Тимур задержался в Балхе с определенной целью. В этой опаленной солнцем долине (месте древней цивилизации с клубившейся пылью веков), где по берегам высохшего русла реки рос сахарный тростник, проходили торговые караваны из Хорасана в Индию, а ханы горных племен спускались в долину по известным лишь им одним тропам.
Где-то под слоем глины и крошева местного пористого камня покоились развалины храма огнепоклонников древних времен. Среди них разбросаны осколки статуи Будды, когда-то стоявшей во дворике, который заполняли паломники в желтом облачении. Это место называли Матерью Городов. В эпоху Александра Македонского его знали под названием Бактрия, а теперь именовали Кубат-аль-Ислам – центр ислама. Орды Чингисхана превратили его в могильник – обширную, необитаемую зону развалин с построенными новыми гробницами и мечетями. Впоследствии Тимур возродил эту зону.
Сейчас он находился рядом с могилой, где лежал в саване Хусейн, безжизненные глаза которого глядели в сторону Мекки. Тюркские ханы должны были выбрать нового вождя. Это предусматривал введенный Чингисханом обычай, требовавший также, чтобы вождь происходил из представителей монгольской знати – потомков Чингисхана.
|
|
На курултай, совет предводителей племенных кланов, посвященный выборам, спешили все правители земель – от горных перевалов Индии до северных степей, где кочевали местные племена. Сюда торопились знатные люди в чалмах – ханы иранских племен, улемы – богословы из Бухары, главы знаменитых медресе, настоятели мечетей, блестящие полемисты. В их число входили и имамы, духовные наставники верующих, среди которых находился Зайнеддин в белом облачении и огромном тюрбане. Его глаза, хотя и подернутые поволокой от возраста, по-прежнему сверлили собеседника. С ним находился и его блестящий проповедник Хоя Бахауддин, почитавшийся святым в Мавераннахре. Пока военачальники и представители духовенства собирались на совет для обсуждения кандидатуры Тимура в качестве великого хана, он сам вместе с сыном Джехангиром держался в стороне.
Некоторые ханы осмеливались возражать против избрания Тимура. «Давайте по-братски разделим наши земли, – говорил представитель бадахшанских кланов. – Каждый будет править в своих владениях и объединяться с другими в случае вторжения врагов».
Военачальники Тимура указывали на абсурдность такой точки зрения. «Нужен старший брат, – доказывали они. – Если вы разделитесь и обособитесь в своих ханствах, то станете легкой добычей пограничных монголов».
Наиболее могущественные ханы хотели вернуться к старому порядку. «Выбор великим ханом любого из нас, – говорили они, – противоречит обычаю. Надо выбрать своим вождем потомка Чингисхана по крови, а Тимур пусть станет его заместителем».
|
|
Наконец выступил проповедник, известный как Отец Благословений, и заявил позицию духовенства.
– Закон Мухаммеда не потерпит, – начал он, – чтобы последователи пророка прислуживали вам, неверным[4]. Что касается Чингисхана, это обитатель пустыни, который силой меча завоевывал мусульманские народы. Теперь же меч Тимура значит не меньше.
Проповедник говорил до тех пор, пока не возбудил энтузиазм у воинов.
– Вы все бежали от Хусейна и укрывались в пустыне. Вы не покидали своих укрытий до тех пор, пока против злодея не выступил Тимур. Он не просил у вас помощи, чтобы одолеть врага, не просит и сейчас. До сих пор я обращался к вам как к представителям тюркских племен, но я знаю также, что вы мусульмане. И я, потомок внука Мухаммеда, после совещания с другими потомками пророка и духовными лицами вижу в Тимуре повелителя Мавераннахра, да и всей территории Турана.
Духовенство встало на эту позицию не потому, что Тимур был ревностным приверженцем пророка Мухаммеда, но потому, что он один был способен покончить с хаосом и утвердить порядок на тюркских землях, а также дать отпор посягательствам на эти земли северных монгольских племен – заклятых врагов ислама. Фактором, определившим неизбежный выбор Тимура великим ханом, стала воля воинов. Они не хотели видеть своим повелителем никого другого.
На следующий день все ханы и знать племен стояли на коленях у юрты Тимура. Его подхватили под руки и отвели на белую войлочную подстилку – место его как вождя и повелителя. Таков был древний ритуал монгольских племен. Так люди в шлемах выражали преданность ему.
Духовенство играло свою роль в том, что мы называем коронацией нового повелителя. Зайнеддин переносил от одного хана к другому копию Корана и требовал от них поклясться на священной книге, что они не признают никого другого великим ханом, кроме Тимура. Мы, современники, назвали бы это ритуалом приведения к покорности и признанию – поскольку Тимур фактически уже был их вождем. Но для этих людей такой ритуал значил много.
Отныне Тимур-воин становился Тимуром-эмиром, а все нижестоящие ханы должны были признать свою зависимость от него. Верность Тимуру становилась критерием их чести и славы, а предательство навлекало позор на их головы и головы их сыновей. Тимур становился арбитром в их спорах, гарантом их благополучия. Если бы Тимур не справился со своими обязанностями, они имели право собраться на новый совет и выбрать нового эмира.
Стоя на ковре перед новым эмиром, Зайнеддин возвысил голос:
– Волей Аллаха ты должен завоевывать новые земли, твоя власть усилится, а через тебя и власть ислама.
Человека же, сидевшего выпрямившись на черном троне, установленном на белой войлочной подстилке, забавляли громкие препирательства проповедников из Бухары и сейидов относительно того, кто из них должен стоять ближе к нему по правую руку. Ничто не выдавало в нем ярого приверженца ислама. Его голова не была обрита, на нем были доспехи из сцепленных стальных полос и наплечников, а также инкрустированный золотом черный шлем, закрывавший уши и шею.
Он дарил своим новым вассалам все, что имел, – чистокровных коней, одежду, оружие и роскошные седла. В их юрты тем же вечером он отослал подносы с едой и фруктами. Сейиды же, толпившиеся у его шатра, явно выражали недовольство его щедростью.
– Если я действительно великий хан, – объяснял им Тимур, – то все богатство принадлежит мне. Если же не великий хан, то какая мне польза цепляться за то, что и так мне принадлежит?
На следующий день он выбрал себе новых советников и наместников. Среди них – знакомые имена: эмир Дауд стал правителем Самарканда и главой дивана, то есть совета; эмир Джаку из племени барласов, теперь уже поседевший от возраста, удостоился права носить штандарт и бить в барабан войны, а также быть тавачи – ординарцем Тимура.
|
|
В списке военачальников упоминаются неизвестные имена, одно монгольского, а другое арабского происхождения – Хитай-бахатур и шейх Али-бахатур.
С самого начала было очевидно, что эмир Тимур предпочитает не держать любимчиков. Многие известные люди, такие, как Зайнеддин, имели право посещать покои Тимура в любое время, но их влияние на него было не более значительным, чем у других. Он держал в своих руках все нити правления, позволял себе выслушивать советы со стороны, но никогда не допускал брать верх над собой. Такая целеустремленность была необычна для азиатского монарха и неожиданна для Тимура, который до сих пор относился к своим личным делам беспечно.
Он был скор на подавление любой оппозиции. До отъезда Тимура и его окружения из Балха сторонников Хусейна схватили, заковали в цепи или обезглавили. Их крепости сожгли или полностью разрушили. Тимур бдительно следил за пограничными монголами. Теперь ежегодно совершались походы в горную местность на севере с целью предать ее огню и мечу. Очевидно, Тимур был убежден, что лучшая оборона – нападение. И он обнаружил, что в обороне пограничные монголы опасны гораздо меньше, чем в нападении.
Испытав теперь на себе разорительные походы, монгольские племена покинули пограничные долины и двинулись на север через горные перевалы к своей цитадели Амалык, пока Тимур не стал следовать туда за ними. Под его руководством на пространстве между Сырдарьей и Индией формировался новый порядок, а строптивые тюркские племена приучались к новому понятию дисциплины. Двое из военачальников Тимура направились на север покорять некоторые монгольские племена. Обнаружив, что эти монголы покинули свои пастбища, военачальники, естественно, повернули назад, считая свой поход законченным.
|
|
Когда они перебрались через Сырдарью в ожидании отдыха и развлечений после своего бескровного похода, то заметили конный отряд примерно одинаковой численности с их собственным, двигавшийся на север. Они спросили, куда направляется этот отряд.
– Мы намерены настичь монгольские орды, которые вы не нашли, – ответили им.
Сначала военачальники разгневались, потом призадумались. Вместо того чтобы продолжать путь к Тимуру, они отправились вместе с встретившимся отрядом на поиски монголов. Только через год их объединенные силы возвратились в Самарканд, перезимовав в горах. Зато они привели с собой стада скота монголов, отчет о численности уничтоженных врагов и разоренных деревень. Тимур похвалил всех участников похода и вознаградил их как следует, не упомянув о неудаче первой экспедиции двух военачальников. Если бы он это сделал, то те посчитали бы себя обесчещенными и покинули бы его войско, чтобы начать кровавый междоусобный конфликт.
Другие ханы, обиженные по каким-то причинам или чересчур самостоятельные, в самом деле покинули Тимура и укрылись в своих крепостях. Однако вскоре они обнаружили у своих стен конницу эмира. Их выдворили из укрытий, привели на ковер перед эмиром, который одарил строптивых ханов. Командира же, бежавшего с поля боя, разыскали, лишили оружия и привязали к седлу осла лицом к хвосту. Несколько дней его возили так по улицам Самарканда под смех и улюлюканье горожан.
Хан Кайхосров из Катлана, происходивший из знатной персидской семьи, дезертировал при столкновении с противником в пустыне близ Хивы. Жестокое сражение завершилось победой войск Тимура. Именно там погиб Элчи-бахатур, переплывая на коне реку вслед за шейхом Али-бахатуром и Хитай-бахатуром. Кайхосрова выследили, схватили и привели на суд военачальников и шариатских судей. После суда его без промедления казнили.
– Служить нашему повелителю – большая честь, – говорили опытные воины новым вассалам. – Кто говорит иначе, тот лжет.
Среди новых военачальников, присоединившихся к Тимуру, были сыновья монголов, понявшие бесполезность сопротивления. К ним относились Баян, сын Бикиджука, не забывший, что человек, ставший теперь эмиром, пощадил ранее его отца, и Хитай-бахатур, сообразительный китаец, угрюмый и вспыльчивый племенной вождь, носивший кожаную тунику с конской гривой, спадающей с плеча. Как ни удивительно, он быстро подружился со столь же экспансивным шейхом Али.
Оба эти военачальника командовали авангардом войск Тимура, гонявшимся за монголами, обнаруженными в укрепленном лагере на берегу небольшой реки. Бахатуры задержались близ этого места и несколько дней совещались, что предпринять. Хитай держался осторожной линии, он предлагал различные маневры, которые позволили бы тюркскому авангарду перебраться через реку без столкновения с конницей монголов.
Шейх Али молчаливо слушал его, очевидно не имея собственного плана. Однако Хитай воспринял его молчание за несогласие и даже подозрение, ведь он происходил из монголов.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он резко.
– Клянусь аллахом, – беспечно ответил шейх, – я думаю о том, как воюют монголы.
Кровь прихлынула к лицу степного воина. Он резко вскочил со своего места.
– Погляди, – сказал он с вызовом, – как ведут себя монголы.
Хитай подозвал своего коня и начал перебираться через реку даже без седла. Он прискакал к удивленным монголам и зарубил первых двух повстречавшихся воинов. Затем его атаковали и повергли наземь несколько всадников.
Шейх Али, наблюдавший за происходящим, был удивлен. Он тоже вскочил и приказал слугам подать коня. Согнувшись в седле, он бросился в реку; с саблей в руке спешил сквозь кольцо вооруженных всадников к Хитаю.
– Ты – безумец! – крикнул Али китайцу. – Возвращайся назад. Быстрее!
– Нет, ты поворачивай назад.
Проклиная все на свете, шейх Али присоединился к Хитаю, и обоих окружили монголы. Военачальники бились до тех пор, пока отставшие конники авангарда не вступили в бой и не освободили их. Затем они снова сели совещаться, успокоившись после инцидента. На этот раз оба пришли к полному согласию.