Глава 18 Три пророчества 5 страница

 

Можно говорить прекрасными словами о любви, но о жизни? И жизнь стоит превыше любви. Но любовь – неизбежная мать жизни. Жизнь нельзя принудить к любви, а любовь – к жизни. Пусть любовь подвергнется мучениям, но не жизни. Пока любовь беременна жизнью, ее следует уважать; но если она породила жизнь, она обращается в пустую оболочку и угасает в быстротечности.

Я высказываюсь против матери, породившей меня, я отделяю себя от порождающего лона.[521] Я больше не говорю ради любви, но ради жизни.

Слово стало для меня тяжелым, и оно едва способно освободиться от души. Бронзовые двери закрылись, огни выгорели и покрылись пеплом. Источники высохли, и где были моря, теперь сухие земли. Моя башня стоит в пустыне. Счастлив тот, кто может быть отшельником в своей пустыне. Он выживет.

 

Не сила плоти, а сила любви, должна быть сломлена ради жизни, поскольку жизнь стоит превыше любви. Человеку нужна мать, пока его жизнь развивается. Затем он отделяется от нее. И потому жизни нужна любовь, пока он развивается, затем она освобождается от нее. Отделение ребенка от матери трудно, но отделение жизни от любви труднее. Любовь ищет владеть и удерживать, но жизни нужно больше.

 

Начало всех вещей – любовь, а бытие всех вещей – жизнь.[522] Эта разница ужасна. Почему, о дух темнейших бездн, ты заставляешь меня сказать, что каждый любящий не живет, а каждый живущий не любит? Я всегда считал иначе! Все должно быть обращено в свою противоположность?[523] Будет ли море там, где стоит храм ΦΙΛΗΜΩΝ’а? Погрузится ли этот тенистый остров в глубочайшую почву? В водоворот уносящего потопа, который ранее поглотил всех людей и земли? Будет ли дно моря там, где возвышается Арарат?[524]

Что за омерзительные слова ты бормочешь, немой сын земли? Ты хочешь разлучить мои объятия с душой? Ты, мой сын, ты пролезаешь между ними? Кто ты? И кто дал тебе силу? Все, к чему я стремился, все, чего я добился, ты хочешь снова обратить все это и уничтожить? Ты сын дьявола, враждебный всему святому. Ты становишься непреодолимым. Ты пугаешь меня. Дай мне быть счастливым в объятиях моей души и не нарушай мир храма.

Прочь, ты пронзаешь меня парализующей силой. Ибо я не хочу твоего пути. Паду ли я безжизненным к твоим ногам? Ты, дьявол и сын дьявола, говори! Твое молчание невыносимо и полно ужасного отупления.

Я завоевал свою душу, и для чего она мне родила? Ты, монстр, сын, ха! – ужасающий злодей, заика, тритоний разум, первобытная ящерица! Ты хочешь быть царем земли? Ты хочешь изгнать гордых свободных мужчин, заколдовать прекрасных женщин, разрушить крепости, вскрыть внутренности древних соборов? Тупица, ленивая пучеглазая лягушка с облепленной водорослями башкой! И ты хочешь назвать себя моим сыном? Ты не мой сын, ты отродье дьявола. Отец дьявола вошел в лоно моей души, и ты обрел плоть.

Я узнаю тебя, ΦΙΛΗΜΩΝ, коварнейший из мошенников! Ты обманул меня. Ты оплодотворил мою девственную душу ужасным червем. ΦΙΛΗΜΩΝ, проклятый шарлатан, ты собезьянничал для меня тайны, ты возложил на меня мантию звезд, ты разыграл для меня комедию Христа-дурачка, ты повесил меня, осторожно и смехотворно, на древе, как Одина,[525] ты дал мне изобрести руны, чтобы зачаровать Саломею – а тем временем породил с помощью моей души червя, блевотину из грязи. Обман на обмане! Проклятое дьявольское жульничество!

Ты дал мне силу магии, ты короновал меня, ты покрыл меня мерцанием силы, ты дал мне сыграть Иосифа-отца для своего сына. Ты поселил слабенького василиска в гнездо голубя.

Моя душа, шлюха-изменница, ты забеременела этим ублюдком! Я обесчещен; я, смехотворный отец Антихриста! Как же я не доверял тебе! И каким слабым было мое недоверие, что оно не оценило масштабов этого позорного деяния!

Что ты расколола? Ты расколола пополам и любовь, и жизнь. Из этого наводящего ужас раскола вышли жаба и сын жабы. Нелепо – отвратительно зрелище! Неодолимое пришествие! Они будут сидеть на берегах милой воды и слушать ночную песнь лягушек, ведь их Бог родился как сын лягушки.

 

Где Саломея? Где неразрешимый вопрос любви? Хватит вопросов, мой взор обратился к грядущим вещам, и Саломея там, где я. Женщина следует за сильнейшим в тебе, а не за тобой. Потому она рождает твоего ребенка, и добрым, и дурным путем.

 

{7} [1] Пока я стоял на земле, накрытой дождевыми облаками и опускающейся ночью, моя змея[526] подползла ко мне и рассказала мне историю:

 

«Жил некогда король и не было у него детей. Но он бы хотел иметь сына. Потому он пришел к мудрой женщине, которая жила ведьмой в лесу и исповедался во всех своих грехах, будто она была жрецом, назначенным Богом. На это она сказала: «Дорогой Король, ты сделал то, чего делать не следовало. Но что сделано, то сделано, лучше подумать, как поступить иначе в будущем. Возьми фунт жира выдры, закопай в землю и подожди девять месяцев. Затем копай в том же месте, и увидишь, что там будет». И король ушел домой пристыженный и опечаленный, потому что унизился перед ведьмой в лесу. Но он послушался ее совета, вырыл яму в лесу ночью, и положил в нее горшок с жиром выдры, который достал с некоторым трудом. Затем он стал ждать девять месяцев.

После того, как время прошло, он вернулся ночью к этому месту, где зарыл горшок, и вырыл его. К его величайшему изумлению, он нашел в горшке спящего ребенка, а жир исчез. Он вынул ребенка и, ликуя, принес жене. Она немедленно дала ему свою грудь и вот – ее молоко свободно потекло. И ребенок рос и становился все больше и сильнее. Он вырос в мужчину, который был больше и сильнее остальных. Когда сыну короля было двадцать лет, он пришел к отцу и сказал: «Я знаю, что ты произвел меня на свет волшебством, и я родился не как человек. Ты создал меня из раскаяния в своих грехах, и это сделало меня сильным. Я не родился от женщины, что сделало меня умным. Я силен и умен, и потому я требую корону королевства». Старый король испугался знанию сына, но более всего его страстной жажде королевской власти. Он молчал и думал: «Что произвело тебя? Жир выдры. Кто родил тебя? Лоно земли. Я достал тебя из горшка, ведьма унизила меня». И он решил тайно убить своего сына.

Но поскольку его сын был сильнее остальных, он боялся его, и потому решил пойти на хитрость. Он снова пришел к волшебнице в лесу и попросил у нее совета. Она сказала: «Дорогой король, в этот раз ты исповедуешься в грехах, потому что хочешь совершить грех. Я советую тебе закопать другой горшок с жиром выдры и оставить его в земле на девять месяцев. Затем выкопай его и увидишь, что будет». Король сделал, что ему посоветовала волшебница. И с этого времени его сын становился все слабее и слабее, и когда король через девять месяцев пришел туда, где закопал горшок, он в то же время выкопал могилу для сына. Он положил мертвого в яму рядом с пустым горшком.

Но король был опечален, и когда не смог больше справиться со своей меланхолией, снова пришел к волшебнице однажды ночью и попросил у нее совета. Она ответила ему: «Дорого король, ты хотел сына, но сын сам хотел быть королем, и был достаточно силен и умен для этого, и тогда ты больше не захотел иметь сына. Потому ты его потерял. На что ты жалуешься? У тебя, дорогой король, есть все, чего ты хотел!» Но король сказал: «Ты права. Я хотел этого. Но я не хочу этой меланхолии. У тебя есть средство от этого сожаления?» Волшебница ответила: «Дорогой король, иди на могилу сына, снова наполни горшок жиром выдры, и через девять месяцев увидишь, что будет в горшке». Король сделал так, как ему приказано, и от этого стал радостным, и не знал, почему.

Когда прошли девять месяцев, он снова выкопал горшок; тело исчезло, но в горшке лежал спящий ребенок, и он понял, что ребенок был его мертвым сыном. Он взял к себе ребенка, и он рос в неделю так, как другие дети растут за год. И когда прошли двадцать недель, сын снова предстал перед отцом и потребовал его королевство. Но отец был научен опытом, и уже заранее знал, как все обернется. После того, как сын озвучил свое требование, старый король встал с трона и обнял сына со слезами радости и возвел его на престол. И так сын, ставший королем, был благодарен отцу и глубоко его уважал, так как отец даровал ему жизнь».

 

Но я ответил моей змее: «Честно говоря, моя змея, я не знал, что ты рассказываешь сказки. Так скажи мне, как толковать твою сказку?»

Зм.: «Представь, что ты старый король, и у тебя есть сын».

Я: «Кто этот сын?»

Зм.: «Ну, я думала, ты только что говорил о сыне, который не особенно тебя осчастливил».

Я: «Что? Ты имеешь в виду – я должен короновать его?»

Зм.: «Да, а кто еще?»

Я: «Это немыслимо. Ну а что насчет волшебницы?»

Зм.: «Волшебница – это материнская женщина, сыном которой ты должен быть, раз в тебе обновляющее себя дитя».

Я: «О нет, неужели для меня невозможно стать мужчиной?»

Зм.: «Мужчиной в достаточной мере, а кроме этого – полнота детства. Потому тебе нужна мать».

Я: «Мне стыдно быть ребенком».

Зм.: «И потому ты убил своего сына. Создателю нужна мать, раз уж ты не женщина».

Я: «Это ужасная правда. Я думал и надеялся, что смогу быть мужчиной во всех отношениях».

Зм.: «Ты не можешь сделать этого ради своего сына. Средства для сотворения: мать и ребенок».

Я: «Мысль, что я должен остаться ребенком, невыносима».

Зм.: «Ради своего сына ты должен быть ребенком и оставить ему корону».

Я: «Мысль, что я должен остаться ребенком, унизительна и сокрушительна».

Зм.: «Целительное противоядие от власти![527] Не сопротивляйся тому, чтобы быть ребенком, иначе ты сопротивляешься своему сыну,[528] которого хотел превыше всего».

Я: «Это правда, я хотел сына и выживания. Но цена за это высока».

Зм.: «Сын стоит больше. Ты меньше и слабее сына. Это горькая правда, но ее не избежать. Не будь непокорным, ребенок должен хорошо себя вести».

Я: «Проклятая насмешка!»

Зм.: «Посмешище! Я запасусь терпением. Мои источники должны течь для тебя и изливать напиток спасения, если земли иссушены жаждой, и каждый приходит к тебе, умоляя о воде жизни. Так подчини себя сыну».

Я: «Где мне объять необъятное? Мои знания и способности бедны, сил у меня недостаточно».

На этих словах змея свернулась, завилась узлами и сказала: «Не спрашивай о последующем, достаточно для тебя этого дня. Не беспокойся о средствах. Пусть все растет, пусть все всходит; сын растет из самого себя».

 

[2] Миф начинается, миф, который нужно только проживать, не воспевать, миф, который воспевает сам себя. Я подчиняюсь сыну, порожденному волшебством, рожденному неестественно, сыну лягушек, стоящему на берегу и говорящему со своими отцами, вслушиваясь в их ночное пение. Воистину он полон тайн и превосходит в силе всех мужчин. Ни один мужчина его не зачинал, ни одна женщина его не рожала.

Абсурд вошел в престарелую мать, и сын вырос в глубинах земли. Он появился и был предан смерти. Он снова восстал, был произведен заново при помощи волшебства и рос быстрее, чем раньше. Я дал ему корону, что соединяет разделенное. И так он соединяет разделенное для меня. Я дал ему силу, и потому он распоряжается, ведь он превосходит в силе и уме всех остальных.

Я не намеренно уступил ему, а под озарением. Ни один не связывает вместе Верх и Низ. Но он, выросший не как человек, но имеющий форму человека, способен связать их. Моя сила парализована, но я выживаю в своем сыне. Я оставил озабоченность тем, что он может управлять людьми. Я одиночка, люди радуются ему. Я был силен, теперь я бессилен. Я был силен, а теперь слаб. С этих пор он принял на себя всю силу. Все для меня перевернулось.

Я любил красоту прекрасного, дух тех, кто богат духовно, силу сильных; я смеялся над тупостью тупых, презирал слабость слабых, жестокость жестоких и ненавидел испорченность испорченных. Но теперь я должен любить красоту уродливого, дух глупого, силу слабого. Я должен почитать тупость умного, должен уважать слабость сильного и жестокость великодушного и славить добродетельность испорченного. Куда денутся издевки, презрение, ненависть?

Они перешли к сыну как символ власти. Его насмешки кровавы, и как презрительно сияют его глаза! Его ненависть – поющий огонь! Завидный, сын Богов, как можно не подчиниться тебе? Он расколол меня на два, он разрезал меня. Он скрепляет разделенное. Без него я бы распался, но моя жизнь продолжилась с ним. Моя любовь осталась со мной.

 

Так я вступил в одиночество со злым взглядом на лице, полным негодования и возмущения владычеством моего сына. Как мог мой сын присвоить себе власть? Я вышел в сады, сел на камни у воды и мрачно размышлял. Я позвал змею, мою ночную спутницу, лежавшую со мной на камнях многие сумерки, делясь своей змеиной мудростью. Но затем из воды появился мой сын, великий и могучий, с короной на голове, с кудрявой львиной гривой, сияющей змеиной кожей, покрывавшей тело; он сказал мне:[529]

{8} [1] «Я пришел к тебе и требую твою жизнь».

Я: «Что ты имеешь в виду? Ты уже стал Богом?»[530]

Он: «Я снова восстал, я обрел плоть, теперь я возвращаюсь к вечному сверканию и мерцанию, к вечным углям солнца и оставляю тебе твою приземленность. Ты останешься с людьми. Ты достаточно пребывал в компании бессмертных. Твоя работа принадлежит земле».

Я: «Какая речь! Разве ты не валялся в земле и под землей?»

Он: «Я стал человеком и зверем, а теперь снова восхожу в свою страну».

Я: «Где твоя страна?»

Он: «В свете, в яйце, в солнце, в сокровенном и сжатом, в вечно жаждущих углях. Так восходит солнце в твоем сердце и изливается в холодный мир».

Я: «Как ты преображаешь себя!»

Он: «Я хочу стереть тебя из виду. Ты должен жить в темнейшем одиночестве, люди – не Боги – должны просветлять твою тьму».

Я: «Как ты жесток и торжественен! Я бы омыл твои ноги слезами, отер их волосами – я брежу, разве я женщина?»

Он: «И женщина тоже, а также и мать, беременная. Роды ожидают тебя».

Я: «О святой дух, даруй мне искру своего вечного света».

Он: «В тебе дитя».

Я: «Я чувствую муку и страх и опустошенность беременной женщины. Ты уходишь от меня, мой Бог?»

Он: «У тебя есть ребенок».

Я: «Моя душа, ты еще существуешь? Ты змея, ты лягушка, ты магически произведенный мальчик, которого я закопал своими руками; ты осмеянный, презренный, ненавидимый, появившийся во мне в нелепой форме? Горе тем, кто видел свою душу и ощущал ее в руках. Я бессилен в твоих руках, мой Бог!»

Он: «Беременная женщина предоставлена судьбе. Отпусти меня, я возношусь в вечное царство».

Я: «Услышу ли я твой голос снова? О проклятый обман! Чего я прошу? Ты поговоришь со мной завтра, ты будешь болтать снова и снова в зеркале».

Он: «Не сетуй. Я буду присутствовать и не присутствовать. Ты будешь слышать и не слышать меня. Я буду и не буду».

Я: «Ты говоришь отвратительными загадками».

Он: «Таков мой язык, и тебе я оставлю понимание. Ни у кого, кроме тебя, нет Бога. Он всегда с тобой, но ты видишь его в других, и потому его никогда с тобой нет. Ты стремишься привлечь к себе тех, кто, как тебе кажется, владеет твоим Богом. Ты увидишь, что они им не обладают, что он есть только у тебя. Потому ты один среди людей — в толпе и все-таки один. Одиночество в толпе – поразмысли над этим».

Я: «Полагаю, после того, что ты сказал, мне следует молчать, но я не могу; мое сердце обливается кровью, когда я вижу, что ты уходишь от меня».

Он: «Пусти меня. Я вернусь к тебе в обновленной форме. Ты видишь солнце, тонущее в красном за горами? Работа этого дня свершилась, и новое солнце вернется. Зачем ты скорбишь о сегодняшнем солнце?»

Я: «Придет ли ночь?»

Он: «Разве она не мать дня?»

Я: «Из-за ночи я хочу впасть в отчаяние».

Он: «Зачем стенать? Это судьба. Пусти меня, мои крылья растут, и стремление к вечному свету нарастает во мне все сильнее. Тебе меня больше не остановить. Прекрати лить слезы и дай мне вознестись с криками радости. Ты человек полей, думай о своем урожае. Я стану светом, как птица, что возносится в утренние небеса. Не останавливай меня, не жалуйся; я уже парю, крик жизни вырывается из меня, мне больше не удержать высшего наслаждения. Я должен подниматься – свершилось, последние путы исчезают, мои крылья уносят меня вверх. Я погружаюсь в море света. Ты, там, внизу, вдали, сумеречное создание – ты расплываешься для меня».

Я: «Куда ты ушел? Что-то случилось. Я искалечен. Не исчез ли Бог у меня из вида?»

 

Где Бог?

Что случилось?

Как пусто, как совершенно пусто! Должен ли я объявить людям, как ты исчез? Изречь евангелие опустошительного одиночества?

Идти ли нам всем в пустыню и посыпать пеплом головы, ведь Бог покинул нас?

Я верю и принимаю, что Бог[531] есть нечто отличное от меня.

Он взлетел в ликующей радости.

Я остаюсь в ночи боли.

Больше не с Богом,[532] а наедине с собой.

 

Теперь закройтесь, бронзовые двери, что я открыл, чтобы разрушительный поток уничтожил и убил всех людей, открытые, словно повивальной бабкой Бога.

Закройтесь, да покроют вас горы, а моря да потекут над вами.[533]

 

Я пришел к самости,[534] пустая и жалкая фигура. Мое я! Мне он не нужен был в спутники. Я обнаружил себя с ним. Я бы предпочел дурную женщину или упрямую гончую, но собственное я – это ужасает меня.

[535]Нужно деяние, чтобы растратить десятилетия, и сделать это бесцельно. Я должен догнать кусочек Средних Веков – в себе. Мы только закончили Средние Века – других. Я должен начать рано, в тот период, когда вымирали отшельники.[536] Аскетизм, инквизиция, пытки под рукой, навязывают себя. Варвару требуются варварские средства обучения. Мое я, ты варвар. Я хочу жить с тобой, потому я пронесу тебя через совершенно средневековый Ад, пока ты не сделаешь жизнь с тобой выносимой. Ты должно быть сосудом и лоном жизни, потому я очищу тебя.

Пробный камень остается наедине с собой.

Это путь.

 

 

Liber scripture

 

Исследования

 

{1} Я сопротивляюсь, я не могу принять то пустое ничто, которым стал. Что я? Что такое мое я? Я всегда предполагал существование своего я. Вот оно передо мной – я перед моим я. И я говорю тебе, мое я:

[537]Мы одни, и наше совместное бытие угрожает обратиться невыносимой скукой. Мы должны что-то сделать, провести время; например, я могу обучать тебя. Давай начнем с твоего главного недостатка, который меня больше всего задевает: у тебя нет верного самоуважения. У тебя нет хороших качеств, которыми можно гордиться? Ты считаешь, что быть способным – это искусство. Но этим навыкам можно до некоторой степени научиться. Пожалуйста, сделай так. Ты находишь это трудным – что ж, все сначала трудно[538]. Вскоре ты научишься с этим справляться. Ты сомневаешься в этом? Это не важно; ты должен уметь это делать, или я не смогу с тобой жить. С тех пор, как Бог вознесся и растворился в каких-то огненных небесах, что бы он там ни делал, не знаю точно, что, мы зависим друг друга. Потому ты должен думать об улучшении, или наша совместная жизнь станет несчастной. Так возьми себя в руки и оцени себя! Не хочешь?

Жалкое создание! Я буду тебя понемногу мучить, если ты не попытаешься. О чем ты стенаешь? Возможно, поможет кнут?

Пробирает до костей, не так ли? Вот, получи – и еще. Как это на вкус? Вкус крови, наверное? Средневекового in majorem Dei gloriam?[539]

Или ты хочешь любви, то есть того, что скрывается под этим названием? Можно учить и с любовью, если удары не приносят результата. Так мне тебя любить? Нежно прижать к себе?

Я думаю, ты зеваешь.

Что это, ты хочешь говорить? Но я тебе не дам, или в конце ты заявишь, что ты – моя душа. Но моя душа с огненным червем, сыном лягушки, который улетел к небесам, к высшим истокам. Знаю ли я, что он там делает? Но ты не моя душа, ты мое голое, пустое ничто – Я, это противоречивое существо, которому не откажешь в праве считать себя никчемным.

От тебя можно прийти в отчаяние: твоя чувствительность и охотливость превосходят всякие разумные границы. И я должен жить с тобой одним? Я должен, раз уж странное невезение дало мне сына и отняло его.

Сожалею, что приходится говорить тебе такие истины. Да, ты до смешного чувствителен, самодоволен, неуправляем, ненадежен, пессимистичен, труслив, нечестен с собой, ядовит, мстителен; трудно без отвращения говорить о твоей детской гордости, мольбе о власти, желании уважения, смешных амбициях, жажде славы. Наигранностью и помпезностью ты злоупотребляешь, как только можешь.

Ты считаешь, что жить с тобой скорее удовольствие, чем кошмар? Нет, трижды нет! Но я обещаю, что сожму тебя в клещах и медленно стяну шкуру. Уж я тебя освежую.

Ты, именно ты хотело сказать другим людям, что делать?

Иди сюда. Я сошью одеяние новой кожи на тебе, чтобы ты почувствовал ее действие.

Ты хочешь жаловаться на других, что тот поступил с тобой несправедливо, не понял, неправильно истолковал, ранил твои чувства, игнорировал, не узнал, ложно обвинил тебя и все такое? Ты видишь в этом тщеславие, свое вечно нелепое тщеславие?

Ты жалуешься, что мучение еще не закончилось?

Я тебе так скажу: оно только началось. У тебя нет терпения и серьезности. Ты блистаешь терпением, только когда это касается твоего удовольствия. Я удвою пытки, чтобы научить тебя терпению.

Ты найдешь боль невыносимой, но есть и иные вещи, которые ранят сильнее, и ты бы причинил их другим в величайшей наивности, и оправдал бы себя незнанием.

Но ты научишься молчанию. Для этого я вырву твой язык – которым ты насмехался, кощунствовал и – даже хуже – шутил. Я иголками приколю все несправедливые и порочные слова в твое тело одно за одним, чтобы ты знал, как пронзают злые слова.

Ты признаешь, что получаешь и удовольствие от этой муки? Я увеличу это удовольствие, пока ты не начнешь блевать от радости, чтобы ты знал, что означает получение удовольствия от самоистязания.

Ты восстаешь против меня? Я сжимаю тиски сильнее, вот и все. Я переломаю твои кости, пока не останется и следа твердости.

Ибо я хочу быть с тобой – я должен – будь ты проклят – ты мое я, которое я должен нести с собой в могилу. Ты думаешь, что я хочу терпеть всю эту глупость целую жизнь? Если бы ты не был моим я, я бы разорвал тебя на куски давным-давно.

Но я обречен тащить тебя через чистилище, чтобы ты тоже стал чем-то приемлемым.

Ты зовешь Бога на помощь?

Милый старый Бог умер, и это хорошо в данном случае, иначе он бы сжалился над твоей раскаявшейся греховностью и избавил меня от казни, даровав милость. Знай, что ни Бог любви, ни любящий Бог еще не возникли, выполз только червь огня, чудесная пугающая сущность, которая проливает огонь на землю, порождая стенания.[540] Так плачь о Боге, он сожжет тебя огнем за прощение грехов. Свернись кольцом до кровавого пота. Тебе давно нужно было это лекарство. Да – другие всегда поступают неверно – а ты? Ты невинен, правилен, ты должен защищать свои добрые права, на твоей стороне добрый, любящий Бог, который всегда из жалости прощает грехи. Других должно озарять, не тебя, ведь у тебя изначально монополия на все озарения, и они всегда убеждены, что ты прав. И потому во весь голос плачься своему дорогому Богу – он тебя услышит и поразит огненным шаром. Ты не заметил, что Бог стал огненным червем с голым черепом, раскаленным докрасна, ползущим по земле?

Ты хотел быть высшим! Смехотворно! Ты был и есть нижайший. Так кто ты? Отбросы, от которых меня воротит.

А ты, наверное, что-то могущественное? Я ставлю тебя в угол, где ты будешь лежать, пока снова не придешь в чувство. Если ты больше ничего не чувствуешь, процедура бесполезна. В конце концов, мы должны продолжать умело. То, что тебе нужны такие варварские средства исправления, многое о тебе говорит. Твое развитие со времен средневековья мизерно.

[541]Сегодня ты чувствовал себя подавленным, павшим, униженным? Сказать тебе, почему?

Твои бурные амбиции безграничны. Твои исходишь не из блага дела, а из своего тщеславия. Ты работаешь не для человечества, а на собственные интересы. Ты не стремишься к завершенности дела, а к общему признанию и охранению своих преимуществ. Я хочу наградить тебя шипованной железной короной; внутри нее зубья, которые вонзятся в твою плоть.

И вот мы подходим к жестокому надувательству, которое ты создал своим умом. Ты говоришь умело и злоупотребляешь своим талантом и обесцвечиваешь, приглушаешь, усиливаешь, распределяешь свет и тень, и громко провозглашаешь свою достопочтенность и восставляешь добрую веру. Ты портишь добрую веру в других, злорадно ловишь в свои капканы и говоришь о благонамеренном превосходстве и о том, какой ты подарок для всех остальных. Ты играешь со сдержанностью и не упоминаешь своих заслуг, в тайной надежде, что кто-то сделает это за тебя; ты разочарован и задет, если этого не происходит.

Ты проповедуешь лицемерное хладнокровие. Но когда это действительно важно, ты спокоен? Нет, ты лжешь. Ты разоряешься в ярости, а язык подобен холодному кинжалу, и ты мечтаешь о мести.

Ты злораден и обидчив. Ты завидуешь чужой радости, потому что хотел бы дать ее тем, кого ты ценишь, потому что они ценят тебя. Ты завидуешь всякому благополучию вокруг, но нагло утверждаешь противоположное.

Внутри ты беспощадно и грубо думаешь только о том, что подходит тебе, и так чувствуешь себя выше человечества, ни в коей мере не ощущая ответственности. Но ты ответственен перед человечеством за все, что ты думаешь, чувствуешь и делаешь. Не притворяйся, что есть разница между мышлением и действием. Ты полагаешься только на свое незаслуженное преимущество не говорить или делать то, что думаешь и чувствуешь.

Но ты бесстыден во всем, когда тебя не видят. Если бы тебе сказал это кто-то другой, ты бы смертельно обиделся, хотя и зная, что это правда. Хочешь попрекать других за их ошибки? Чтобы они улучшили себя? Да, признайся, ты себя улучшил? Откуда у тебя право иметь мнение о других? Каково твое мнение о себе? И на чем оно основано? Твои основания – сети лжи, покрывающие грязный угол. Ты судишь других и сообщаешь им, что делать. Ты поступаешь так, потому что у тебя нет порядка внутри, потому что ты нечист.

И потом – что ты на самом деле думаешь? Мне кажется, что ты даже думаешь с людьми, не обращая внимания на их человеческое достоинство; ты осмеливаешься думать посредством их и использовать их как фигуры на своей сцене, как если бы они и были такими, как ты их воспринимаешь? Ты когда-нибудь думал, что так совершаешь постыдный акт власти, столь же дурной, как и тот, за который ты осуждаешь других, а именно за то, что они любят своих ближних, как они заявляют, хотя на самом деле используют до конца. Твой грех цветет в уединении, и становится больше, беспощаднее и грубее.

Скрытое в тебе я вытащу на свет, постыдный! Я сокрушу твое превосходство.

Не говори мне о своей любви. То, что ты зовешь любовью, сочится эгоизмом и охотливостью. Но ты говоришь о ней великими словами, и чем громче слова, тем более презренна твоя так называемая любовь. Никогда не говори мне о любви, закрой свой рот. Он лжет.

Я хочу, чтобы ты говорил о стыде, вместо того, чтобы бросаться громкими словами, чтобы ты устроил переполох перед теми, чье уважение хотел вызвать. Ты заслуживаешь насмешек, а не уважения.

Я выжгу то, чем ты в себе гордился, чтобы ты стал пустым, как опорожненный сосуд. Ты должен гордиться лишь своей пустотой и испорченностью. Ты должен быть сосудом жизни, так убей своих идолов.

Не свобода тебе принадлежит, а форма; не власть, а страдание и зачатие.

Ты должен сделать из своего самопрезрения добродетель, которую я ковром расстелю перед людьми. Они пойдут по нему грязными ногами, и ты увидишь, что ты грязнее ног, которые по тебе ступают.

[542]Если я приручаю тебя, зверь, я даю и другим возможность приручить своих зверей. Приручение начинается с тебя, мое я, больше неоткуда. Не то, чтобы ты, тупой брат-я, был особенно диким. Есть и другие, более дикие. Но я должен хлестать тебя, пока ты не снесешь дикость других. Тогда я смогу с тобой жить. Если кто-то поступит с тобой несправедливо, я замучаю тебя до смерти, пока ты не простишь нанесенный вред, и не просто промямлив это, но и в своем тяжелом сердце с его гнусной чувствительностью. Твоя чувствительность – особенная форма жестокости.

Потому слушай, брат по моему одиночеству, я приготовил для тебя всевозможные пытки, если ты вдруг снова станешь чувствительным. Ты должен ощущать себя подчиненным. Ты должен суметь вынести тот факт, что твоя чистота грязна, и что именно твоя загрязненность желанна, что твою расточительность хвалят как скупость, а жадность – как добродетель.

Наполни свой кубок горьким питьем покорности, ведь ты не моя душа. Моя душа с огненным Богом, который в пламени вознесся на высоты небес.

Ты все еще должен быть чувствительным? Я заметил, ты готовишь тайные планы мести, готовя коварные хитрости. Но ты идиот, тебе не отомстить судьбе. Незрелый, ты, наверное, хочешь хлестать море. Лучше построй хорошие мосты; это лучший способ применить ум.

Ты хочешь быть понятым? Нам всем это нужно! Пойми себя, и будешь понят должным образом. С этим тебе хватит работы. Маленький маменькин дорогуша хочет быть понятым. Пойми себя, это лучшая защита от чувствительности, которая удовлетворит твое детское стремление быть понятым. Я полагаю, ты хочешь снова превратить других в рабов своих желаний? Но знай, что я должен жить с тобой и что я больше не буду терпеть эту подлую заунывность.[543]