Впервые извлек из-под спуда те гипотезы происхождения, которым посвящены эти

Рассмотрения, - весьма неловко (что мне меньше всего хотелось бы скрыть от

Самого себя), все еще несвободно, не обладая еще собственным языком для этих

Собственных вещей, полный всяческих рецидивов прошлого и колебаний. В

частностях сравните сказанное мною в "Человеческом, слишком человеческом" (I

483 сл.) [I 270] о двойной предыстории добра и зла (именно из сферы

благородных и из сферы рабов); равным образом (там же 535 сл.) [1315 сл.] о

Ценности и происхождении аскетической морали; равным образом (там же 504 сл.

и 770) [I 289 сл.] о "нравсгвенности нравов", той гораздо более старой и

Изначальной разновидности морали, которая toto coelo отстоит от

Альтруистического способа оценки (в каковом д-р Рэ, подобно всем английским

Генеалогам морали, усматривает способ моральной оценки в себе); равным

образом (там же 501 сл.) [I 286 сл.], а также в "Страннике" (там же 885 сл.)

и "Утренней заре" (там же 1084 сл.) - о происхождении справедливости как

Баланса между приблизительно равномощными натурами (равновесие как

Предпосылка всех договоров, стало быть, всяческого права); равным образом о

происхождении наказания ("Странник" - там же 881 сл. и 890 сл.), для

Которого террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной

(как полагает д-р Рэ, - она скорее инкрустирована сюда позднее, при

Известных обстоятельствах и всегда как нечто побочное и привходящее).

В сущности, душа моя была полна тогда чем-то гораздо более важным,

Нежели собственными или чужими гипотезами о происхождении морали (или,

Точнее: последнее было только одним из многих средств для достижения некой

Цели). Речь шла у меня о ценности морали, - а по этой части мне приходилось

Сталкиваться едва ли не исключительным образом с моим великим учителем

Шопенгауэром, к которому, как к некоему современнику, обращается та книга,

страсть и скрытый антагонизм той книги (- ибо и она была "полемическим

сочинением"). Речь в особенности шла о ценности "неэгоистического", об

Инстинктах сострадания, самоотречения, самопожертвования, которые именно

Шопенгауэр так долго озолачивал, обожествлял и опотустороннивал, покуда они

наконец не остались у него подобием "ценностей в себе", на основании каковых

Он и сказал нет жизни, как и самому себе. Но именно против этих инстинктов

Выговаривалась из меня все более основательная подозрительность, все глубже

роющий скепсис! Именно здесь видел я великую опасность, грозящую

Человечеству, его утонченнейшую приманку и соблазн, - но куда? в Ничто? -