Книга седьмая

После этого, ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношениипросвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, чтолюди находятся как бы в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю еедлину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы,так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у их прямоперед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Людиобращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине,а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь,невысокой стеной, вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своихпомощников, когда поверх ширмы показывают кукол. - Это я себе представляю, - сказал Главкон. - Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несутразличную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они истатуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева.При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.... Прежде всего разве ты думаешь, что находясь в таком положении, людичто-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем нарасположенную перед ними стену пещеры?... Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве,думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят? Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы не произнеслюбой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудьиному, а не проходящей тени?... Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимыхмимо предметов. Когда же с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать,повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх - в сторону света, ему будетмучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сияниина те вещи, тень от которых он видел раньше. Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху.Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем на отраженияв воде людей и различных предметов, и уж потом - на самые вещи; при этом то,что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то естьсмотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет. - Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей позаключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и развене пожалеет он своих друзей?... А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу,награждая того, кто отличился наиболее острым зрением при наблюдении текущихмимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, а чтопосле, а что одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то,как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, иразве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и селбы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком притаком внезапном уходе от Солнца? А если ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками,разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза непривыкнут - а на это потребовалось бы немалое время, - разве не казался быон смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся сиспорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А ктопринялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они неубили бы, попадись он им в руки?... Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, - это подъем душив область умопостигаемого.... Так вот что мне видится: в том, чтопознаваемо, идея блага - это предел, и она с трудом различима, но стоиттолько ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она -причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождаетсвет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама - владычица, откоторой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочетсознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни. - Я согласен с тобой, насколько мне это доступно. - Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшиеко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегдастремятся ввысь. А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя отбожественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно икажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем онпривыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или ещегде-нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений,отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как этовоспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость. -...Просвещенность - это совсем не то, что утверждают о ней некоторыелица, заявляющие, будто в душе человека нет знания и они его тудавкладывают, вроде того как вложили бы в слепые глаза зрение.......У каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие,помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака ксвету иначе чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться все душой отовсего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержатьсозерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем иесть благо. Как раз здесь и могло бы проявиться искусство обращения: каким образомвсего легче и действеннее можно обратить человека. Это вовсе не значитвложить в него способность видеть - она же у него имеется, но невернонаправлена, и он смотрит не туда, куда надо. Вот здесь-то и надо приложитьсилы. Разве ты не замечал у тех, кого называют хотя и дурными людьми, ноумными, как проницательна их душонка и как они насквозь видят то, что имнадо? Значит, зрение у них неплохое, но оно вынуждено служить их порочности,и, чем острее они видят, тем больше совершают зла. А разве естественно и неизбежно не вытекает из сказанного раньшеследующее: для управления государством не годятся как люди непросвещенные инесведущие в истине, так и те, кому всю жизнь предоставлено заниматьсясамоусовершенствованием, - первые потому, что в их жизни нет единой цели...а вторые потому, что по доброй воле они не станут действовать, полагая, чтоуже при жизни переселились на Острова блаженных. Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститьсяснова к тем узникам, и, худо ли бедно ли, они должны будут разделить с нимитруды их и почести. - Выходит, мы будем несправедливы к этим выдающимся людям и из-за насони будут жить хуже, чем могли бы. - Ты опять забыл, друг мой, что закон ставит своей целью неблагоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всегогосударства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всехграждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, вкакой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей онвключает в государство не для того, чтобы предоставить им возможностьуклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укреплениягосударства.... Мы скажем им так: "Во всех других государствах люди, обратившиеся кфилософии, вправе не принимать участия в государственных делах, потому чтолюди сделались такими само собой, вопреки государственному строю, а то, чтовырастает само собой, никому не обязано своим питанием и не должно стремитсявозместить свои расходы. А вас родили мы для вас же самих и для остальныхграждан, подобно тому как у пчел среди их роя бывают вожди и цари. Вывоспитаны лучше и совершеннее, чем те философы, и более их способнызаниматься и тем и другим". А ты не думаешь, что наши питомцы, слыша это, выйдут из нашегоповиновения и не пожелают трудиться, каждый в свой черед, вместе сгражданами, а предпочтут все время пребывать друг с другом в области чистогобытия? Так уж обстоит дело, дорогой мой. Если ты найдешь для тех, комупредстоит править, лучший образ жизни, чем обладание властью, тогда у тебяможет осуществиться государство с хорошим государственным строем. Ведьтолько в таком государстве будут править те, кто на самом деле богат - незолотом, а тем, чем должен быть богат счастливый: добродетельной и разумнойжизнью. Если же бедные и неимущие добиваются доступа к общественным благам,рассчитывая урвать себе оттуда кусок, тогда не быть добру: власть становитсячем-то таким, что можно оспаривать, и подобного рода домашняя, внутренняявойна губит и участвующих в ней, и остальных граждан. А можешь ты назвать какой-нибудь еще образ жизни, выражающий презрениек государственным должностям, кроме того, что посвящен истинной философии? Хочешь, посмотрим, каким образом получаются такие люди и с помощью чегоможно вывести их наверх, к свету, подобно тому, как, по преданию, некоторыеподнялись из Аида к богам?... Но ведь это не то же самое, что перевернуть черепок; тут надо душуповернуть от некоторого сумеречного дня к истинному дню бытия; такоевосхождение мы, верно, назовем стремлением к мудрости.... Так какое же познание, Главкон, могло бы увлечь душу от становления кбытию?...Давай возьмем то, что распространяется на них всех.... Да то общее, чем пользуется любое искусство, а также рассудок и знания,то, что каждый человек должен узнать прежде всего. - Что же это? - Да пустяк: надо различать, что такое один, два и три. В общем яназываю это числом и счетом. Разве не так обстоит дело, что любое искусствои знание вынуждено приобщаться к нему? По своей природе она относится, пожалуй, к тому, что ведет человека кразмышлению, то есть к тому, что мы с тобой ищем, но только никто непользуется ею действительно как наукой, увлекающей нас к бытию.... Кое-что в наших восприятиях не побуждает наше мышление к дальнейшемуисследованию, потому что достаточно определяется самим ощущением; но кое-чторешительно требует такого исследования, поскольку ощущение не дает ничегонадежного.... Не побуждает к исследованию то, что не вызывает одновременнопротивоположного ощущения, а то, что вызывает такое ощущение, я считаюпобуждающим к исследованию, поскольку ощущение обнаруживает одно нискольконе больше, чем другое, ему противоположное, все равно, относится ли этоощущение к предметам, находящимся вблизи или к далеким. Естественно, что при таких обстоятельствах душа привлекает себе напомощь рассуждение и размышление и прежде всего пытается разобраться, ободном ли предмете или о двух разных предметах сообщает ей в том или иномслучае ощущение. Ведь зрение, утверждаем мы, воспринимает большое и малое не раздельно,а как нечто слитное, не правда ли? Для выяснения этого мышление в свою очередь вынуждено рассмотретьбольшое и малое, но не в их слитности, а в их раздельности: тут полнаяпротивоположность зрению.... Так вот, не из-за этого ли и возникает у наспрежде всего вопрос: что же это, собственно, такое - большое и малое?... Итаким образом, одно мы называем умопостигаемым, а другое - зримым.... Так вот как раз это я и пытался теперь сказать: кое-что побуждаетрассудок к деятельности, а кое-что - нет. То, что воздействует на ощущенияодновременно со своей противоположностью, я определил как побуждающее, а чтотаким образом не воздействует, то и не будит мысль. Значит, они принадлежат к тем познаниям, которые мы искали. Воинунеобходимо их усвоить для войскового строя, а философу - для постижениясущности всякий раз, как он вынырнет из области становящегося, иначе емуникогда не стать мыслителем. Действительно, теперь, после разбора искусства счета, я понимаю, каконо точно и во многом полезно нам для нашей цели, если заниматься им радипознания, а не по-торгашески.......Оно усиленно влечет душу ввысь и заставляет рассуждать о числахсамих по себе, ни в коем случае не допуская, чтобы кто-нибудь подменял ихимеющими число видимыми и осязаемыми телами. Вот ты и видишь, мой друг, что нам и в самом деле необходима эта наука,раз оказывается, что она заставляет душу пользоваться самим мышлением радиистины. Приходилось ли тебе наблюдать, как люди с природными способностями ксчету бывают восприимчивы, можно сказать, ко всем наукам? Даже все те, ктотуго соображают, если они обучаются этому и упражняются, то, хотя бы они неизвлекали из этого для себя никакой иной пользы, все же становятся болеевосприимчивыми, чем были раньше.... Право, я думаю, ты нелегко и не много найдешь таких предметов, которыепредставляли бы для обучающегося, даже усердно, больше трудностей, чем этот. И ради всего этого нельзя оставлять в стороне такую науку, напротив,именно с ее помощью надо воспитывать людей, имеющих прекрасные природныезадатки.... Стало быть, пусть это будет у нас первая наука. Рассмотрим же и вторую,связанную, впрочем, с первой: подходит ли она нам? Но кто хоть немного знает толк в геометрии, не будет оспаривать, чтонаука эта полностью противоположна тем словесным выражениям, которые в ходуу занимающихся ею.... Они выражаются как-то очень забавно и принужденно. Словно они занятыпрактическим делом и имеют в виду интересы этого дела, они употребляютвыражения "построим" четырехугольник, "проведем" линию, "произведемналожение" и так далее, все это так и сыплется из их уст. А между тем этоведь наука, которой занимаются ради познания.... Это наука, которой занимаются ради познания вечного бытия, а не того,что возникает и гибнет.... Значит, милый мой, она влечет душу к истине и воздействует нафилософскую мысль, стремя ее ввысь, между тем как теперь она у нас низменнавопреки должному.... Значит, надо по возможности строже предписать, чтобы гражданеПрекрасного города ни в коем случае не оставляли геометрию, ведь немаловажнодаже побочное ее применение. Что же? Третьим предметом будет у нас астрономия, как по-твоему? - По-моему, да, потому что внимательные наблюдения за сменой временгода, месяцев и лет пригодны не только для земледелия и мореплавания, но неменьше и для руководства военными действиями. - Это у тебя приятная черта: ты, видно, боишься, как бы большинству непоказалось, будто ты предписываешь бесполезные науки. Между тем вот чтоочень важно, хотя поверить этому трудно: в науках этих очищается и вновьоживает некое орудие души каждого человека, которое другие занятия губят иделают слепым, а между тем сохранить его в целости более ценно, чем иметьтысячу глаз, ведь только при его помощи можно увидеть истину. После плоскостей мы взялись за объемные тела, находящиеся в движении, анадо бы раньше изучить их самих по себе, ведь правильнее было бы послевторого измерения рассмотреть третье: оно касается кубов и всего того, чтоимеет глубину. - Это так, Сократ, но здесь, кажется, ничего еще не открыли. - Причина тут двоякая: нет такого государства, где наука эта была бы впочете, а исследуют ее слабо, так как она трудна. Исследователи нуждаются вруководителе, без него им не сделать открытий. Прежде всего трудно ожидать,чтобы такой руководитель появился, а если даже он и появится, то принынешнем положении вещей те, кто исследует эти вещи, не стали бы егослушать, так как они слишком высокого мнения о себе. Если бы все государствов целом уважало такие занятия и содействовало им, исследователи подчинилисьбы, и их непрерывные усиленные поиски раскрыли бы свойства изучаемогопредмета. Итак, четвертым предметом познания мы назовем астрономию, в настоящеевремя она как-то забыта, но она воспрянет, если ею займется государство. - Естественно. Ты недавно упрекнул меня, Сократ, что моя похвалаастрономии была пошлой, так вот, теперь я произнесу ей похвалу в твоем духе:ведь, по-моему, всякому ясно, что она заставляет душу взирать ввысь и ведетее туда, прочь ото всего здешнего. - Возможно, что всякому это ясно, кроме меня, мне-то кажется, что этоне так. Пожалуй, ты еще скажешь, будто если кто-нибудь, запрокинув голову,разглядывает узоры на потолке и при этом кое-что распознает, то он видит этопри помощи мышления, а не глазами. - Глядит ли кто, разинув рот, вверх илиже, прищурившись, вниз, когда пытается с помощью ощущений что-либораспознать, все равно, утверждаю я, он никогда этого не постигнет, потомучто для подобного рода вещей не существует познания и душа человека при этомсмотрит не вверх, а вниз, хотя бы он даже лежал навзничь на земле или плылпо морю на спине. Эти узоры на небе, украшающие область видимого, надо признать самымипрекрасными и совершенными из подобного рода вещей, но все же они сильноуступают вещам истинным с их перемещениями друг относительно друга,происходящими с подлинными быстротой и медленностью, согласно истинномучислу и во всевозможных истинных формах, причем перемещается все содержимое.Это постигается разумом и рассудком, но не зрением. Значит, небесным узором надо пользоваться как пособием для изученияподлинного бытия... Значит, мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, сприменением общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне... Пожалуй, как глаза наши устремлены к астрономии, так уши - к движениюстройных созвучий; эти две науки - словно родные сестры... Так же, какастрономы, люди трудятся там бесплодно: они измеряют и сравниваютвоспринимаемые на слух созвучия и звуки....Они ищут числа в воспринимаемых на слух созвучиях, но не подымаютсядо рассмотрения общих вопросов и не выясняют, какие числа созвучны, а какиенет и почему. Я по крайней мере думаю, что если изучение всех разобранных намипредметов доходит до установления их общности и родства и приводит к выводуотносительно того, в каком именно отношении они друг к другу близки, то онобудет способствовать достижению поставленной нами цели, так что труд этотокажется небесполезным. Так вот, Главкон, это и есть тот самый напев, который выводитдиалектика. Он умопостигаем... Когда же кто-нибудь делает попыткурассуждать, он, минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремляетсяк сущности любого предмета и не отступает, пока при помощи самого мышленияне постигнет сущности блага. Так он оказывается на вершине умопостигаемого,подобно тому как другой взошел на вершину зримого. Не назовешь ли ты этот путь диалектическим? Взятое в целом, занятие теми науками, о которых мы говорили, дает этувозможность и ведет прекраснейшее начало нашей души ввысь, к созерцаниюсамого совершенного в существующем... Никто не докажет нам, будто можно сделать попытку каким-нибудь инымпутем последовательно охватить все, то есть сущность любой вещи, ведь вседругие способы исследования либо имеют отношение к человеческим мнениям ивожделениям, либо направлены на возникновение и сочетание вещей или жецеликом на поддержание того, что растет и сочетается. Значит, в этом отношении один лишь диалектический метод придерживаетсяправильного пути: отбрасывая предположения, он подходит к первоначалу сцелью его обосновать; он потихоньку высвобождает, словно из какой-товарварской грязи, зарывшийся туда взор нашей души и направляет его ввысь,пользуясь в качестве помощников и попутчиков теми искусствами, которые мыразобрали. Тогда нас удовлетворят, как и раньше, следующие названия: первый раздел- познание, второй - размышление, третий - вера, четвертый - уподобление.Оба последних, вместе взятые, составляют мнение, оба первых - мышление. Икак сущность относится к становлению, так мышление - к мнению. А какмышление относится к мнению, так познание относится к вере, а рассуждение куподоблению. Конечно, ты называешь диалектиком того, кому доступно доказательствосущности каждой вещи. Кто не в силах в помощью доказательства определить идею блага, выделивее из всего остального; кто не идет, словно на поле битвы, сквозь всепрепятствия, стремясь к опровержению, основанному не на мнении, а напонимании сущности... Такой человек проводит нынешнюю свою жизнь в спячке исновидениях, и, прежде чем он здесь пробудится, он, придя в Аид,окончательно погрузится в сон. Значит, счет, геометрию и разного рода другие предварительные познания,которые должны предшествовать диалектике, надо преподавать нашим стражам ещев детстве, не делая, однако, принудительной форму обучения.... Свободнорожденному человеку ни одну науку не следует изучать рабски.... Поэтому, друг мой, питай своих детей науками не насильно, а играючи,чтобы ты лучше мог наблюдать природные наклонности каждого. По истечении этого срока юноши, отобранные из числа двадцатилетних,будут пользоваться большим почетом сравнительно с остальными, а наукам,порознь преподававшимся им, когда они были детьми, должен быть сделан общийобзор, чтобы показать их сродство между собою и с природой бытия.... И это самая главная проверка, имеются ли у человека природные данныедля занятий диалектикой или нет. Кто способен все обозреть, тот - диалектик,кому же это не под силу, тот - нет.... Вот тебе и придется подмечать, кто наиболее отличится в этом, кто будетстойким в науках, на войне и во всем том, что предписано законом. Из этихюношей, когда им исполнится тридцать лет, надо будет опять-таки произвестиотбор, окружить их еще большим почетом и подвергнуть испытанию ихспособность к диалектике, наблюдая, кто из них умеет, не обращая внимания назрительные и остальные ощущения, подняться до истинного бытия. Но здесьтребуется величайшая осторожность, мой друг. - А собственно, почему? - Разве ты не замечаешь зла, связанного в наше время с умениемрассуждать, - насколько оно распространилось. - В чем же оно состоит? - Люди, занимающиеся этим, преисполнены беззакония. - И в очень сильной степени. -...Относительно того, что справедливо и хорошо, у нас с детских летимеются взгляды, в которых мы воспитаны под воздействием наших родителей, -мы подчиняемся им и их почитаем. Когда перед человеком, находящемся в таком положении, встанет Вопрос,вопрошая: "Что такое прекрасное?" - человек ответит так, как привычно усвоилот законодателя, однако дальнейшее рассуждение это опровергнет. После частыхи всевозможных опровержений человек этот падет так низко, что будетпридерживаться мнения, будто прекрасное ничуть не более прекрасно, чембезобразное. Так же случится и со справедливостью, с благом и со всем тем,что он особенно почитал. После этого что, по-твоему, станется с егопочтительностью и послушанием? - У него неизбежно уже не будет такого почтения и послушания. - Если же он перестанет считать все это ценным и дорогим, как бывало, аистину найти будет не в состоянии, то, спрашивается, к такому же иномуобразу жизни ему естественно обратиться, как не к тому, который ему будетлестен? - Все другое исключено. - Так окажется, что он стал нарушителем законов, хотя раньше соблюдалих предписания.... Значит, чтобы люди тридцатилетнего возраста не вызывали у тебяподобного сожаления, надо со всевозможными предосторожностями приступать крассуждениям.... Разве не будет одной из постоянных мер предосторожности не допускать,чтобы вкус к рассуждениям проявлялся смолоду? Я думаю, от тебя не укрылось,что подростки, едва вкусив о таких рассуждений, злоупотребляют ими радизабавы, увлекаясь противоречиями и подражая тем, кто их опровергает, да исами берутся опровергать других, испытывая удовольствие от того, что своимидоводами они, словно щенки, тащат и рвут на части всех, кто им подвернется. - Да, в этом они не знают удержу. - После того как они сами опровергнут многих и многие опровергнут их,они вскорости склоняются к полному отрицанию прежних своих утверждений, аэто опорочивает в глазах других людей и их самих да заодно и весь предметфилософии. Разве не относится к мерам предосторожности все то, о чем мы говорилираньше: допускать к отвлеченным рассуждениям лишь упорядоченные и стойкиенатуры, а не так, как теперь, когда за это берется кто попало, в том числесовсем неподходящие люди? А когда им будет пятьдесят, то тех из них, кто уцелел и всяческиотличился, - как на деле, так и в познаниях - пора будет привести кокончательной цели - заставить их устремить ввысь свой духовный взор ивзглянуть на то самое, что всему дает свет, а увидев благо само по себе,взять его за образец и упорядочить и государство, и частных лиц, а такжесамих себя - каждого в свой черед - на весь остаток своей жизни. Большуючасть времени они станут проводить в философствовании, а когда наступитчеред, будут трудиться над гражданским устройством, занимать государственныедолжности - не потому, что это нечто прекрасное, а потому, что такнеобходимо ради государства. Таким образом, они постоянно будут воспитыватьлюдей, подобных им самим, и ставить их стражами государства взамен себя, асами отойдут на Острова блаженных, чтобы там обитать. Государство наобщественный счет соорудит им памятники и будет приносить жертвы какбожествам, если это подтвердит Пифия, а если нет, то как счастливым ибожественным людям.