П ервичные и основные результаты психоаналитического лечения нарциссических личностей связаны с нарциссической сферой, а произошедшие здесь изменения в большинстве
случаев представляют собой наиболее существенные и решающие в терапевтическом отношении достижения. Поскольку основная часть этой работы посвящена рассмотрению этих прогрессивных и интегративных терапевтических преобразований в нарциссической сфере, я могу ограничиться здесь кратким изложением того, о чем говорилось ранее, останавливаясь лишь на вновь приобретаемых комплексных психологических качествах, которые не были в достаточной мере рассмотрены выше.
1. В области идеализированного родительского имаго следующие терапевтические результаты достигаются благодаря функциональной интеграции этой нарциссической конфигурации с Эго и Супер-Эго.
(а) По мере постепенного отказа от ранних доэдиповых
(по-прежнему архаичных) аспектов родительского имаго
они интернализируются в нейтрализованной форме и ста
новятся частью базисной структуры Эго, контролирующей
и канализирующей влечения. Иначе говоря, психика па
циента постепенно (и незаметно) берет на себя функции
контролирования, нейтрализации и канализирования
влечений, которые вначале пациент мог осуществлять
только тогда, когда ощущал себя слитым с идеализирован
ным аналитиком.
(б) По мере отказа от поздних доэдиповых и эдиповых
(теперь уже более дифференцированных) аспектов идеа
лизированного родительского имаго они интернализи
руются и осаждаются в Супер-Эго, что приводит к идеа
лизации этой психической структуры и, таким образом,
к упрочению ценностей и норм, носителем которых она
является. Другими словами, Супер-Эго пациента начинает
все больше функционировать как источник целенаправ
ленного внутреннего руководства и стимулирующего одоб
рения, благотворно влияя на интеграцию Эго и дости
жение нарциссического гомеостаза, которые прежде были
доступны ему тогда, когда он ощущал себя связанным
с идеализированным аналитиком и чувствовал его отклик.
2. В области грандиозной самости следующие терапевтические результаты достигаются благодаря постепенной функциональной интеграции с Эго двух главных аспектов этой нарциссической конфигурации.
(а) Инфантильная грандиозность постепенно встраивается в цели и устремления личности, не только снабжая энергией зрелые стремления человека, но и поддерживая позитивное ощущение его права на успех. Таким образом, при благоприятных обстоятельствах это «чувство завоевателя» (Freud, 1917c, р. 26, или «feeling of a conqueror», как это было переведено Джонсом (Jones, 1953, р. 5]) становится полностью контролируемым, но вместе с тем активным дериватом прежнего солипсического абсолютизма инфантильной психики.
(а) Архаичное эксгибиционистское либидо, опять-таки будучи контролируемым (то есть нейтрализованным), постепенно отводится от инфантильных целей, связанных с достижением непосредственного удовлетворения в исходной форме, и вместо этого стимулирует адаптированное к реальности и социально значимое поведение взрослой личности. Таким образом, эксгибиционизм, провоцировавший ранее чувства стыда, становится главным источником самооценки пациента и получения им Эго-синтонного удовольствия от своих успехов и действий.
3. Хотя переработку нарциссического переноса следует расценивать как достижение личности в целом, тем не менее она зависит от терапевтической мобилизации архаичных нарциссических позиций. Она ведет к приобретению некоторых ценнейших социокультурных качеств (таких, как эмнатия, креативность, юмор и мудрость), которые, однако, настолько отдалились от своих истоков, что кажутся совершенно автономными свойствами наиболее зрелых уровней психики. В завершение данной работы я хотел бы остановиться на этих четырех качествах, поскольку понимание их роли и функций, их сдерживания и нарушения, а также их проявления в терапевтическом процессе имеет первостепенную важность для оценки терапевтических целей при анализе нарциссических нарушений личности.
Эмпатия
Эмпатия — это способ познания, при котором человек особым образом настроен на восприятие сложных психологических конфигураций. В оптимальных условиях Эго
будет использовать эмпатическое наблюдение, сталкиваясь с задачей сбора психологической информации, и неэмиати-ческие способы восприятия — когда собираемые сведения не относятся к внутреннему миру человека1. Существует множество патологических нарушений использования эмпатии, однако возникающие в результате искажения восприятия реальности можно разделить на две группы.
1. К первой группе относится неадекватное использо
вание эмпатии при наблюдении феноменов вн^сферы комп
лексных психологических состояний. Такое использование
эмпатии при наблюдении непсихологических областей приво
дит к неправильному, дорациональному, анимистическому
восприятию реальности и в целом представляет собой прояв
ление перцептивного и когнитивного инфантилизма.
В научной психологии эмпатия также понимается лишь как рабочий инструмент для сбора психологических данных; сама по себе она не дает им объяснения. Другими словами, эмпатия является способом наблюдения. За сбором данных должно следовать их упорядочение, тщательное исследование (например, причинных) взаимосвязей наблюдаемых феноменов в терминах, не имеющих непосредственного отношения к самому наблюдению (Hart-mann, 1927). Поэтому, если эмпатия вместо того, чтобы ограничиться сбором данных, начинает подменять фазы объяснения в научной психологии (которая в таком случае является лишь понимающей [см. Dili hey, 1924; Jaspers, 1920], а не объясняющей), то мы становимся свидетелями разрушения научных норм и сентиментализирующей регрессии к субъективности, то есть когнитивного инфантилизма в сфере научной деятельности.
2. Перцептивные нарушения, относящиеся ко второй
группе, основываются на ошибках использования эмпатии
при наблюдении феноменов в психологической сфере,
в частности в области сложных психологических конфи
гураций. Замена эмпатии в этой области другими спосо
бами наблюдения приводит к механистическому и безжиз
ненному пониманию психологической реальности.
1 Обсуждение границ между психологической и непсихологической сферами см. в работе Фрейда (Freud, 1915c).
Наиболее серьезные изъяны в использовании эмпатии, которые относятся к этой группе, имеют первичный характер, то есть они обусловлены нарциссическими фиксациями и регрессиями и, в частности, непосредственно связаны с архаичными стадиями развития самости. Их можно свести к ранним нарушениям отношений между матерью и ребенком (обусловленным эмоциональной холодностью матери, отсутствием постоянного контакта с матерью, врожденной эмоциональной холодностью ребенка, неприятием матерью неотзывчивого ребенка и т.д.). Эти нарушения, по-видимому, являются одновременно причиной неудачи в формировании идеализированного родительского имаго (сопровождающейся задержкой появления важных начальных этапов эмпати-ческого взаимодействия ребенка с матерью), гиперкатексиса примитивных стадий развития (аутоэротической) телесной самости и архаичных (пред)стадий развития грандиозной самости с последующей фиксацией на них. Дальнейшее развитие грандиозной самости также приостанавливается из-за отсутствия у ребенка необходимых ему реакций восхищения со стороны матери.
Часто встречающиеся менее серьезные нарушения эмпатии — такие, как неспособность некоторых студентов психоаналитических учебных заведений добиться необходимого эмпатического отношения к своим анализандам, — по-видимому, имеют вторичный характер; они представляют собой реактивные образования, возникшие из-за недостатка эмпатии, при этом подавление эмпатии обычно обусловлено защитой от тенденции к анимистическому восприятию мира. Эти помехи в использовании эмпатии в большинстве случаев следует понимать как часть общего личностного нарушения обсессивно-компульсивного типа, при котором подавление обусловлено стойкими реактивными образованиями, которые сохраняют магические верования и анимистические тенденции либо вытесненными, либо (что бывает гораздо чаще) изолированными, либо отщепленными.
Иногда эмпатия рассматривается как эквивалент интуиции, что ведет к ложному противопоставлению (а) сентиментальных и субъективных (то есть ненаучных) интуитивно-эмпатических реакций на чувства других
людей и (б) разумной и объективной (то есть научной) оценки психологических данных.
Однако интуиция в принципе не связана с эмпатией. Реакции, суждения, распознавание или восприятие и т.д., которые стороннему наблюдателю кажутся интуитивными, скорее всего не отличаются в сущности от неинтуитивных реакций, мнений и т.д. за исключением скорости, с которой совершаются умственные операции. Например, удивительное умение одаренного и опытного клинициста ставить диагноз может показаться наблюдателю интуитивным. Но на самом деле этот результат обусловлен тем, что тренированная психика одаренного врача с большей скоростью (и во многом предсознательно) собирает и анализирует многочисленные нюансы и, словно специализированный компьютер, оценивает различные сочетания. Поэтому то, что мы называем интуицией, в принципе можно разложить на быстро выполняемые умственные операции, которые сами по себе не отличаются от тех умственных операций, не кажущихся нам необычными в этом конкретном смысле. Следует, однако, добавить, что вера в магию и у того, кто совершает интуитивные умственные действия (возникающая из его желания сохранить неизменное всеведение архаичной грандиозной самости), и у того, кто наблюдает за ним со стороны (возникающая из его потребности во внушающем благоговение идеализированном родительском имаго), разумеется, может способствовать возникновению сопротивления, противодействующего реалистичному разложению интуитивных действий на их компоненты.
Талант, тренировка и опыт могут иногда сочетаться и давать в разных областях результаты, которые кажутся нам интуитивными; таким образом, мы можем обнаружить интуицию не только в эмпатическом наблюдении в сфере сложных психологических состояний (проводимом, например, психоаналитиком), но и, как отмечалось выше, в постановке клинического диагноза или в стратегических решениях чемпиона по шахматам, или в планировании научных экспериментов физиком. С другой стороны, медленные и скрупулезные неинтуитивные психические процессы не ограничиваются неэмпатическим исследованием физи-
ческого мира, а могут использоваться также при эмнати-ческом наблюдении. В принципе можно сказать, что одним из достижений психоанализа явилась трансформация интуитивной эмпатии художников и поэтов в инструмент наблюдения обученного научного исследователя, хотя некоторые суждения опытного психоаналитика-клинициста могут показаться наблюдателю такими же интуитивными, как и, скажем, постановка диагноза терапевтом.
Ученые-психологи в целом и психоаналитики в частности должны не только обладать свободным доступом к эмпатическому пониманию — они должны также уметь отказываться от эмпатической установки. Если они не мо-гут быть эмиатическими, то и не могут наблюдать и собирать необходимые данные; если они не могут отказаться от эмпатии, то и не могут выдвигать гипотезы и создавать теории и, таким образом, в конечном счете не могут дать объяснения полученным фактам.
Если ненадолго обратиться к более широкому контексту, то я мог бы добавить здесь, что различие между эмпатией, нацеленной на собирание данных, и психическими процессами, используемыми в поисках объяснений, соотносится (но не соответствует в полной мере) с часто встречающимся противопоставлением теории и практики. Даже клиническая работа даст лишь эфемерные результаты, если не будет включать в себя возрастающее понимание (то есть инсайт), выходящее за пределы эмпатии. А теоретическая работа без постоянного контакта с материалом, который можно получить лишь благодаря эмпатии, вскоре станет бесплодной и бессодержательной, тяготеющей к чрезмерному увлечению нюансами психологических механизмов и структур и потеряет контакт с разнообразием и глубиной человеческих переживаний, на котором в конечном счете и должен основываться психоанализ.
Таким образом, принимая во внимание эти факты, специфической задачей учебного анализа является ослабление нарциссических позиций студента-анализанда в тех секторах его личности, которые связаны с эмпатическими способностями. Об успешности процесса переработки в этой области можно говорить лишь тогда, когда мы видим свидетельства установления власти Эго, то есть когда студент
достигает свободной (автономной) способности использовать эмпатическую установку или отказываться от нее в зависимости от стоящих перед ним профессиональных задач.
Ряд специфических нарушений эмпатической способности аналитиков и некоторые генетические факторы, обусловливающие (а) значительное развитие эмпатии (и, таким образом, косвенно выбор профессии, предполагающей использование эмпатии), а также (б) задержку или отклонения в ее развитии, уже обсуждались (глава 11), и мы не будем здесь к ним возвращаться. Однако необходимо сделать некоторые замечания, касающиеся усиления, совершенствования и углубления эмнатической способности, достигаемых в результате терапевтической мобилизации скрытого архаичного нарциссизма анализанда. Как правило, успешный анализ нарциссической личности (будь то учебный анализ или терапевтический анализ в чистом виде) усиливает эмпатическую способность анализанда, но вместе с тем нередко происходит ослабление его прежней способности к интуиции. Действительно ли происходит подобное ослабление интуитивной способности или оно представляет собой лишь субъективное переживание, оценить сложно, поскольку психологическое изменение, лежащее в основе уменьшения склонности прибегать к интуитивным выводам и решениям, заключается в замене магического мышления и желания всеведения (индуктивной) логикой, эмпиризмом и признанием реальных ограничений знаний и умений как в психологической, так и в непсихологической сферах деятельности. Во многих случаях отказ от интуитивных психических действий обусловлен просто-напросто ослаблением потребности в них, а также новоприобретенной способностью не делать поспешных выводов, а с терпением относиться к задержкам, обусловленным внимательным наблюдением и тщательной оценкой данных.
Бывают, однако, и исключения. В частности, у людей, у которых сформировались сильнейшие реактивные образования против магического мышления и веры в собственное всеведение — психологических тенденций, связанных с фиксациями на двух основных архаичных нарциссических конфигурациях, —возрастание рациональности в процессе ана-
лиза мобилизованного нарциссизма может привести к большей свободе, связанной не только с наблюдением феноменов и оценкой их смысла и значения, но и — если условия содействуют таким когнитивным процессам — со способностью наблюдать и оценивать феномены быстро и на предсозна-тельном уровне без чрезмерной траты времени и сил и без использования воображения, как это было раньше.
Но в каком бы направлении ни развивалась интуитивность, расширение эмпатии при успешном анализе всегда является настоящим. Мобилизация архаичных нарциссических структур и их переработка в сферах идеализированного объекта и грандиозной самости приводит к усилению эмпатической способности. В случае мобилизации и переработки идеализированного объекта речь скорее идет об эмпатии, касающейся других людей, в случае мобилизации и переработки грандиозной самости — прежде всего об эмпатии к самому себе (например, об эмпатии анализанда к своим прошлым и различным нынешним переживаниям или об антиципирующей эмпатии, касающейся того, что ему может понравиться, что он может почувствовать и как он будет реагировать в будущем). Хотя пациенты всегда воспринимают свою возрастающую эмпатию как нечто доставляющее удовольствие и часто выражают глубокую удовлетворенность этим результатом анализа, существуют определенные сопротивления, способные заблокировать движение анализа в этом направлении или временно нивелировать то, что было достигнуто.
Поскольку генетические факторы, вызывающие нарушение эмпатии, чрезвычайно варьируют (см. главу 11), соответствующие формы сопротивления обретению этой способности также значительно различаются. Если, как это чаще всего бывает, нарушение эмпатии в первую очередь связано с отсутствием эмпатии у родителей (или с их недостаточной или ненадежной эмиатией), ребенок формирует защитные механизмы, оберегающие его от травматического разочарования в том, что он оказался неправильно понятым и не получил надлежащего отклика. (Ср. эти замечания с обсуждением защит шизоидной личности в главе 1.) Когда в процессе анализа реактивированных нарциссических
конфигураций снова открывается доступ к эмиатическим откликам, существует двоякого рода опасность, которую ощущает пациент в этой области. (1) Несмотря на возникающее у анализанда сознательное желание находиться в эмпатическом контакте с другими людьми и непосредственное удовольствие от эмпатического понимания душевного состояния другого человека, это удовольствие часто сменяется чувством болезненного возбуждения и тревогой в связи с угрозой регрессивных переживаний слияния, которые иногда проявляются в форме временных иллюзий телесной идентичности с другим человеком и ведут к попыткам связать или разрядить напряжение посредством откровенной сексуализации (см. общее обсуждение травматических состояний в главе 8). (2) В отличие от сопротивлений, обусловленных вышеупомянутым психоэкономическим дисбалансом, сопротивления, соответствующие более высокому уровню психического функционирования, связаны со страхом пассивности, нередко воспринимаемым мужчинами как угроза оказаться в присущей женщинам роли повинующегося. Такие страхи с чаще всего возникают в ответ на новоприобретенное эмпатическое понимание того, что аналитик тоже является человеком, способным реагировать на анализанда эмоционально и эмпатически.
Защита, которую дает личности нарциссическая изоляция, и угроза отказа от этой безопасности, возрастающая, когда анализ предоставляет возможность эмпатического контакта с другим человеком и соприкосновения с миром, драматически отображена в сновидении пациента С. Этот мужчина в раннем детстве потерял мать и вслед за этим еще нескольких женщин, обладавших качествами матери. Ему приснилось, что он находится один в своем доме, смотрит в окно, а рядом лежат его рыболовные снасти. За окном он видит плавающих рядом многочисленных рыб, больших и маленьких, очень красивых, и ему хочется отправиться на рыбалку. Но он понимает, что его дом находится на дне озера и что, как только он откроет окно, вода хлынет в дом и затопит его самого.
Сопротивления подобного рода нередко принимают более мягкую форму отвержения покровительственного, по мнению пациента, отношения аналитика. Эмпатия,
особенно если она связана с желанием исцелять непосредственно благодаря заботливому пониманию, может и в самом деле стать властной и назойливой, то есть она может основываться на неустраненных фантазиях терапевта о всемогуществе. Но даже если аналитик в значительной степени справился со своим желанием исцелять непосредственно, используя волшебство своего заботливого понимания, и действительно не ведет себя покровительственно по отношению к пациенту (то есть использует эмиатию как инструмент наблюдения и соответствующей коммуникации), сам факт того, что пациент перестал защищаться от возможности быть эмпатически понятым и получить обратную реакцию, вызывает у него архаичный страх ранних разочарований. На некоторое время он может стать подозрительным, ему будет казаться, что аналитик им манипулирует, что аналитик руководит им, чтобы затем садистским образом его разочаровать и т.д. Такие временные паранойяльные установки встречаются довольно часто, но какими бы настораживающими они ни казались, обычно их век недолог, и их можно устранить с помощью корректных динамических и генетических интерпретаций. Тем не менее, какова бы ни была судьба сопротивлений, при надлежащим образом проведенном анализе нарциссических личностей с большим постоянством можно наблюдать постепенное усиление способности к эм-патическому пониманию других людей и постепенно крепнущую надежду, что и другие люди тоже будут способны понять чувства, желания и потребности пациента.
Креативность
Креативность, варьирующая от новоприобретенной способности увлеченно и с энтузиазмом выполнять ряд определенных задач до возникновения блестящих художественных замыслов и проницательных научных решений, также может проявляться — внешне спонтанно — в процессе анализа нарциссических личностей. Ее проявление опять-таки специфически связано с мобилизацией ранее сдерживаемых нарциссических катексисов в областях грандиозной самости и идеализированного родительского имаго.
Вначале я хотел бы обратиться к весьма деликатной проблеме и ответить на вопрос, следует ли научную и художественную деятельность рассматривать как творческую, по какой бы причине человек к ней ни обращался — спонтанно или вследствие психоэкономических, динамических и структурных изменений, возникающих в процессе анализа. Мы должны рассмотреть этот теоретический вопрос, поскольку художественная и научная деятельность возникает и прекращается в процессе анализа нарцис-сических нарушений личности в одном и том же важнейшем контексте, то есть та и другая представляют собой трансформации архаичного нарциссизма анализанда.
Если рассматривать объективно, то строгое разграничение науки и искусства prima facie1 является оправданным. Оно основывается на представлении о том, что целью науки является открытие уже существующего, тогда как искусство привносит в мир нечто новое (Eissler, 1961, р. 245-246). Но даже в объективном смысле (то есть без учета психологических процессов, происходящих при совершении научного открытия и создании художественного произведения) это принципиальное разграничение не является таким четким, как кажется на первый взгляд. Великие научные открытия не просто описывают уже существующие феномены, но и дают миру новый способ видения их значения или их взаимосвязи с другими явлениями. Великий ученый, совершивший фундаментальное открытие, может направить развитие науки в особое русло, точно так же как гениальный художник, создающий новый стиль, может определить направление, в котором будет развиваться данная область искусства. Вера в то, что наука может идти только в том направлении, в котором она до сих пор развивалась, пожалуй, является следствием завышенной оценки актуального состояния научного мировоззрения3. С другой стороны, мы также
2 На первый взгляд (лат.). — Примечание переводчика.
3 Детальное обсуждение квазихудожественных процессов при
совершении некоторых великих открытий в физике см. в работах
Александра Койра, в частности л его эссе «Метафизика и изме
рение: очерки о научной революции XVII века» (Коугё, 1968).
не должны забывать, что некоторые из величайших художественных произведений являются не созданием чего-то нового, а отражением уже существующего и становятся бессмертными благодаря (творчески избирательному) использованию художником красок на полотне или слов на печатной странице. И тем не менее если мы будем оценивать и сравнивать научные и художественные работы в объективных, непсихологических рамках, мы будем склонны закрепить атрибут креативности за последними и почувствуем, что говорим метафорически, относя его к первым.
Если от объективной оценки мы перейдем к сравнению личности ученого и художника и к исследованию психологического отношения ученого и художника к своей деятельности (в частности, к рассмотрению проявлений нарциссического катексиса в специфическом контексте данной работы), то мы сможем увидеть нечто новое в данном проблемном поле и провести дальнейшую дифференциацию.
Вообще говоря, нарциссические катексисы художника, как правило, менее нейтрализованы, чем нарциссические катексисы ученого, а его эксгибиционистское либидо, по-видимому, более плавно, чем у ученого, перемещается между ним самим и его нарциссически катектированным произведением. Выражаясь иначе — и опять-таки полностью отдавая себе отчет в том, что существуют многочисленные исключения, — можно сказать, что, с одной стороны, слишком строгий контроль над эксгибиционизмом художника, как правило, препятствует его продуктивности, тогда как, с другой стороны, вторжения не подвергшихся изменению грандиозных и эксгибиционистских требований архаичной грандиозной самости являются помехой для эффективной научной деятельности.
Сравнение восхитительной самонадеянности и эксгибиционизма молодого Фрейда в письмах к Гизеле Флюсе4 с его все более усиливавшимся контролем над всяким
1 Эти письма написаны в 1872-1874 годах (см. Freud, 1969). См. также проницательное обсуждение этой переписки в работе Гедо и Вольфа (Gedo, Wolf, 1970).
потворством своим эксгибиционистским желаниям (его настороженность по поводу смеси лицемерия и проявлений магического мышления в адресованных ему поздравительных посланиях, его отказ от участия в торжествах, организованных с целью его публичного чествования) является прекрасной иллюстрацией типичной жизненной кривой в развитии личности ученого. Другими словами, великий ученый, пример которого являет собой Фрейд, с течением времени становится все менее терпимым к непосредственной стимуляции своего подавляемого эксгибиционизма и ограничивается проявлением сдержанных в отношении цели и нейтрализованных нарциссических катексисов в своей работе.
Таким образом, в целом можно сказать, что работа ученого обычно включает в себя гораздо более нейтрализованные нарциссические катексисы и бульшую примесь объектных катексисов, чем создание произведений искусства. Это различие становится особенно очевидным, если обратить внимание на тот факт, что законченное произведение искусства (созданное композитором, скульптором, живописцем, поэтом или романистом) становится неприкосновенным и в принципе не может быть изменено кем-то другим, какие бы несовершенства и какие бы потенциальные возможности улучшения оно ни имело. Художественное произведение бессознательно воспринимается как неразрывно связанное с личностью его создателя, и в него не позволено вмешиваться другому. Отличие научного творчества в этом смысле очевидно. Если один ученый сформулировал новую теорию, а другой ученый обнаруживает в ней слабые места и изменяет предыдущую формулировку, то он не оскорбляет этим предшествующую работу. На самом деле он с благодарностью признает, что новое открытие или усовершенствование было бы невозможно без предыдущей работы, какой бы неполной и несовершенной она ни была. Другими словами, работа ученого более отдалена от его личности и касается более независимого объекта, нежели работа художника.
Хотя приведенные выше общие положения, возможно, нуждаются в небольших изменениях, я полагаю, что они верно выражают основную тенденцию. Я оставляю в сто-
роне исключительные случаи, когда открытие ученого появляется на свет в форме, напоминающей произведение искусства, и поэтому мы реагируем на него так, словно оно представляет собой продукт художественного творчества. Однако необходимо добавить, что в сфере искусства на самом деле существуют великие произведения, которые созданы неизвестными мастерами (или группой, или поколениями художников), что, казалось бы, противоречит принципу внутренней неотъемлемой связи произведения искусства с его создателем. Соответствующими примерами являются скульптуры и средневековые соборы, в частности относящиеся к раннему готическому периоду, создатели которых нам не известны. Что касается скульптур, то легко увидеть, что мы все равно реагируем на творение неизвестного автора как на не подлежащее изменениям выражение его творческого акта: никому, например, не приходит в голову мысль заменить несовершенное по форме ухо или нос средневековой мадонны на доставляющее большее эстетическое удовольствие. Что же касается поколений строителей великих готических соборов, то здесь ситуация более сложная. Действительно ли они представляют собой художественные творения, в которых нарциссические катексисы творца являются нейтрализованными, а конечный продукт не зависит от творца, как в случае научной работы? Или, быть может, величие задачи, которая ab initio' зависит от самозабвенных усилий нескольких поколений строителей, создает здесь исключительные условия, не позволяющие провести сравнение с другими художественными стремлениями человека?
Однако мы не можем здесь подробно останавливаться па этих вопросах. Достаточно будет сказать, что по сравнению с ученым художник в целом вкладывает в свой труд менее нейтрализованное нарциссическое либидо и в большей степени идентифицируется со своим произведением. Тем не менее не стоит придавать чрезмерное значение этим различиям. Они основаны не на качественных критериях, а на оценке степени нейтрализации нарциссических энергий и степени нарциссического инвестирования работы.
Изначально (лат.). - Примечание, переводчика.
Кроме того, как уже отмечалось, нет сомнений в том, что научная и художественная деятельности, возникающие на определенных стадиях анализа нарциссических нарушений личности, являются сходными феноменами и занимают аналогичные позиции в аналитическом процессе. Поэтому в дальнейшем клиническом обсуждении эти два вида деятельности будут рассматриваться не отдельно, а вместе — как важнейший способ проявления нарциссических катексисов, возникающий благодаря их трансформации в процессе терапевтического психоанализа нарциссических личностей.
Активизация художественной и научной деятельности, нередко встречающаяся в качестве вспомогательной меры на стадиях процесса переработки при анализе нарциссических личностей, когда относительно неподготовленное Эго пациента сталкивается с внезапным наплывом ранее вытесненного нарциссического либидо, как правило, является кратковременной. Если процесс переработки осуществляется последовательно, грандиозно-эксгибиционистское или идеализирующее либидо обычно инвестируется в разного рода новые устойчивые образования (например, в повышение самооценки или в формирование идеалов), которые уже нами упоминались, а обращающая на себя внимание временно мобилизованная художественная и научная деятельность постепенно сходит на нет (см., например, кратковременное увлечение танцами мисс Е.).
Разумеется, ситуация совершенно иная, когда сублимированная деятельность не возникает de novob в процессе анализа нарциссического нарушения личности, а высвобожденное нарциссическое либидо перетекает в уже заранее сформированные паттерны научной или художественной деятельности. В определенной степени такие заранее сформированные паттерны имеются у всех пациентов, которые используют эту отдушину для проявления своей нарциссической энергии, поскольку, наверное, каждый человек в подростковом возрасте испытывает свои творческие способности. Однако между теми, кто перестал заниматься творческой деятельностью по прошествии подросткового возраста, и теми, кто продолжил эти заня-
f> Внове, впервые (лат.). — Примечание переводчика.
тия, имеется существенное количественное различие, независимо от того, в чем состоят их эмоциональные проблемы и торможения. В этих случаях часто можно отчетливо наблюдать, как реактивированные нарцис-сические катексисы постепенно начинают усиливать едва поддерживавшийся прежде сублимированный интерес и как несущественное на первый взгляд хобби превращается в приносящую глубокое удовлетворение деятельность, которая — словно неожиданная, но желанная награда — может даже усилить извне самооценку пациента благодаря общественному признанию его достижений. К сожалению, обязанность сохранять инкогнито пациентов не позволяет нам продемонстрировать на конкретных примерах то, как прежде асоциальная нарциссическая конфигурация в конечном счете может трансформироваться в значительные художественные и научные достижения.
Например, художественное творчество мистера Д. поначалу казалось лишь вспомогательным средством, позволявшим ему поддерживать себя во время мучительного расставания с аналитиком на выходные (см. главу 5). Но в процессе анализа этот пациент все более увлеченно и успешно стал заниматься творческой деятельностью — она выполняла функцию вышеупомянутого вспомогательного средства, но не была ему идентична, — несомненно, представлявшей собой реорганизацию тех же самых нарциссических катексисов, которые ранее побуждали его совершать опасные вуайеристские действия. Эта перверсия выражала потребность в архаичном слиянии, впервые проявившуюся у него в позднем детстве в связи с фрустри-рованными эксгибиционистскими побуждениями (см. главу 5). Сублимированные действия, в которые он все больше вкладывал свои силы, дали приемлемый выход его потребности в контактах, интенсивность которой легко понять, если взглянуть на историю его жизни. Он родился недоношенным ребенком и какое-то время провел в инкубаторе. Даже после того как его привезли домой, родители почти никогда к нему не прикасались. В позднем детстве его мать тяжело заболела и стала для него недоступной; в конце концов, когда ему было шестнадцать лет.
она умерла. Художественное творчество, которому он посвятил себя на поздних стадиях анализа, не только позволило ему сублимировать и разрядить свои потребности в слиянии и контакте, но и стало важным источником внешнего одобрения и даже финансового успеха. Было весьма поучительно — и для аналитика, и для пациента — наблюдать и понимать на фоне трансформаций зеркального переноса постоянные колебания между (а) архаичным выражением потребности пациента в слиянии в виде временных регрессий к извращенным импульсам (и даже к кратковременным галлюцинаторным переживаниям слияния с умершей матерью) и (б) утонченным художественным творчеством, к которому он стал способен. В ранних фазах анализа он не мог заниматься творческой деятельностью, если оказывался разлученным с аналитиком во времени и пространстве или когда не чувствовал его (эмпатического) понимания. Позднее он научился гораздо лучше переносить разлуку и мог продолжать свою работу даже тогда, когда аналитик его неправильно понимал или когда ощущал эмоциональную отстраненность аналитика, поскольку теперь он мог предвосхищать последующее возвращение к эмпатической близости. Способность мистера Д. к надежной сублимации в творческой деятельности не является исключением, но и не является правилом. Несомненно, он мог с пользой для себя обратиться к художественному творчеству, поскольку имел такой опыт еще до того, как начал проводиться анализ. Большинство сублимаций этого рода (например, увлечение танцами мисс Е.) появляются лишь ненадолго и прекра-щаются, как только высвободившееся нарциссическое ' либидо находит иное применение. Изменения в творческой деятельности мистера Д., особенно в переходный период, то есть до того, как она достигла действительно надежной степени автономии, свидетельствуют о том, что для сдержанного в отношении цели удовлетворения архаичных нарциссических потребностей посредством сублимированной художественной или научной деятельности необходима хотя бы частичная их переработка (в процессе развития и созревания или позднее в процессе анализа). Вуайеристские симптомы |
мнстера Д. впервые появились в позднем детстве, когда его мать была неспособна должным образом отвечать на эксгибиционистские желания мальчика. Когда она не проявила никакого интереса к его желанию показать, как он ловко умеет раскачиваться на качелях, он обратился к подглядыванию в мужских туалетах. Эта же последовательность в течение долгого времени воспроизводилась в процессе анализа. Каждый раз, когда аналитик не понимал потребности пациента в отклике иэмпатическом | одобрении или фрустрировал эту потребность каким-либо иным образом, сублимированная деятельность пациента прекращалась, и он пытался вернуться к своей перверсии. Тесную связь между фрустрированными потребностями в контакте и стойким желанием слияния, которое, однако, постепенно трансформируется в сублимированное эмпати-ческое слияние с окружающим миром и в конечном счете приводит к возникновению необычайно сенситивного отношения к миру, можно наблюдать у некоторых художников, особенно у поэтов. Например, склонность Джона Китса идентифицироваться с наблюдаемыми объектами (далее с неодушевленными предметами — например, с биллиардным шаром) могла бы показаться патологической, если бы она не сочеталась с удивительной способностью передавать свое чувственное понимание, которая сохраня-лась у него, пока он ощущал поддержку благодаря проявлению внимания и одобрения со стороны своих друзей). Когда поэт заявляет, что идентифицируется с биллиардным шаром, он приводит свидетельства нарциссического, ' по существу, характера отношения творческого человека к соответствующему аспекту окружающего его мира. Однако нет надобности опираться исключительно на такие явные примеры, чтобы найти доказательства нарциссической природы творческого акта. Часть творческого потенциала — каким бы узким ни был его диапазон — относится к сфере переживаний многих людей, и нарциссическую природу творческого акта (а именно то, что предмет интереса творческой личности катектирован нарциссическим либидо) можно выявить с помощью обычного самонаблюдения и эмпатии. Например, нерешенные интеллектуальные
и эстетические проблемы создают нарциссический дисбаланс, который в свою очередь подталкивает человека к нахождению решения, будь то разгадывание кроссворда или поиск в комнате наилучшего места, чтобы разместить новый диван (ср. Zeigarnik, 1927). Вместе с тем решение интеллектуальной или эстетической проблемы, особенно если правильный ответ находится за сравнительно короткое время, всегда ведет к возникновению чувства нарцисси-ческого удовольствия, которым сопровождается внезапно восстановленное нарциссическое равновесие7.
Феномен, отдаленно связанный с тем, что для сохранения новоприобретенной способности к художественной сублимации необходим эмпатический контакт с аналитиком, можно также наблюдать — вне сферы патологии — у некоторых творческих личностей, которые, по-видимому, нуждаются в особого рода отношениях (подобных нар-циссическому переносу) в периоды интенсивной творческой деятельности. Эта потребность особенно выражена, когда открытия приводят творческий ум в уединенные области, которые до этого не были исследованы8. Чувство изоляции творческого человека и возбуждает, и пугает его — пугает потому, что это переживание травматическим образом повторяет ранний детский страх одиночества, отвержения, отсутствия поддержки. В такой ситуации даже гений пытается выбрать человека из окружения, которого он может расценивать как всемогущего, как фигуру, с которой он может временно слиться. Некоторые нарцисси-чески фиксированные личности определенного типа (даже граничащие с паранойей), внешне абсолютно уверенные
и себе и ни в чем не сомневающиеся, особенно подходят для этой роли9. Такие переносы, устанавливаемые творческими людьми в периоды их интенсивной творческой деятельности, имеют гораздо более тесную связь с переносами, возникающими при анализе нарциссических личностей, чем с переносами, возникающими при анализе неврозов переноса. Другими словами, мы имеем дело либо с экспансией активной творческой самости (напоминающей одну ил разновидностей зеркального переноса), либо — что бывает значительно чаще — с желанием получить силу от идеализированного объекта (идеализирующий перенос), а не с оживлением фигуры из прошлого, которая катектиро-вана объектным либидо. Воплощением такого нарцисси-ческого переноса для Фрейда в наиболее важный период творческой деятельности стал Флисс; и Фрейд вполне мог обходиться без иллюзорного чувства величия Флисса и, следовательно, без нарциссических отношений — в отличие от устранения переноса посредством инсайта — когда он выполнил свою великую творческую задачу.
Разумеется, отношения, подобные только что описанным, могут развиваться не только у ученого в критические моменты на его пути к новаторскому открытию, но и у художника в наиболее важные периоды его творчества. Например, в письме Мелвилла Хоуторну10 сам выбор метафоры свидетельствует о сильнейшей потребности в одобрении со стороны идеализированной фигуры и о нарциссическом слиянии с ней: Хоуторн, — говорит он, — пьет из чаши его жизни. «И когда я подношу эту чашу к своим i-убам, — продолжает Мелвилл, — о чудо, я чувствую, что это ваши губы, а не мои. Я чувствую, что Тело Господне разламывается,
7 Аналогичное «Ahal-Erlebnis» [«Ага-переживание» (нем.). — Приме
чание переводчика.}, описанное гештальт-психологами (см. Buhler,
1908; Maier, 1931; Duncker, 1945), вполне можно интерпрети
ровать в соответствии с предыдущими рассуждениями. См. так
же противоположный подход Хендрика (Hendrick, 1942), кото
рый при объяснении ряда сходных переживаний постулирует
наличие у человека «инстинкта преодоления».
8 См. в этой связи глубокие по своему содержанию работы Шекели
(Szekely, 1968, 1970), в которых рассматривается боязнь нового
и неизвестного у ученых.
См. в этой связи примечания в главе 9 по поводу мессианской харизмы отца Шребсра и других мессианских лидеров, таких, как Гитлер. "' На этот документ обратил мое внимание доктор Чарльз Клигер-ман, который, рассуждая о «нарциссическом переносе-слиянии», процитировал его в своем выступлении во время дискуссии, посвященной нарциссическому сопротивлению (Kligerman, 1969, р. 943).Более подробное обсуждение нарциссических отношений между Мелвиллом и Хоуторном и их влияния на творчество Мелвилла см.: Kligerman, 1953.
как хлеб за трапезой, и мы — его части». И после изображения своей жизни и творчества как бесконечного письма к великому другу (и второму «я»?) он завершает его фразой, окончательно убеждающей нас в существовании фантазии о слиянии: «Божественный магнит находится в вас, и мой магнит ему вторит! Какой из них больше? Глупый вопрос: они — единое целое».
Предыдущее обсуждение касалось случаев проявления творческой научной и художественной деятельности в середине анализа. Далее я рассмотрю проявление аналогичной сублимированной деятельности в завершающих фазах лечения. И здесь тоже творческая художественная и научная деятельность, как правило, является недолговечной. Но иногда эти завоевания оказываются прочными (см., например, описание пациента 3. в моей работе 1957 года [с. 399-403], который, как я случайно обнаружил, по-прежнему активно занимается музыкой, хотя прошло уже больше десяти лет после завершения его анализа).
Креативность психоаналитиков представляет собой еще одну проблемную область, заслуживающую специального рассмотрения. Мне кажется, что к концу успешного учебного анализа трансформация нарциссических позиций может привести не только к развитию эмпатической способности и к незащитному смещению внимания на психологические проблемы, не относящиеся непосредственно к анализанду, но иногда также к несомненному повышению его креативности. Было бы весьма интересно исследовать взаимосвязь между специфическими остатками индивидуальной психопатологии и особыми областями научных интересов творческого психоаналитика. Как и в других сферах научной деятельности, креативность психоаналитиков стимулируется многими факторами и имеет многочисленные источники, включая присущие ему потенциально патогенные конфликты. Однако связь между научным творчеством аналитика и его психопатологией иногда является гораздо более специфической, чем в случае аналогичной творческой деятельности вне сферы психоанализа. Я полагаю, что настоящая креативность психоаналитиков может обусловливаться стремлением к исследованию определенных психологических областей, которые остались
недостаточно проясненными во время личного анализа. Чем бы ни объяснялась незавершенность учебного анализа — внутренними сопротивлениями анализанда, которые не удалось преодолеть в процессе анализа, или препятствиями со стороны обучающего аналитика (например, контрпереносами) — результатом будет попытка разрешить тупиковую ситуацию с помощью повторного анализа (см. Freud, 1937а) или самоанализа (опять-таки см. Freud, 1937a и Kramer, 1959). Но если незавершенность аналитической работы обусловлена тем, что сама по себе психоаналитическая паука еще не совершила соответствующих открытий (в качестве яркого примера см. утверждение Фрейда в «Конечном и бесконечном анализе» по поводу того времени, когда он еще не знал о существовании негативного переноса), то она может стать побудительной силой к нахождению надындивидуального, творческого решения.
Однако нужно добавить, что потенциально плодотворная сила творческого психологического исследования, которую проявляют остаточные состояния психологического напряжения, сохранившиеся по окончании учебного анализа, может быть заблокирована, если незавершенность учебного анализа утаивается. Как ни парадоксально, такая явная ошибка чаще всего не преграждает путь к последующим креативным попыткам углубить понимание, но здесь, как и везде, оно оказывается полуправдой, которая, как известно, злейший враг истины. Таким обра-лом, если в конце учебного анализа остаточная психопатология маскируется усилиями Эго анализанда — в соответствии с желаниями обучающего аналитика, который вследствие неверного или нарциссически обусловленного искажения восприятия передает анализанду свою ошибочную уверенность в том, что достигнуто важное в психоаналитическом отношении преобладание Эго, хотя на самом деле это не так, — то по его завершении не будут предприниматься какие-либо активные поиски научных решений в пока еще неисследованных психологических областях".
" Обсуждение этих вопросов см.: Kohut, 1970b; а также: «Протоколы собрания Специального комитета по научной деятельности от 4 мая 1967 года».
Я бы хотел здесь только добавить, что у некоторых потенциально творческих аналитиков определенные неразрешенные аспекты нарциссического переноса на обучающего аналитика могут на поздних стадиях анализа или после его завершения переместиться на образ Фрейда, основателя нашей науки. Творческие усилия таких аналитиков могут затем оказаться вовлечены в разного рода конфликты, сфокусированные на отцовском образе Фрейда. Страхи, порождаемые потерей нарциссического переноса, могут блокировать, например, усилия к совершению действительно оригинальных открытий, которые по своему значению выходят за рамки открытий Фрейда. Или, что, по-видимому, случается еще чаще, страхи потери нарциссического слияния с архаичным образом отца (или потери одобряющего отклика со стороны недостаточно интернализированного архаичного имаго) становятся причиной появления контрфобических бунтарских установок. Однако они ведут не к развитию креативности, расширяющей границы знания за пределы открытий Фрейда, а к появлению критического (зачастую чрезмерно критического) отношения к работе Фрейда. Внешние ее проявления — соответствующие примеры нетрудно найти в психиатрической и психоаналитической литературе — нередко можно наблюдать в виде бесконечных теоретических споров, которые, однако, никогда не приводят к настоящему внутреннему освобождению и не способствуют углублению нашего психологического понимания человека, здорового или больного.
Обычно аналитики лишь изредка имеют возможность во время терапевтического сеанса наблюдать сублимированную деятельность своих пациентов во всех ее проявлениях, и на мой взгляд, интенсивная и длительная фокусировка на такой деятельности в начале и середине анализа, как правило, выполняет защитные функции. Увлечение пациентом научной или художественной деятельностью на ранних стадиях анализа может быть составной частью защитных маневров, которые принято называть «бегством в здоровье». С другой стороны, чрезмерный акцент аналитика на творческой деятельности анализанда может указывать на его тенденцию подменить
усилия по расширению сферы влияния Эго с помощью интерпретаций попытками достичь изменения Эго воспитательными и суггестивными мерами, которые, как правило, оказываются успешными благодаря механизму массивной идентификации пациента с аналитиком (см. главу 7). Однако в заключительных фазах анализа нарциссических личностей, когда пациент действительно разрешает свои запутанные отношения с аналитиком, обусловленные нарциссическим переносом, мы часто сталкиваемся с разного рода сублимированной творческой деятельностью, которая не используется в защитных целях. Нередко она представляет собой воспроизведение аналогичных попыток, предпринимавшихся в латентный период и в подростковом возрасте.
Как правило, аналитики очень мало узнают о глубинных движущих силах этих действий, основываясь на непосредственном аналитическом наблюдении материала, которым сопровождается их временное появление в завершающих фазах анализа. Но иногда ретроспективно можно установить, что нарциссические силы, направленные теперь на новый объект самости, то есть на творческую деятельность, были активированы гораздо раньше, но они сдерживались некреативной конкретизацией состояний нарциссического напряжения в рамках нарциссического переноса. В частности, предшественниками художественного творчества порой могут служить сновидения нарциссических пациентов.
Следующее сновидение можно рассматривать как пример такого предшественника художественного творчества. Его рассказал пациент Р., одаренный, тонко чувствующий, несколько паранойяльный мужчина в возрасте около тридцати пяти лет, начавший к концу своего продолжительного лечения писать небольшие рассказы, причем некоторые из них произвели на меня неизгладимое впечатление. Эти истории (я знаю о них лишь потому, что пациент рассказывал мне о них во время сеансов; некоторые из них, возможно, были опубликованы позднее) были связаны с переживаниями подростка или юноши. В них описывались его одиночество, отчужденность от мира, ранимость и погруженность в себя, боязнь нарушения его
психического равновесия чрезмерной сексуальной стимуляцией (подобной той, с которой герой его рассказов сталкивается в ночных клубах, стриптиз-барах и аналогичных местах), а также его поиски друга, который, по существу, похож на пациента и, таким образом, благодаря эмпатическому пониманию защищает его от опасности травматической гиперстимуляции. Специфическое транс-ферентное значение этих историй, написанных в то время, когда пациент действительно столкнулся в процессе анализа с предстоящей потерей переноса по типу второго «я», не является для нас важным в данном контексте. Здесь мы сосредоточим свое внимание на связи между этими последними художественными произведениями и ранними аутопластическими переработками аналогичных проблем в сновидении. Хотя сновидение на ранней стадии анализа являлось непосредственным выражением реактивированного страха перед опасным нарушением существующего психического равновесия (страха, возникшего в связи с началом его анализа), он рассказал о нем по ассоциации с другим сновидением, упомянутым им до этого, которое теперь становилось понятным по аналогии. Его пациент видел более двадцати лет назад, и оно сопровождало его первую эякуляцию. Однако воспоминание пациента о нем было ярким, а его рассказ, казалось, имел отношение к недавнему сильному переживанию.
В этом сновидении пациенту виделся мирный, удивительно красивый пейзаж. Там были холмистые светло-зеленые и темно-зеленые луга, струились извилистые ручьи, наполненные весело бегущей водой, в которой отражалась синева безоблачного неба. Небольшие заросли деревьев окружали человеческие жилища, построенные в деревенском стиле, и, хотя людей не было видно, там ощущалась жизнь: паслись коровы и, в частности, виднелись белые пятна щиплющих траву овец, отчетливо выделявшихся на зеленом фоне лугов. Внезапно спокойствие нарушилось доносившимся издалека грохотом. Пациент оглянулся и обнаружил, что пейзаж, который он созерцал, представлял собой долину у подножия высокой дамбы. Угрожающий грохот, по-видимому, исходил оттуда, и тут пациент вдруг заметил глубокие трещины в дамбе. Все краски
существенно переменились12. Небо и вода почернели. Трава приобрела резкий, неестественный зеленый цвет, деревья потемнели. Трещины в дамбе расширились, и на долину внезапно обрушился водоворот отвратительных, грязных, разрушительных потоков воды, опустошавших округу, сметая деревья, дома и животных. Последним незабываемым впечатлением перед тем, как он в ужасе проснулся, был вид белых овец, превращавшихся в крутящиеся белые пятна на гребнях волн, затоплявших долину.
Объяснение сложного механизма сгущения, содержащегося в этом удивительном сновидении, выходит за рамки данного обсуждения. Достаточно будет сказать, что оно являлось квазихудожественным отображением переживания, связанного с нарушением блаженного нарцисси-ческого состояния поглощенности собой (пейзаж символизировал собственное тело пациента) из-за вторжения садистских сексуальных элементов, которыми сопровождалась эякуляция. Таким образом, в сновидении можно было распознать ряд указаний на нарциссические и ауто-эротические переживания, относящиеся к раннему детству пациента.
Как я уже отмечал, поэтические силы художественно одаренного Эго, которые трансформировали эти (до)нарциссические состояния напряжения пациента в прекрасный, но пока еще аутопластический образ сновидения, оказались в дальнейшем в достаточной мере высвобождены, чтобы участвовать в создании художественных произведений (небольших рассказов), то есть теперь они были вложены в объекты самости более высокого порядка. Смещение креативности пациента от создания сновидений (связанных с его переживаниями, вызванными трансформациями аутоэротического и нарциссического катек-сисов его телесной самости) к созданию художественных
'- То, что сновидение было цветным (а п последней части было окрашено в яркие, неестественные цвета), является выражением того факта, что Эго сновидца не могло достичь полной интеграции новых переживаний и что оно не могло полностью поглотить ни интенсивности, пи содержания требований влечения. (Обсуждение значения цветных снов см. в главе 7.)
произведений (связанных с его переживаниями одиночества в подростковом возрасте, поглощенностью собой и поиском второго «я» или друга) свидетельствует о значительном прогрессе в развитии его нарциссизма. Благодаря высвобождению креативной способности было достигнуто приспособление его нарциссизма к социальным условиям, и — самое главное, если оценивать терапевтический успех — это изменение позволило надежно (благодаря сублимации) избавить пациента от нарциссического напряжения, которое прежде представляло собой серьезную угрозу его эмоциональному здоровью и вело к возникновению опасных состояний эмоционального дисбаланса.
Хотя необходимо считаться с исключениями, я полагаю, что многочисленные случаи возникновения творческой деятельности в завершающих фазах анализа нарцис-сических личностей (аналогично развитию эмиатической способности в завершающих фазах некоторых учебных анализов) представляют собой благоприятный результат предшествовавшей аналитической работы и являются следствием действительной трансформации ранее патогенных нарциссических позиций. По этой причине они не представляют собой материал, нуждающийся в психоаналитических интерпретациях в обычном смысле. (Дальнейшие замечания, касающиеся технических проблем, которые возникают при появлении сублимированной и творческой деятельности в завершающих фазах анализа, см.: Kohut, 1966b, p. 203-204.)
Юмор и мудрость
Сначала я хотел бы выразить свое убеждение в том, что возникновение способности к настоящему юмору является еще одним важным — и желанным — признаком того, что в процессе анализа нарциссических личностей произошла трансформация архаичных патогенных нарциссических катекси-сов. Я верю, что юмор, к которому становится способным нарциссический пациент, является дополнением к еще одному благоприятному результату, достигаемому в процессе анализа таких больных, — к усилению их ценностей и идеалов. Сам по себе юмор (особенно если он содержит
орально-садистские нотки сарказма) может оставаться защитным, и в таком случае он не указывает на трансформацию нарциссических катексисов; а изолированный, интенсивный катексис новоприобретенных идеалов (подобно «причинам» паранойи) может означать не успешную переработку нарциссических позиций, а лить появление их в новом облике. При оценке прогресса пациента аналитику крайне важно удостовериться, что преданность пациента своим ценностям и идеалам не является фанатичной, а сопровождается чувством меры, которое может выражаться с помощью юмора. Сосуществование идеализма и юмора свидетельствует не только об изменении содержания и психологического местоположения нарциссизма, но и том, что теперь нарциссические энергии усмирены, нейтрализованы и сдержаны в отношении цели. Ксли, с одной стороны, ценности пациента начинают теперь занимать более важную психологическую позицию, становятся интегрированными с реалистичной структурой целей Эго и придают новый смысл его жизни, а с другой стороны, пациент способен теперь с юмором воспринимать саму область, в которой он прежде всеми силами цеплялся за нарциссические позиции, то аналитик действительно может считать, что процессы переработки были успешными, а то, что было достигнуто, не исчезнет.
Только детальные клинические описания могут продемонстрировать постепенную трансформацию грандиозных фантазий пациента или его эксгибиционистских стремлений и отказ от веры в магическое совершенство нарцис-сически воспринимаемого объекта, а также появление вместо них сбалансированного сочетания идеалов и юмора.
Во многих случаях, пожалуй, даже в большинстве юмор возникает неожиданно и представляет собой отсроченное внешнее проявление незаметно усилившегося господства Эго пациента над внушавшей ранее сильнейший страх грандиозной самостью и идеализированным объектом. Внезапно, словно луч солнца прорвался сквозь облака, аналитик, к своему великому удовольствию, становится свидетелем того, как подлинное чувство юмора пациента сообщает о том, что его Эго способно видеть теперь в реальных пропорциях силу стремлений инфантильной
грандиозной самости или прежние притязания на неограниченную власть и совершенство со стороны идеализированного родительского имаго и что Эго может теперь взирать на эти старые конфигурации с иронией, которая и является выражением достигнутой им свободы.
Существуют, однако, поучительные примеры т