и никто рассказать не умеет, - Глядят - не пресытятся очи, слушают - не переполнятся уши. Что было, то и будет, и что творилось, то творится, И нет ничего нового под солнцем. Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость! А это уже было в веках, что прошли до нас. Еккл 1,4-10* ------------------------------------------------- * Экклезиаст цитируется (с некоторыми изменениями) по переводу И.Дьяконова Охваченный каким-то жестоким наслаждением, вглядывается поэт в картинувечного круговорота. Кажется, что он забыл все, чему учили и о чем возвещалипророки Израиля. Космос Экклезиаста - халдейский или даже индийский; подприведенными строками подписались бы и Гераклит, и Зенон. Это - мироздание,которое созерцает человек, лишенный света Откровения... Насколько же сильно была потрясена душа ветхозаветного человека, еслион принял столь чуждый ему мир! В этом мире жизнь теряет смысл и значение.Подобно Феогниду и другим греческим поэтам, Кохелет готов даже смерть счестьлучшим уделом: И прославил я мертвых, - что умерли давно, - Более, чем живых, - что живут поныне, Но больше, чем тем и другим, благо тому, кто совсем не жил. Еккл 4,2-3 Отчаяние, которое, как на гребне волны, вынесло Иова к вершинамБогопознания, Экклезиаста заставляет остаться на дне пропасти в бессильнойпокорности перед судьбой. Такого Израиль еще не знал; слушать Проповедникабыло для него тяжким искушением. Кохелет - человек, который, в отличие от Иова, всегда был огражден отневзгод. Но это не сделало его более оптимистичным. По природе отзывчивый ичуткий, он не мог спокойно смотреть на тяжкую жизнь людей. Однако при этомон был уверен, что радикально помочь им невозможно. Главное, что отличает этику Экклезиаста от этики пророков, этоослабление уз между религией и нравственностью. Пророки черпали в вере силудля проповеди действенного добра. Человечность и вера были для нихнеотделимы. Кохелет же этой связи столь ясно не ощущает. У него, зараженного языческим пессимизмом, нет вдохновения, даруемоговерой, и ему остается рассчитывать лишь на обычные земные радости. Но именно тут Кохелет терпит самое жестокое поражение! Все, что манилои соблазняло его, на поверку оказалось "суетой". Хевел, "суета", буквальноозначает дым, ничтожество, нечто пустое и мимолетное, а "Суета сует",хавел-хавалим, - высшую степень тщеты. Человек гоняется за счастьем, благами, "пользой". Эта цель выраженаеврейским словом итрон. Но как раз итрон - то, чего невозможно достигнуть: Что пользы человеку от всех его трудов, Над чем он трудится под солнцем? Еккл 1,3 Но если итрон - призрачная греза, нельзя ли обрести хотя бы тов, тоесть временные блага? Кохелет последовательно подвергает испытанию все доступные человекунаслаждения. Ведь недаром он "богаче всех, бывших до него в Иерусалиме". Я сказал себе "дай испытаю весельем, Познакомься с благом" Но вот это тоже тщета О смехе промолвил я "вздор" И о веселии "что оно творит?" Еккл 2,1-2 Воображение людей всегда влекут картины роскощи и удовольствий. Кохелетбыл в состоянии проверить, каковы эти приманки на деле. Он построил себепрекрасные дома, насадил виноградники, цветники, сады, среди которых журчалифонтаны. Он накупил рабов и наложниц, окружил себя певцами и певицами. Глазаего день и ночь радовали сокровища. Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им, Ни от какой я радости не удерживал сердце. Но оглянулся я на дела, что сделали мои руки, И на труды, над которыми трудился, И вот, все суета и погоня за ветром. Еккл 2,10-11 Этот мрачный припев о суетности лейтмотивом проходит через всю книгуКохелета. Куда бы ни обращал он свой взор, повсюду видел он одно и то же:желанное улетучивается как дым... Не случайно Толстой так часто цитирует Экклезиаста в своей "Исповеди".Он сам прошел путь, проделанный иудейским философом, и в конце егонеотвратимо встал роковой вопрос: "А что же дальше?" Такова природачеловека, он не способен довольствоваться преходящим и жаждет чего-тобезмерно большего. Кохелет пытается найти прибежище в умозрении. Не заключен ли секретитрона в прославленной мудрости хакамов? Увы, и здесь результат опыта -отрицательный. Разум открывает лишь несовершенство мира. Вот я мудрость свою умножил более всех, Кто был до меня над Иерусалимом, И много видело сердце мое и мудрости, и знанья... Я узнал, что и это грустное томленье, Ибо от многой мудрости много скорби, И умножающий знанье умножает печаль. Еккл 1,16 сл Эти слова напоминают сетования Фауста, однако неудовлетворенностьЭкклезиаста более глубокая. Герой Гете, увидевший на закате днейбесплодность своих знаний, находит в конце концов радость в созидании наблаго людей; иерусалимского же пессимиста это не спасает; и не простопотому, что он слишком занят самим собой. Кохелет знает, что человек должен"делать благое" (3,12), но удовлетворение, даруемое грудом, оказываетсся вего глазах лишь субъективным утешением на фоне общего плачевного состояниямира. Подобно рабу из знаменитого вавилонского диалога (См. том 2 "Магизм иЕдинобожие"), Кохелет повсюду открывает червоточину, теневую сторону. Неверит он и тем. кто убежден, будто в прежние времена люди жили лучше.Свидетельства древних говорят против этого. Всегда были насилие и вражда,продажные суды и бесправие. Всегда "властвует человек над человеком". Отвека неизбывен гнет царей; восставать же против них бесполезно: дажесказанное без свидетелей дурное слово о монархе дойдет до его ушей, птицаперенесет его. А кто восседает на тронах? Кто правит народами и областями? Только лимудрые и великодушные? Напротив: Поставлена глупость на высокие посты, А достойные внизу пребывают. Видел я рабов на конях И князей, шагавших пешком, как рабы. Еккл 10,6-7 Людей выносит наверх отнюдь не разум или доблести, а "срок и случай".Да и вообще достойных людей - меньшинство. Из тысячи мужей таков лишь один,а из женщин нет ни одной. Словом, ничто в этом мире не может утешить разумного человека, ибо оннеизменно убеждается, что кругом-только суета, глупость и зло. И даже героевне спасут от забвения их подвиги и заслуги. Ибо вместе с глупцом и о мудром вовек не вспомнят, Потому что в грядущие дни все будет давно забыто. Еккл 2,16 Таков неутешительный итог исследований Кохелета: он развенчал всеутопии, все надежды и идеалы отцов. Таков он сам - новый Иов, над которым неразразилась беда, Иов, который, утопая в роскоши, стал нигилистом, Иов,который лишился веры: И возненавидел я жизнь, Ибо злом показалось мне то, что делается под солнцем, Ибо все - суета и погоня за ветром. Еккл 2,17 Это, впрочем, не означает, что Экклезиаст - атеистическая книга. ПростоБог для Проповедника - Некто, бесконечно далекий и почти не связанный счеловеком. В отличие от богов Эпикура, Он - Творец мира, но по отношению ксмертным выступает скорее как непонятная, роковая сила. Представление иудеев о том, что Сущий - все, а человек ничто, приняло вЭкклезиасте крайнюю холодно-жестокую форму. И если Проповедник говорит:"Помни о Создателе своем с юных дней", - то это напоминание вовсе неокрыляет. Бог Кохелета кажется равнодушным к миру, которому Он предоставилкружиться по предписанным законам без всякой цели. Он абстрактнее Богастоиков, и тем более - Бога Откровения. Неизвестно даже, желает ли Он благаСвоим творениям. Когда в книге говорится о чем-либо, что это "дано Богом", в интонацииавтора нет ни настоящего благоговения, ни благодарности. Мудрец лишьконстатирует прискорбный факт зависимости человека Люди слепы, и у них нетшансов прозреть. Когда склонил я сердце - мудрость познать, И увидеть заботу, что создана под солнцем, То увидел я все дела Божии. И не может человек найти суть дела.. Сколько бы ни трудился человек - не найдет. Человек не знает, что предстоит - Любовь или ненависть? Все возможно. Еккл 8,16 Неизвестно, зачем вообще Творец дал человеку разум. Все равно жизнь еготускла, а любые усилия напрасны. Он ограниченное и жалкое существо. Сгорькой иронией Кохелет заявляет: Я понял задачу, которую Бог дал решать сынам человеческим: Все Он сделал прекрасным в свой срок, Даже вечность вложил им в сердце, Но чтоб дела, творимые Богом, От начала и до конца не мог постичь человек. Еккл 3,10-11 "Вечность" (олам), которая вложена в смертных, побуждает их искатьподлинного совершенства, правды и гармонии, но они ничего не найдут и ничегоне поймут. Даже тогда, когда человек надеется, что есть какой-тонравственный миропорядок, он ошибается. Ведь каждому ясно, что его судьба невсегда зависит от его поступков. Нет настоящей награды добрым, да и саманаграда в этом мире что она, как не суета сует? Все дороги ведут лишь в могилу. И не хочет ли этим Творец показатьлюдям, что они "скоты и только"? Пока человек жив, его окружают миражи, апосле смерти - пустота: Ибо участь сынов человеческих и скота одна, Как тем умирать, так и этим, И одно дыхание у всех, И не лучше скота человек Ибо все - тщета. Все туда же уходит, Все из праха, и все возвратится в прах, Кто знает, что дух человеческий возносится ввысь, А дух скота - тот вниз уходит, в землю? Еккл 3,19-21 Правда, в другом месте Кохелет говорит, что дух, или дыхание, умершего"возвращается к Богу, Который дал его"; но это не исповедание веры вбессмертие. Мудрец лишь хочет сказать, что жизнь человека поддерживает некаятаинственная сила, руах, а когда душа, нефеш, отделяется от тела, эта сила,связующая их, улетучивается и возвращается в горний мир, откуда пришла (7). Едва ли во всей пессимистической литературе найдется книга с такимбезысходным мирочувствием, как Экклезиаст. Участь смертных Кохелет рисуетсамыми зловещими красками. Человек, познавший все блага жизни, - он с тембольшим отвращением говорит о них. Этим он напоминает Будду, а его оценкамира напоминает буддийскую. Но, в отличие от большинства мироотрицателей,Проповедник не ищет выхода. Ренан метко назвал его Шопенгауэром, обретшимвнутреннюю успокоенность. В самом деле, этот "еврейский Эпикур" не бунтует ине возмущается: в конце концов он готов принять жизнь такой, какой она емурисуется. Он не обвиняет ни Бога, ни Вселенную, а просто советует своимученикам, как найти в этом царстве суеты и бессмыслицы островок мирнойжизни. Нужно, по его мнению, помнить о нелепости всех упований и ценить малое.Смерть неминуема, жизнь тосклива, но все же "живой собаке лучше, чеммертвому льву". И раз уж мы живые существа - воспользуемся тем немногим, чтоимеем. Я узнал, что нет иного блага человеку, Кроме как есть, пить и делать благое в жизни. Но даже если кто ест, и пьет, и видит благое в труде, То это Божий дар. Я узнал: все, что Бог творит,- это будет вовек; Нельзя ничего прибавить, и нельзя ничего убавить. Еккл 3,12-14 Хорошо уже и то, что Всемогущий уделил хоть какую-то толику блага этомуэфемерному творению - человеку. Разумно оценить свое скромное место в мире -таков принцип Кохелета, напоминающий девиз Эпикура и Вольтера. Пусть все вокруг суетно - будем, помня об этом, ловить мгновеннуюрадость и не обольщать себя призраками. Кохелет повторяет слова вавилонскогопоэта: Во всякое время да будут белы твои одежды, И пусть не оскудевает на главе твоей умащение; Наслаждайся жизнью с женщиной, которую любишь, Во все дни твоей тщетной жизни... Ибо это твоя доля в жизни и в твоих трудах (8). Так должен проходить мудрец краткое свое поприще, принимая дар Божийбез лишних раздумий... До поры, как затмится солнце, И свет, и луна, и звезды... И запрутся на улицу двери, И затихнет звук жерновов, И еле слышен станет голос птиц, И поющие девушки примолкнут... Ибо уходит человек в свой вечный дом, И наемные плакальщики на улице кружат; До поры, как порвется серебряный шнур, И расколется золотая чаша, И разобьется кувшин у ключа, И сломается ворот у колодца. И прах возвратится в землю, которой он был, И возвратится дыхание к Богу, Который дал его. Еккл 12, 2 сл. Этими меланхолическими стихами, звучащими как траурный колокол, изаканчивается Экклезиаст. В заключение к нему прибавлено несколькоблагочестивых строк. Их написал человек, вероятно желавший смягчитьтягостное впечатление, которое книга могла произвести на читателя (9). И в самом деле, творение Кохелета должно было смущать людей и вызыватьнедоумение. Мало того, что Проповедник изобразил человека и Бога так, чтонабожным людям его книга казалась кощунством, но даже гедонистов он способенбыл привести в отчаяние. Тезис: живи и пользуйся тем, что тебе доступно, вконечном счете сводился на нет уничтожающей оценкой самих земных благ. Аздесь спорить с Кохелетом было трудно. Правота мудреца оказывалась слишкомочевидной. Так, без пафоса, спокойным, беспристрастным анализом подрывалПроповедник все опоры, оставляя людям лишь жалкое подобие надежды. Ведьименно благополучие в этой жизни считалось обещанной Богом наградой. Но еслиэтот единственный дар отравлен - к чему он? Кажется на первый взгляд непостижимым, как могла подобная книга попастьв Библию. Известно, что учители иудейства много спорили, прежде чем решилисьдать ей место рядом с творениями мудрецов, Пророками и Законом (10). Тем неменее они это сделали, и в их смелом решении проявилась глубокая мудростьветхозаветной Церкви. Экклезиаст, если брать его в отрыве от всего Писания, выглядитпрямо-таки антиподом библейской веры и надежды. Но совсем в ином светепредстанет он, если рассматривать его в органическом контексте ВетхогоЗавета как целого (11). Только так мы сможем оценить его важную роль изначение в истории народа Божия и во внутренней динамике отдельной души. Иерусалимский философ поднес людям чашу с горьким напитком, но то былнапиток исцеляющий. Уверенность в том, что высшее благо ограничено земнымипределами, была преградой на пути израильской религии. Кохелет разрушил этопрепятствие. Его трезвый пессимизм верно отобразил картину падшего мира истал переходной фазой, диалектическим моментом в становлении веры. Он ипоныне стоит как страж перед каждым человеком, если тот удаляегся отЗапредельного, погружаясь в суету. Ценность воды по-настоящему познается в пустыне, жажда вечностипробуждается, когда человек отдает себе отчет в мимолетности земного. В этомзаключается великий смысл отрицательного опыта Экклезиаста. Но какой живительный источник могли найти люди в пустыне, куда привелих Кохелет? Поскольку становилось бесспорным, что преходящее не содержит в себеистинного блага, невольно являлась мысль, что выход можно найти только васкезе, отрешенности, поисках совершенства за пределами зримого мира. В этомнаправлении еще раньше пошла индийская и частично греческая мысль.Характерно, что и христианские подвижники высоко ценили Экклезиаста, видя вкниге осуждение суеты во имя вечного и нетленного. Однако этот путь был пока закрыт для библейского сознания. Там, гдеСлову предначертано было стать плотью, мироотрицающая духовность не моглазанять центрального положения. Уход в сферы чистого духа явился бы угрозой исоблазном для богочеловеческой религии. Пусть мир сей и обнаружил своюограниченность и бренность - не в отказе от него, а в чем-то другом должнабыла раскрыться Израилю грядущая полнота творения.