Глава 5. Шейх Ади и курды Лалыша

 

К началу XII в. большая часть курдов (это городское население и оседлые крестьяне) вынуждена была принять ислам или получила статус зиммиев. Лишь небольшие племенные объединения кочевников отчаянно сопротивлялись регулярным войскам тюрок-мусульман, которые на протяжении последних ста лет безраздельно властвовали на этих землях. Героически сражались курды за священное достояние предков, и бесчисленное их множество запечатлело веру отцов мученической смертью.

С каждым боем ряды ополченцев редели, и шансы на выживание таяли. Гонимые и преследуемые курды отошли в неприступные горы и заняли выжидательную позицию, надеясь таким образом не только спасти свои жизни, но и уберечь религию предков.

Восточная легенда так объясняет неудачу курдов: «Когда слухи о пророчестве Мухаммеда и известия о посланнической миссии его подняли смятение по всем сторонам и частям света, хаканы мира и высокодостойные султаны осознали необходимость вдеть в уши кольца повиновения и послушания тому государю и накинуть на плечи попону покорности и смирения пред тем властелином. Угуз-хан, в то время один из величайших султанов Туркестана, в качестве посланника ко двору прибежища благоденствия, владыки обоих миров, повелителя людей и дэвов — да пребудут над ним самые искренние молитвы и самые почтительные благословения! — отправил одного из курдских вельмож по имени Буг-дуз. При виде этого угрюмого гиганта с пронзительным взглядом впечатленный Мухаммед изволил спросить, какого рода он и племени. «Из народности курдов», — ответствовал тот. [И] сказал тот достойный: «Да не споспешествует всеславный и всевышний Аллах удаче этого народа, иначе погибнет мир от руки их»»[403].

С тех времён «проклятие» Мухаммеда довлеет над курдским народом. «Беда в том, что к несчастью и сегодня курды никак не могут между собой договориться», — остро подметил Василий Никитин[404].

 

*

 

В Лалыше шейху Ади пришлось непосредственно столкнуться с проживающими в окрестностях курдами, которые на данный исторический период являли собой разрозненные полукочевые племена.

Курды не признавали ничьей власти, неизменно находясь в мятежном положении, держали и христиан и мусульман в постоянном страхе, по временам вступали в междоусобные драки, совершали дерзкие вылазки и по случаю не гнушались грабежа.

Раздроблённость, а также нивелирующее национальные особенности воздействие ислама, препятствовали образованию курдского государства. Народа как единого целого, здорового и деятельного тела не существовало. Единственное, что их роднило — это общий язык, однородная материальная и духовная культура.

Уровень развития народонаселения характеризуется как дорефлексивный, когда основные виды деятельности не требуют каких-либо самостоятельных коммуникативных каналов. Мышление можно определить как «комплексное», с преобладанием предметной логики[405]. Поэтому обучение хозяйственным, промысловым и ремесленным навыкам, религии и фольклору строились на непосредственном подключении обучаемых к практике.

Отсутствие письменности и летоисчисления накладывало свой отпечаток. Все значимые события передавались изустно и опирались на авторитет передатчика.

На протяжении всего периода древности первобытная культура кочевых племён сохранялась и сосуществовала бок о бок как с древней арийской, так и с общемесопотамской культурой. Воздействие храмовой культуры городов на различные слои населения было не одинаковым, как следствие — кочевники оказались слабо затронуты ею. И хотя их культура постоянно «ионизировалась», подвергалась преобразующему воздействию со стороны родоплеменных магов и культуры древних — Аккада и Вавилонии, — тем не менее, сохранилась 10,до периода древности и даже пережила его [406].

Религиозные представления курдов-староверов отражали их первобытную культуру и воплощались в веру в сверхъестественное, господствующие над ними внешние силы природы: почитание Солнца, Луны, земли, воды и огня. Родовые священнослужители практиковали: родовой культ ^[407] , промысловые ^[408] (земледельческий ^[409] и скотоводческий) культы, культ духа хлеба ^[410] , погребальный культ ^[411] .

Зерванизм проявлялся в учении о мире как борьбе двух начал и свободе человеческой воли, о свободе выбора правильного жизненного пути, о загробном воздаянии и конце света.

В изложенном аспекте религиозность курдов-кочевников можно охарактеризовать как некую систему обрядов по отношению к трансцендентной (потусторонней) реальности с целью вовлечения ее во взаимодействие с имманентной (посюсторонней) действительностью и рассматривать её не как сложную мировоззренческую систему, основанную на божественном откровении, а как путь адаптации человека к среде.

О влиянии мусульманского мистицизма на езидов писал О. Л. Вильчевский, который видел в езидизме архаическую религию кочевников Курдистана, смешавшуюся с суфизмом. «Этим-то и объясняются все попытки примирить наивную магическо-материалистическую религию кочевников Курдистана со стройной идеалистической концепцией мусульманских мистиков» [412], — писал он.

Во всех религиях мира переход от политеизма к монотеизму обусловливался политической централизацией власти или классовыми противоречиями в обществе, поэтому истоки монотеизма в езидизме следует искать, прежде всего, в идеологических предпосылках, в социально-экономических и политических условиях, сложившихся в данную эпоху.

В социально-экономическом отношении курды (носители диалекта курманджи) находились всё ещё на стадии общинно-родового строя, представляли собой патриархальные родоплеменные союзы, занятые лишь собой, своим спасением. Во главе стоял вождь (ага), или духовный предводитель — пир[413]. Каждое племя делилось на роды, а те, в свою очередь — на семьи[414], поэтому формирование психологии курда шло в рамках племени, правила которого для него есть высший закон.

Основным занятием являлось отгонное скотоводство, преимущественно овцеводство. Ранней весной добровольные объединения нескольких семей — оба — откочёвывали на альпийские пастбища – зозан, и называли это — хелгера чйа, и до глубокой осени передвигались вслед за стадами. С выпадением снега в горах они спускались в долины и ущелья на зимовье[415] – дагер. И так из года в год, поколение за поколением, вплоть до первой половины XX в. В докладе ед. хр. № 538 о переписи среди курдов г. Тифлиса за 1927 г. приводится следующего содержания справка комиссии: «Езиды в Тифлисе на почве малокультурности и отсталости твёрдо держатся традиционных обычаев и быта. В культурном отношении они находятся на низкой ступени. Если хозяйственному укладу жизни предшествует скотоводство и они ведут полукочевой образ жизни, то в бытовом отношении твёрдо держится племенное и родовое начало, выдвигающее своих родоначальников — старшин, которым подчиняются все члены. Оно пока имеет громадное влияние в жизни езидов. Вопросы, касающиеся отдельных членов рода, обсуждаются совместно, и под указанием старших принимаются те и другие решения. Члены рода получают от него защиту и удовлетворение за оскорбление, нанесённое членами других племён. Состоятельность и многочисленность рода имеет решающее значение среди других как в защите, так в мщении и авторитете. Защита проявляется в разных формах, включая сбор денег для откупа виновности между другими; виновность может выражаться в оскорблении, похищении женщин, кровной мести и так далее. А за нанесения обиды члену рода род берёт на себя обязанность отомстить обидчику. Во всех решениях вопросов руководящая, командующая роль принадлежит старшему рода. Кроме старших рода сильное влияние имеют среди них шехи. Религиозный фанатизм настолько силён, что езиды перед шехами дрожат и стараются всячески ублаготворить их»[416].

Средневековые хронисты писали о курдах: «Однажды, — говорит шейх Абу Муслим Фариси, — мы добирались до Хиджаза. Возле Хулвана на нас напали курды. Они стащили с нас наши заплатанные плащи, мы безропотно отдали их, но один человек начал сокрушаться по этому поводу. Курд поднял ятаган и зарубил его, невзирая на наши мольбы пощадить его жизнь. Мы спросили, за что он был убит. «Он не суфий, в обществе святых он повёл себя недостойно. Мёртвый он выглядит лучше». Мы спросили: «Как так?» Курд ответил: «Первый шаг в суфизме — щедрость. А этот тип так отчаянно цеплялся за свои лохмотья, что пошёл против своих друзей, — какой же он суфий? Я употребил выражение «против своих друзей», потому что уже долгое время мы занимаемся тем же, что и вы: облегчаем людей, освобождая их от бремени мирского»»[417], — пишет аль-Худжвири. Али аль-Худжвири, автор первого суфийского трактата на персидском языке, умер в 1072 году, а значит, описываемые им события можно отнести ко второй половине XI века.

А вот что пишет современник шейха Ади Михаил Сириец (1126-1199 гг.):

«В августе 1169 года правитель Мосула и всей Ассирии атабек Кутбаддин скончался. Тогда его брат Нуреддин, что находился в Халебе, собрал воинов и поспешно прибыл. Он беспрепятственно завладел Нусайбином, и арабские законоведы (факихи) обрадовались, ибо он оказал им великий почёт. Он усердно следовал правилам — не пил вина и не пропускал времени молитвы. Мусульмане называли его пророком. Он был жесток к христианам, но Тайайе[418] (мусульманам) делал добро.

Он приказал разрушать всякое новое строение, которое встречалось в церквах и монастырях. Была снесена большая общая стена, что возвели в большой церкви св. Иакова Низибийского, принадлежавшей несторианам со времён еретика Бар Саумы[419], забрали имущество, что имелось там, и множество книг. То же самое было проделано во многих местах.

Он определил на должность блюстителя законов одного из своих приближённых, факиха Ибн Асруна, и приказал ему уничтожать любое новое сооружение, которое было возведено в церквах при его отце и брате. Этот презренный отправился тотчас. Везде, где ему преподносили подарки, он подтверждал, что строение старое; но там, где ему не застилали глаза [подношениями], он уничтожал и разрушал, пока не сообщили о том Нуреддину, и тот не заменил его.

[Различные события]. Атабек Кутбаддин скончался, и начал править его сын Сейфуддин. В том же или в следующем году правитель Халеба Нуреддин напал на область [Ниневии, где находился монастырь св. Матфея, около Мосула]. Многочисленные курды, находившиеся неподалёку от монастыря, знали, что Нуреддин притесняет христиан, и сочли это благоприятным знаком для [выступления].

Они собрались, намереваясь ограбить монастырь, и пытались ночью захватить его. Но монахи бодрствовали и несколько раз сбрасывали [штурмовые] лестницы, а также убили часть курдов. Тогда эти собрались днём и напали, не таясь. Узнав об этом, жители сёл области Ниневии собрались, пришли на подмогу монахам и одолели курдов. Последние пошли на хитрость: притворно примирились с монахами и подарили им «в знак дружбы» тридцать динаров. Монахи поверили курдам и отпустили окрестных жителей по домам.

Тогда курды собрались и неожиданно подступили. Они расшатали один из огромных камней на вершине горы и пустили его. Он ударил в стену в том месте, где входила вода, и пробил её. Монахи принесли известь и камни, чтобы заложить пролом. Курды же подошли и пускали от стрелы до тех пор, пока не обессилили их. Затем они пустили в ход сабли и, издав клич, ринулись на монахов. Часть их погибла, а другие бежали в верхнюю цитадель монастыря, где и спаслись. Монах Матфей и отшельник Денха были убиты. Курдов было полторы тысячи. Когда они уходили из монастыря, то нагрузили своих коней и себя [добычей]. В монастыре оказалось столь много добра потому, что жители области хранили здесь своё имущество.

Когда курды ушли, монахи взяли книги и то, что находилось в цитадели, и отправились в Мосул. Обитель опустела и служба в ней прекратилась. Жители области наняли воинов для охраны монастыря, чтобы недруги не разрушили строения, и платили им ежемесячно тридцать динаров[420].

Когда правитель Мосула узнал о том, что совершили курды в монастыре, то отправил воинов, которые убили многих из них. Тогда курды разграбили девять несторианских сёл, убили жителей, забрали скот и имущество, а жилища сожгли»[421].

Отбросим предвзято-негативное отношение автора к курдам и мусульманскому населению, а также неточности в летоисчислении (то он приводит даты по Селевкидской эре, то по хиджре), а остановим внимание на описанном событии и сравним с другим источником — Камиладдином, который освещает следующие события:

«И умер Сейфуддин Гази ибн Занги в Мосуле в [5]44 году (1149 г.), оставив малолетнего сына, которого воспитал любивший его дядя — Нуреддин.

Известие о Мосуле. И договорились визирь Джамаладдин и Зайнаддин Али сделать Кутбаддина Маудуда ибн Занги правителем Мосула. А Нуреддин был старше его, и некоторые эмиры переписывались с ним и требовали его [водворения в Мосуле]. И среди тех, кто писал ему [об этом], был аль-Мукаддам Абд аль-Малик, отец Шамсадина Мухаммеда. Он был правителем Синджара и написал Нуреддину, предлагая сдать ему Синджар.

И отправился Нуреддин с отрядом из семидесяти всадников, приближенных к нему эмиров, и скоро подошёл к Синджару и остановился за городом. И послали они [вестника] к аль-Мухаммеду, извещая о своём прибытии, и тот сообщил, что аль-Мукаддам отправился в Мосул, оставив вместо себя в крепости своего сына Шамсадина Мухаммеда. И Шамсадин послал человека догнать на дороге своего отца и дать ему знать о прибытии Нуреддина. И аль-Мукаддам вернулся в Синджар и сдал крепость Нуреддину. [А Нуреддин] послал за Кара-Арсланом, правителем Хисн [Кайфы], призывая его к себе [на помощь] ввиду их обоюдной симпатии, и тот прибыл к нему.

И когда услышали о происшедшем Кутбаддин и визирь Джамаладдин и Зайнаддин в Мосуле, то они собрали войска и решили направиться в Синджар и прибыли в Талль-Афар. А визирь Джамаладдин проявил осмотрительность и сказал: «Воистину положение Нуреддина в глазах султана выше нашего из-за его успехов в борьбе с франками. Но он преследует наши общие цели, призывая: «Договоримся полюбовно или я отдам [всю] страну правителю Мосула, и тогда поступайте, как хотите». Ведь если мы победим его, то султан немедленно нападёт [на Мосул]. А если он, кого мы возвеличиваем и кого опасаемся, окажется слабее нас и мы разобьём его, франки перейдут в наступление». И сказали эмиры: «Тот [Кутбаддин], которому мы покровительствуем, слабее его, хотя и он — сын великого атабека». И посоветовал [визирь] покончить дело миром и отправился сам к Нуреддину, и они пришли к соглашению о передаче Синджара Кутбаддину и сдаче ар-Рахбы [Нуреддину]»[422].

На основании этого вырисовывается следующая картина: подтверждено, что Нуреддин Занги вторгся на территорию Мосульского вилайета после смерти старшего брата Сейфуддина в 1149 году, а это значит, что события, описываемые Михаилом Сирийцем, происходили не в 1169 году, а гораздо раньше — при жизни шейха Ади. Описание месторасположения монастыря св. Матфея в точности напоминает Лалыш — недалеко от Мосула, в ущелье, в месте истечения изумительного источника. Получение храма Лалыш — монастыря св. Матфея — под управление шейха Ади подтверждается вышеописанной практикой передачи церкви св. Иакова Низибийского под патронаж некоего факиха Ибн Асруна. Эту гипотезу об идентичности монастыря св. Матфея и езидского храма Лалыш, основанную на вскрытых нами фактах, поддерживают многие учёные[423], поэтому её можно считать наиболее приближенной к действительности.

Первоочередная задача, которая стояла перед шейхом Ади — налаживание мирных отношений с курдами. «Врагов можно победить, превратив их в друзей», — считал Ади и не ошибся. Как показала история, Ади ибн Мусафиру удалось не только наладить добрососедство с курдами, но и стать их кумиром. Он достиг такого высокого положения, которого не имел ни один из предшествующих ему миссионеров. Шейх Ади вознесён курдами в ранг «божества второго порядка» под именем «Шехади».

Относительно деятельности шейха Ади среди курдов в научном мире существуют две позиции: одни учёные считают его реформатором езидизма, другие — организатором религиозной общины; тем не менее, вопросы, каким образом шейху Ади удалось достичь такого высокого положения в общине и в чём, собственно, выражаются его реформы, остаются открытыми.

Неоспоримым преимуществом Ади ибн Мусафира перед другими миссионерами были приобретённые им глубокие познания курдского языка, культуры, религиозных форм и знакомство со многими выдающимися представителями народа.

В своих тщательно продуманных действиях он никогда не прибегал к насилию и принуждению, не рушил, не подвергал критике исторически сложившиеся религиозные традиции староверов, обращаясь к населению, использовал родной им курдский язык, и это побуждало доверять ему как своему соплеменнику.

Деятельность его заключалась в том, чтобы приспособить философию суфизма к потребностям простого человека. Гениальность Ади проявляется в том, что на пути служению Богу он превзошёл своего великого наставника, Хамида аль-Газали. Если стараниями последнего суфизм стал легальным и признанным ортодоксией направлением в исламе, то шейху Ади благодаря природному уму и прозорливости тонкого политика удалось сквозь призму суфизма сблизить позиции ислама с локальными верованиями курдов.

Ислам, по сути, определялся формально. Кого считали верующим? По меньшей мере, тех, кто согласен был повторить фразу «Ля иляха илля Лла Мухаммед расуллюла» («Только Бог достоен поклонения, Мухаммед — посланник»), которую передают следующим образом: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — Пророк Его». Неверующим считался тот, кто отрицал этот символ веры. В сердце человека заглянуть было невозможно, поэтому веру или неверие нельзя было определить, об этом можно было только догадываться. В том случае, если человек мог доказать, что он согласен с этой формулой, его уже не могли преследовать как еретика. Не существовало никаких догматов относительно природы Бога и его взаимоотношений с Мухаммедом; более того, в этой фразе не было ничего такого, с чем суфий мог бы не согласиться. В конце концов, социальная жизнь мусульманского общества подчинялась установлениям признанных правоведов. Они не могли дать определение Аллаху, который был выше всяких определений, точно так же, как не могли свести к точному определению и пророчество — особые отношения Бога с человеком. В течение долгого времени суфии могли свободно делать подобные заявления: «Я поклоняюсь идолам, ибо понимаю, что значит поклоняться им, а идолопоклонник не понимает этого».

Шейх Ади так разъяснял это ученикам: «Те, кто поклоняется Богу в солнце, видят солнце, и те, кто поклоняется Богу в живых существах, видят живые существа, и те, кто поклоняется Ему в безжизненных предметах, видят безжизненные предметы, и те, кто поклоняется Ему как несравнимому и бесподобному Бытию, видят то, чему нет подобия. Не привязывайтесь ни к какому верованию настолько, что станете отвергать все остальные. Иначе вы лишите себя многих благ и не сумеете понять истинное положение дел. Бог, Вездесущий и Всемогущий, не ограничен никаким верованием. Куда бы вы ни повернулись, там лик Творца»396.

Полученная универсальная трёхуровневая религиозная концепция устраивала всех: когда мрид слушал кавлы и бейты, он находил их исконно курдскими, мусульмане в литургическом языке и коранических именах Аллаха видели ислам, и только посвящённые знают истинное содержание молитв и значение ритуалов.

 «Крепость берётся изнутри», — гласит народная мудрость. Шейх Ади понимал: чтобы добиться расположения податного населения, необходимо прежде заручиться поддержкой их жрецов. Положение жреческого сословия было отчаянным. Если миряне имели возможность сохранить себе жизнь, приняв ислам (что и произошло с основной частью населения), то против жрецов был объявлен джихад. Их преследовали и истребляли как врагов истинной веры и распространителей ереси.

Шейх Ади нашёл соломоново решение: при условии признания его верховенства и вступления в тарикат Адавия жрецам гарантировалось прекращение гонений, возможность исполнения прежних культовых обрядов под его крылом и сохранение существовавших привилегий. Эта практика сохранялась и позднее, при его приемниках. В кавле о Тельце и Рыбе (qewlê Gay û Masî) читаем:

 

1 Min êk divê yî: «jîr bî                      Мне один говорит: «будь усердным,

Li hemû maniya yî xebîr bî                       Все тайны (смыслы) познаешь,

Li ba Şêx Fexirê Adîya yî pîr bî»                    Властью Шеха Фахра Адия пиром станешь»

С одной стороны, безысходность положения, а с другой — столкновение с универсальной, монотеистической, более прогрессивной и канонизированной религиозной формой склонила чашу весов в сторону предложения шейха Ади. «Получение тарики»[424] от представителя шейха-халифа, в роли которого выступали пиры, означало, что жрецы признавали непоколебимость веры в идеалы тарики, подтверждали особую ценность связи с баракой святых и усвоили правила и формы ритуала, которые не нарушали их привычного образа жизни.

Джалаладдин Руми пишет: «После того как пир тебя принял, внемли, подчини себя [ему], следуй как Моисей под властью Хизра… Бог объявил, что его [пира] рука есть его Собственная, поскольку он произнёс: «Рука Божья поверх рук их»… Рука его не что иное, как проявление власти Бога».

Новопосвящённые ученики проходили обряд инициации, называемый чилла[425]. Пребывая в затворничестве (хальва[426]) в течение сорока дней, жрецы под руководством наставника — пира — предавались аскетизму и повседневным молитвам. Наставник обучал неофита суфийской символике поэтапно, всё по отправлению молитв. Считалось, что, практикуясь в них, верующий приближается к восприятию того, чему нельзя научить, — к интуитивному постижению Истины. По прошествии испытания жрецы посвящались в ранг пиров с правом наставничества (оста) среди своих соплеменников.

Как отмечает Рашат Миран, эта практика продолжает существовать и в наши дни, только теперь в отношении факиров. Вот что он пишет: «При обращении в факиры езид должен 40 дней прожить в полном уединении, постясь с утра до ночи. Он может встречаться лишь с тем, кто приносит ему еду на закате солнца. Во время этого испытательного срока факир одет в белые одежды с чёрной верёвкой на шее (махакк). Эта верёвка побуждает его думать об отвращении от грехов»[427].

Шейх Ади осознавал, что на данной стадии развития курдов-язычников действенным инструментом управления племенами мог послужить культ личности, при этом объект культа личности должен был иметь веские на то основания. Исторический опыт подсказывал: на протяжении многих веков, начиная с Саргона Древнего, лучшим аргументом служило божественное происхождение. И этим не преминул воспользоваться шейх Ади. Опираясь на своё генеалогическое древо, корнями восходящее к Муавии и Усману[428], а также на духовную цепь преемственности (силсилу), шейх Ади выступал в роли божьего посланника. Ссылаясь на возникшие у него «озарения», укреплял убеждённость верующих в том, что ему выпала миссия быть носителем «истинного света», единственно правой веры.

Во время общей ритуальной молитвы-зикр шейх Ади призывал окружающих к толерантности и наставлял: «Xode yeke, derge — hezar!»[429] — «Бог один, а врат к нему тысячи!» — это выражение стало постулатом езидов.

Однажды некий человек спросил у суфийского старца, как ему достичь Бога, на что тот ответил: «Путей к Господу столько же, сколько есть на свете сотворённых существ, но самый короткий и лёгкий заключается в том, чтобы служить людям, не обижать их и доставлять им радость».

В своей практике Ади умело использовал курдский рели­гиозно-социальный субстрат: вместо имени Аллах употреблял «Xwede» (Xuwa da = Xude, Xode)[430], в культовой практике взывал к Султану Езиду и просил о защите 72 народов[431] (это вошло в формулу ежедневной молитвы «Dua sifrê» — «Благодарение тра­пезе», — стих 2), благословлял людей духом Малака Тауса[432].

Стараниями шейха Ади было достигнуто признание все­ми племенными группами принципа единобожия. Он учил: «Xwedê(a) (Он — Даритель) Всевышний создал человека из ничего, и одарил его неисчислимыми благами, и подчинил ему солнце и луну, день и ночь. Он также даровал ему разум и обу­чил его речи. Поэтому правом нашего Создателя и Дарующего нам удел, Наделяющего нас благами и обучившего нас, Мило­стивого Милосердного будет, чтобы мы благодарили его и не проявляли неблагодарности, поминали его и не забывали, под­чинялись ему и не ослушались его». Теперь племена связывала не только общая культура и язык, но и таухид[433].

Покровительство со стороны властей добавляло личности шейха могущественность. Религиозному меньшинству была гарантирована неприкосновенность, и она строго соблюдалось в течение всего периода, когда активность суфиев принимала всё более и более видимые формы. Жизнь постепенно входила в мирное русло, и это возымело действие.

Курды видели в шейхе Ади сильного лидера, чистого в по­мыслах, великого и возвышенного мудреца, который с помо­щью любви, работы и гармонии достиг высшей степени мастер­ства. Для него не существовало тайн, вся его сущность была проникнута волшебным блеском.

Безмерное почитание со стороны многочисленных учеников прибавляло его личности святость. Для них он Руководитель и Странник, идущий Путём беспредельной красоты, любви, знаний, могущества, завершённости; он Страж Древней Му­дрости, он Прокладывающий дорогу к высшим тайнам, он возлюбленный друг, само бытие которого опьяняло их, прида­вая новый смысл духу человеколюбия. Добавим сюда милосер­дие, благодеяние и проявление чудес, которые он являл перед верующими, всё это в совокупности создавало образ мессии. Так у курдского населения закралась надежда, что их мольба наконец-таки услышана и что бог послал им в лице святого старца спасителя.

Теперь примеру духовенства последовали и миряне.

Для закрепления отношений между тарикатом Адавия и курдами шейхом Ади был применён заимствованный у шиитов обычай байя[434] — посвящение, сопровождавшийся принесени­ем клятвы верности шейху-руководителю[435].

Каждый посвящённый получал статус мюрида (курдск. мрид) и давал обязательство сохранять преданность семье того шейха, через которого получил обращение. Этот обряд сохра­нился по наши дни под названием «Sheha Din» — свидетельство веры. Так же, как и в XII веке, родовой шех обязан научить своего мрида свидетельству веры, дабы тот в судный день пред Создателем смог засвидетельствовать свою приверженность к езидизму. Статус мрида снимал с курдов всякие подозрение в ширке[436] и уравнивал в правах с мусульманами.

Являясь тонким психологом, шейх Ади апеллировал к вере курдов в загробную жизнь. И теперь адепт получал воз­можность (при соблюдении определённых договорённостей) выбрать себе брата по загробной жизни — «бре ахирате» — в лице шеха или пира, который в судный день будет его ходатаем перед Богом и проводником его души в Рай[437].

Так, шаг за шагом сближаясь, шейхи тариката Адавия сли­лись с курдскими племенами и, образовав тайфу[438], стали выра­зителями религии простого народа, поскольку для большинства последователей главное в религии — её поведенческая сторона.

 «Вера его многочисленных последователей в святость шей­ха Ади, — заключает Ибн Халликан[439], — была настолько без­мерна, что, молясь на него, как на свою кыблу, люди вообража­ли, что в будущей жизни будут иметь в нём самое драгоценное сокровище и свою наилучшую опору»[440].

«Суфийская терминология и организация настолько вли­лись в езидство, что трудно подчас бывает заметить остатки старых культов под новой абстрактной и явно чуждой езидам формой учения шейха Ади»[441], — характеризует этот процесс О. Л. Вильчевский.

Продолжая тему, можно констатировать: шейх Ади зало­жил основы езидской общности — выстроил триаду жизнедея­тельности, базис существования каждого сообщества — Общи­ну, Веру, Власть. Благодаря его стараниям племена объедини­лись в единой вере под единым началом.

Сам процесс формирования езидской общины, разумеет­ся, не ограничился периодом жизни святого старца, шейх Ади лишь обозначил путь развития, а далее всё шло по намеченно­му сценарию.

В то же время, хочу выделить как факт, что основной целью Ади ибн Мусафира было сохранение своего детища — тариката Адавия[442], — растворение его в курдском массиве вовсе не вхо­дило в планы шейха Ади. С этой целью были введены огради­тельные меры: кастовость общины[443] и запрет на профанацию учения[444] среди мюридов и иноверцев. Поэтому слияние можно охарактеризовать как военный альянс. Спасая свой тарикат от угроз расправы, шейх Ади нуждался в друзьях, в надёжной за­щите, которую увидел в союзе с курдскими племенами. Кур­манджийцы, в свою очередь, измотанные непрекращающимися освободительными войнами (на протяжении пяти столетий), грезили о мирной жизни на своих землях. С тарикатом их сближал общий враг — исламский фундаментализм.

Изначально была заложена двухсословная система: ду­ховенство (рухани) и миряне (мриды). В роли духовенства выступил действующий тарикат Адавия, в который влились езидские жрецы-предводители в статусе пиров. (Эта рокиров­ка привела к ликвидации института жречества).

Новообразованное духовенство в лице шехов и пиров полу­чило дополнительное название — «ду нави», поскольку, испол­няя обязанности шеха или пира перед мридом, в свою очередь, должны иметь своих шеха и пира, но исключительно из другого оджаха. Мриды, получившие духовное посвящение, но не имею­щие права выполнять обязанности шеха и пира, получили назва­ние «йяк нови», в их состав вошло низшее жречество — каввалы[445], кочаки[446] и странствующие аскеты — факиры, дервиши, каландары[447].

Позднее община расширилась за счет оджахов шехов Шам­сани и Катани и приняла название «Ездихана».

Параллельно организационному процессу создавалась и внедрялась система правовых, нравственных и религиозно-философских взглядов и идей (естественно, суфийской ориен­тации), которая определяла взаимоотношения представителей этих сословий. Как говорится — правила игры устанавливает победитель, а побеждённые живут по этим правилам.

Шейх Ади умер в 1162 г естественной смертью, дожив до преклонных лет. Похоронен со всеми подобающими его сану почестями в большом зале храма Лалыш.

По народным верованиям, душа святого задерживается у его гробницы и мест (макам[448]), связанных с его земной жиз­нью, или там, где он после смерти являлся народу. В таких ме­стах паломникам можно получить его заступничество, и посе­щение могилы святого старца приняло обряд зияра[449]. Суфизм породил философию избранности, которая приспособлена орденами к потребностям масс. Не только великий шейх, но и его преемники, наследующие его баракат (духовную силу), ста­новились посредниками в передаче его духовного могущества.

Как мы отметили ранее, шехи составили отдельную рели­гиозную прослойку с наследственными правами.

Шейху Ади наследовал его племянник Абуль-Баракат ибн Сахр ибн Мусафир, который с детства жил вместе с дядей и сле­довал по его «пути». Приблизительное время его деятельности 1163-1195гг. Абуль-Баракат скорее всего не имя собственное, а его лакаб, и переводится как «одаренный духовными силами». Он был известен как кансервативно настроенный набожный мусульманин, строго следовал линии своего дяди. Под его ру­ководством орден Адавия окреп и количество его последовате­лей значительно возросло. О жизни и смерти Абуль-Баракат не сохранились сведения, тем не менее, представляется, что он умер естественной смертью в Лалыше, где и похоронен. Дата смерти не установлена.

Руководство братством Адавия передалось от отца к сыну. Третьим возглавил орден Абуль-Мафахир аш-шейх Ади, из­вестный как Ади II или Ади аль-Курди. Он прошёл школу отца — Абуль-Бараката, и историки приписывают ему много чудес. Предположительное время его смерти — 1217 г.

При Абуль-Мафахире род Ади фактически ассимилиро­вался среди курдов и приобрёл помимо духовной власть свет­скую. В связи с этим Ади II постоянно упоминается с нисбой аль-Курди (ум 1246 г.).

Ему наследовал сын Шамсадин Абу Мухаммед аль-Хасан, известный как шех Хасан. Он родился в 1194 г., достиг высо­ких духовных познаний, заслужил суфийский титул «Тадж аль-Арифин», езиды отождествляют его с Хасаном аль-Басри. Был умён, образован, писал стихи и трактаты по суфизму. Об авторитете шеха Хасана в исламской среде, указывают стихи 29-30 из кавла «E’rd û e’sman» («О Земле и Небе»):

 

Şevêt tênî alim dixunin,	С наступлением ночи богословы цитируют писание,
Diçine ser menberê û deng hiltînin	Поднимаются на кафедры и провозглашают,
Navê Şêxadî û melek Şêxîsin serda di tînin.	Имена Шехади и Владыки Шехисна в своих речах поминают.
Elah û Ekbere,	Хвала Аллаху Величайшему!
Alim diçine ser menberê,	Богословы поднимаются на кафедру,
Ji firqan didin xebere.	Цитируют из Корана.

 

Дополнительное подтверждение находим и в кавле «Be’ra» («О Морях»):

 

19 H’erfa[450] navê wê asîne[451],	Слова от его имени через Пророка Мухаммеда (Ясина)
Yek wan Mek’e, yek Medîne,	Частью — в Мекке, частью — в Медине,
Xazilk mi bizanbîya k’î e’rdîne.	Если бы мне знать для которой земли!
20 Hûn xwedanê nedera,	Вы [приобрели] величественного Покровителя,
Melek Şêxîsin sekiniye ser membera (eşkera)	Владыка Шехисн стоит на кафедре [открыто],
Vedike qewla, dixwîne deftera.	Разъясняет откровения, читает писание.

 

Считается, что шех Хасан завершил процесс создания ре­лигиозно-политической организации езидов. Он отделил сво­их сторонников от всех других и объединил их. Об его автори­тете среди последователей езидизма читаем в 37-м стихе кавла «О Земле и Небе»:

 

Erd di bêjtê: Esmano! Ez medeha ji xwe nadem, Ser min nijyar kirin Adem, Ji surra Melik Şêxîsin li xatim.	Земля говорит: «Небо, я не воздаю себе хвалу, На мне оживили Адама, От духа Владыки Шехисна завер­шилось».

 

Между членами общины, кроме родственных отношений, сформировалась духовная связь, сложилась эндогамная общи­на езидов[452]. Этот пример, по замечанию К. Беккера, является новым доказательством того, как образование суфийских ор­денов вовлекло в ислам древние языческие верования и обря­ды[453].

 

Резюме:

Заканчивая главу о житии шейха Ади, отметим, что соз­данная его последователями религиозная община со временем оформилась в субэтнос, выдержала испытание временем, со­хранив в первозданности религиозные традиции и структуру общества до наших дней.