Медийная индустрия - производство частного человека

 

Доминирование принципа частного интереса в эконо­мике, рост социального отчуждения и личной зависимости от рас­ширяющейся сети бюрократических институтов власти, жесткий дрейф российской культурной политики в «ситуацию ноль», сужение

Постсоветская культура: принуждение к мутации коридора личной перспективы – все это загоняет индивида (незави­симо от его имущественного ценза) в формы частного бытия, и как правило, реакционно-консервативные. Законы частного (не путать с понятием «личное») бытия диктуют и соответствующее отношение к культуре, и чаще всего - потребительское.

Применительно уже к культуре три составляющие ее контек­ста (рынок, глобальная гегемония капитал и информационные технологии) обрели свое угрожающее для нее единство в таком феномене как индустрия развлечений с ее разветвленной специа­лизацией[74].

Да, именно медийная индустрия развлечений с ее эффектом си-мулятивного потребления[75] стала субстанцией общественного бытия, как художника, так и современной культуры. И дело вовсе не в со­временных технологиях, а в том, что, используя их, масс-медийная система занимается производством и воспроизводством обществен­ного отчуждения в виде симулякра культуры. Ориентированное на такое же симулятивное потребление[76] масс-медийное производство сегодня является субстанцией общественного бытия и художника, и современной культуры.

Конечно, это обстоятельство определяет и соответствующее по­ложение художника. Будучи, агентом масс-медийного производства, художник творит особый продукт – определенные представления о тех или иных предпочтениях, вкусах, приоритетах, формах и спосо­бах бытия частного человека. Казалось бы, ничего страшного в этом нет: идея частного человека нередко являлась предметом высокого искусства. Однако предметом внимания и производства «индустрии развлечений» является не столько сам частный человек, сколько ча­стный взгляд на идею частного человека. Одним словом, художник масс-медийного производства создает такое идеальное, содержанием которого является не образ человека как некой целостности и даже не его отдельные элементы, а именно частные представления о ча­стном человеке.

Художник индустрии развлечений, участвуя в производстве частных представлений о разных частностях частного человека, тем самым становится всего лишь одним из звеньев совокупного работ­ника на общем конвейере мега-шоу по производству представлений о (1) товарах и формах престижного потребления как основной идеи общественного бытия, а так же (2) престижных имиджах.

Одним словом, художник в логике индустрии развлечения про­изводит то, что позволяет индивиду идентифицировать себя в мире распавшихся универсалий.

Результатом же потребления товаров и услуг «индустрии раз­влечения» является такое идеальное (образы, установки, вкусы, ожи­дания взгляды, императивы), которое в свою очередь становится важнейшей предпосылкой уже материального производства. Соот­ветственно, потребление продуктов современной культуры является ни чем иным, как одной из форм расширенного воспроизводства той же самой индустрии развлечения. И в этом воспроизводстве и ху­дожник, и сам потребитель культуры становятся работниками (у них только разные модусы) одной большой фабрики, производящей осо­бый мир – мир превратных форм бытия индивида, или говоря сло­вами Бодрийяра, мир симулякров третьего порядка.

Но положение художника, и реципиента на этом производстве индустрии развлечения все-таки разное: (1) если художник за это производство получает деньги, то потребитель их платит; (2) если у художника рабочее время становится «свободным», то для потре­бителя время досуга превращается в рабочее время. В любом случае, производство системы представлений о престижном потреблении как императиве высшего смысла бытия становится то общее, что роднит теперь и художника, и реципиента культуры (= ее потре­бителя). Соответственно, общим результатом для них теперь явля­ется то, что каждый из них в процессе этого производства сам ста­новится носителем частной природы. А частный человек – это унифицированный индивид, несущий в себе природу не конкрет­но-всеобщего, а общего. Так индустрия развлечения утверждает приоритет общего, а не конкретно-всеобщего и для художника, и для творчества, и для культуры.

Между тем, содержание творческой деятельности таково, что самореализация индивида и его творчества неотделимы друг от дру­га. Диктатура же общего, проистекающая из господства рынка или/и бюрократической структуры, порождает превратные формы творче­ства, а значит и превратные формы самореализации индивида, что в конечном итоге приводит к саморазрушению уже самого творческо­го потенциала художника.

И действительно, диктатура рыночной тотальности заставляет художника подчинять логику своего творчества конъюнктуре ры­ночного спроса. Так, в условиях рынка, т. е. в атмосфере, казалось бы, свободной от идеологического диктата, творится содержание, но уже не конретно-всеобщего как того требует искусство, а того общего (рыночных стандартов), что диктует рынок.

С другой стороны, глобализация отчуждения предлагает одну основу решения – жесточайшую конкуренцию, оборачивающуюся в действительности тотальным уничтожением человека, общества, культуры, природы. Но сегодня в мире симулятивных смыслов и форм все обретает превращенную форму, в том числе и процесс уничтожения, который в действительности оборачивается прину­ждением к мутации и человека, и культуры, и общества, и приро­ды. И как следствие этого - превращение проблемы самоотчужде­ния современного человека в одну из центральных, вставая в один ряд с такими проблемами как войны, терроризм, экологический кризис.

Понятно, что это отчуждение не свалилось вдруг с неба на рос­сийскую почву, а появилось как результат неразрешенности проти­воречий советской системы, ставшей основанием для развития оте­чественного постмодернизма (у западного постмодернизма генезис другой). Неразрешенность этих противоречий либеральной методо­логией породила ряд превратностей российской реальности:

· капиталистические формы глобализации (ее социальная сущ­ность, а не техническая сторона) как симулякр исторической пер­спективы;

· попятная диалектика как превратная форма «развития»;

· частные формы бытия диктуют потребительское отношение к культуре;

· бессубъектное бытие индивида – основа современных форм са­моотчуждения;

· медийная индустрия – производство частного человека.

В своей конкретной постановке проблема самоотчуждения вста­ет вопросом: что необходимо для того, чтобы современный индивид, обреченный на анонимное бытие в социуме и в культуре, стал пол­ноценным субъектом истории и культуры? Другими словами, что необходимо для того, чтобы современный индивид из согбенного объекта глобализации отчуждения превратился бы в «выпрямленно­го человека» (А. В. Луначарский) мира культуры?

 

Заключение

 

Именно протест, но не столько даже экономический, сколько онтологический, вызванный чувством оскорбления от бес­просветности и унизительности господствующих форм бытия, в которые загнан современный индивид, как раз и вызывает не пре­кращающиеся массовые социальные волнения во всем мире и в первую очередь в странах, как я бы назвала, «комфортной цивили­зации».

Новые социальные движения, охватившие почти все страны Ев­ропейского сообщества, пытаются обозначить и проложить хотя бы реперные точки новой исторической перспективы, в то время как его политический истеблишмент вместо этого продолжает и дальше фе­тишизировать диктатуру правил отчужденного бытия и человека, и культуры, и природы.

Одновременно они показывают и то, что для современного за­падного сообщества (впрочем, как и для российского) все более зна­чимой становится проблема, но уже не модернизации (этот «поезд» ушел), а перезагрузки самой его субстанции, самой его основы. Та­кой перезагрузки, которая исходила бы из утверждения принципа субъектного бытия человека в социуме и в культуре. Именно на ос­нове принципа субъектного бытия индивида только и можно искать альтернативу рабскому существованию (сытому или голодному - это уже не столь важно) современного человека в качестве функции (ка­питала, бюрократии, рынка, фетишизма правил).

Необходимость этого субстанционального обновления общест­венной системы Запада (как и России) неизменно связана с поиском и нового вектора исторической перспективы, снимающего симуля-тивные формы развития общества, культуры, человека.

Этот поиск заявляет себя становлением общественного запроса, правда, еще не столько на историческую перспективу, сколько на просматривание этой самой перспективы, причем независимо от предпочтения той или иной ее модели (линейной, сферической, об­ратной, панорамной). Человек сегодня ищет те горизонты, которые дали бы ему возможность обретения перспективы становления себя как родового человека; той перспективы, которая стала бы для него онтологической опорой, позволившая ему предъявить, говоря сло­вами А. Блока, «....безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в то "чего нет на свете", а в то, что должно быть» [77].

Часть 2.
Реформы: отторжение инноваций.

 

М.И. Воейков.
К вопросу о результатах российских «реформ»: состоялась ли модернизация?

 

Введение

О реформах и модернизации говорят многие, много и давно. Но за 20 лет бесконечных разговоров на эту тему, порой до­вольно интересных, в реальной жизни мало что было сделано хоро­шего. Более того, порой создается впечатление, что говорящие о мо­дернизации сами плохо понимают, что она означает. Для примера приведем следующее. Ровно 10 лет назад в апреле 2001 г. Высшая школа экономики (ГУ-ВШЭ) провела в Москве научную конферен­цию на тему: «Модернизация экономики России», где с основным докладом выступил Е. Г. Ясин. Так вот, уточняя понятие «модерниза­ция» экономики он указал, что речь идет о следующем: 1) освоение производства продуктов современного технологического уровня; 2) обновление производственного аппарата; 3) включение в новейшие мировые инновационные процессы, полная интеграция в мировую экономику; 4) переподготовка, переквалификация или замена кад­ров, переобучение и перевоспитание людей, усвоение иного образа мышления; 5) осуществление структурных сдвигов в экономике, формирование производственной структуры, отвечающей критери­ям развитой индустриальной страны[78]. В целом, за некоторыми исключениями, эти цели неплохие, но больше напоминающие мани­ловщину, чем глубокую научную постановку. Так, задача (3) «полная интеграция в мировую экономику» явно противоречит задаче (5) «формирование производственной структуры» развитой индустри­альной системы. Ибо Россия может «полностью интегрироваться в мировую экономику» только как ее сырьевой придаток, что и полу­чилось за эти годы. А формирование современной производственной структуры осталось в области мечтаний и разговоров. Да и по другим позициям за 10 лет ничего сделано не было, о чем подробнее будет сказано дальше.

Но сейчас хотелось бы обратить внимание на неоднозначное толкование самого термина «модернизация». Из выше приведенной цитаты следует, что этот термин автор понимает как улучшение, пусть даже радикальное улучшение. Причем, не просто улучшение, а такое улучшение, которое позволит подняться российской экономи­ке на уровень развитых стран. Такое понимание распространенно очень широко, но оно очень и бессодержательно. Ибо в него можно вкладывать что угодно, любые мечтания или сводить все к пустой болтовне. Все это вынуждает обратиться к обсуждению самого поня­тия «модернизация». Что оно означает?