Сто восемьдесят четвёртая ночь

Когда же настала сто восемьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар‑аз‑Заман сказал про себя: „Клянусь Аллахом, я утром скажу отцу: „Жени меня на ней, чтобы я насладился!“ – и не дам пройти половине дня, как уже достигну с ней близости и буду наслаждаться её прелестью и красотой“.

Потом Камар‑аз‑Заман наклонился к Будур, чтобы поцеловать её. И джинния Маймуна задрожала и смутилась, а ифрит Дахнаш, – тот взлетел от радости. Но затем Камар‑аз‑Заман, когда ему захотелось поцеловать девушку в рот, устыдился Аллаха великого и, повернув голову, отвратил от неё лицо и сказал своему сердцу: «Терпи!»

И он подумал про себя и сказал: «Я подожду, чтобы не оказалось, что мой отец, когда разгневался на меня я заточил меня в этом месте, привёл ко мне эту девушку и велел ей спать со мной рядом, желая испытать меня ею. Он, может быть, научил её, чтобы, когда я стану её будить, она не спешила проснуться, и сказал ей: „Что бы ни сделал с тобой Камар‑аз‑Заман, – расскажи мне“.

Или мой отец стоит где‑нибудь, спрятавшись, чтобы смотреть на меня, когда я его не вижу, и видит все, что я делаю с этой девушкой, а утром он будет меня бранить и скажет мне: «Как ты говоришь: „Нет мне охоты жениться!“ – а сам целовал эту девушку и обнимал её?» Я удержу свою душу, чтобы не раскрылось моё сердце отцу, и правильно будет мне не касаться сейчас этой девушки и не смотреть на неё. Но только я возьму у неё что‑нибудь, что будет у меня залогом и воспоминанием о ней, чтобы между нами остался какой‑нибудь знак».

Потом Камар‑аз‑Заман поднял руку девушки и снял с её маленького пальца перстень, который стоил много денег, так как камень его был из великих драгоценностей, и вокруг него были вырезаны такие стихи:

Не подумайте, что забыть я мог обещании;

Сколько времени вы бы ни были в отдалении

Господа мои, будьте щедрыми, будьте кроткими;

Целовать смогу я уста, быть может, и щеки вам.

Но клянусь Аллахом, уйти от вас не моту уж я,

Даже если бы перешли предел вы любви моей.

Потом Камар‑аз‑Заман снял этот перстень с маленького пальца царевны Будур и надел его на свой маленький палец, а затем он довернул к девушке спину и заснул.

И, увидя это, джинния Маймуна обрадовалась и сказала Дахнашу и Кашкашу: «Видели ли вы, какую мой возлюбленный Камар‑аз‑Заман проявил воздержанность с этой девушкой? Вот как совершенны его достоинства! Посмотри, как он взглянул на эту девушку с её красотой и прелестью – и не поцеловал её и не обнял и не протянул к ней руки, – напротив, он повернул к ней спину и заснул». – «Да, мы видели, какое он проявил совершенство», – сказали они.

Тогда Маймуна превратилась в блоху и, проникнув в одежды Будур, возлюбленной Дахнаша, прошла по её ноге, дошла до бедра и, пройдя под пупком расстояние в четыре кирата[226], укусила девушку.

И та открыла глаза и, выпрямившись, села прямо и увидела юношу, который спал рядом с ней и храпел во сне, и был он из лучших созданий Аллаха великого, и глаза его смущали прекрасных гурий, а слюна его была сладка на вкус и полезнее терьяка[227]. Рот сто походил на печать Судеймана[228], его уста были цветом как коралл, и щеки подобны цветам анемона, как сказал кто‑то в таких стихах:

Утешился я, забыв Навар или Зейнаб

Для мирты пушка его вод розой ланиты;

Люблю газеленка я, одетого в курточку,

И нет уж любви во мне для тех, кто в браслетах.

Мой друг и в собраниях и в уединении

Не тот, что дружит со мной в домашнем покое.

Хулящий за то, что я и Зейнаб в Хинд забыл, –

Блестит, как заря в пути, моя невиновность.

Согласен ли ты, чтоб в плен повал я ко пленнице,

Живущей, как в крепости, за прочной стеною.

И когда царевна Будур увидела Камар‑аз‑Замана, её охватили безумие, любовь и страсть.»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.