2015-05-26
1089
Рождение новой научной концепции всегда является событием. Несмотря на то, что артикуляция концепции тезауруса состоялась в 1992 году[107], свое завершенное обоснование она получила только в вышедшей недавно книге «Тезаурусы. Субъектная организация гуманитарного знания»[108]. Столь долгий путь становления идеи был обусловлен не только ее принципиальной новизной и соответственно, необходимостью ее научного обоснования, но и стремлением авторов - известных ученых Валерия Андреевича и Владимира Андреевича Луковых - доказать функциональность и методологическую эвристичность тезаурусного подхода для многих гуманитарных наук[109].
Что представляется привлекательным в данной научной монографии? – Прежде всего, ее своевременность и соответствие как закономерностям саморазвития науки, так и требованиям самой действительности, отражаемой научным знанием. Кроме того, работа инновационна как первое оригинальное, развернутое, последовательное и доказательное изложение концепции тезауруса. Наконец, книга обладает таким редким качеством для научных трудов, как наличие интриги, которая определяется драматургией текста, характером подобранного материала и способом его интерпретации.
Субъективизация культуры как основание субъективизации гуманитарного знания
Книга рождена определенной гносеологической ситуацией и в этом смысле выступает как культурно опосредованная. Суть новой исследовательской парадигмы состоит в субъективизации современной науки и, прежде всего, гуманитарного знания. Концепция тезауруса – это концепция, отражающая способность субъекта определенным образом организовывать знание о мире, выстраивать иерархию представлений о нем и отражать ту часть действительности, которая им освоена как наиболее существенная. Здесь осью организации знания становится субъект, анализирующий информацию с точки зрения ее актуальности для себя и ее систематизирующий. При этом важно, что информация, обеспечивающая жизнеспособность субъекта, оптимизирующая его ориентационный потенциал, организуется не по достаточно объективной оси «общее – частное», а по оси «свое - чужое», выстраиваясь в соответствии с установками, задаваемыми человеком, где «свое» становится заместителем «общего»[110].
Именно в этом ключе можно рассматривать тезаурусный подход в науке, который отражает усиление в гуманитарном знании роли и значения субъекта. Чем обусловлена такая гносеологическая ситуация? – Прежде всего, стремительным возрастанием объемов информации как активной среды пребывания человека и интенсификацией воздействия информационных потоков на человеческое сознание. Этот эффект Э. Тоффлером был назван «информационным шоком» или «шоком будущего»[111], П. Валери - состоянием «потерянности» и «удрученности»[112], сходным с тем, которое человек испытывает в музее с огромным количеством экспонатов, Ж.-Ф. Лиотаром – «нулевой степенью культуры», обусловленной безостановочным стремлением человека туда, где «что-то происходит» и невозможностью для него зафиксировать свое положение в определенных координатах[113].
Постепенное получение информации, соотносимое со скоростью ее полного усвоения, было свойственно развитию общества и индивида вплоть до эпохи информационного взрыва. Эта ситуация отличалась, во-первых, бережным отношением к информации и стремлением к максимально полному ее сохранению, во-вторых, сакрализацией информации и наделением ее статусом истины, объективного знания. Избыточность же информации, характерная для современного этапа развития общества, естественным образом соотносится с ее быстрым устареванием, обесцениванием, а вместо установки на постижение смыслов приходит установка на поверхностность, «скольжение» по значительным массивам информации без глубинного ее усвоения.
Избыточность информации оказывает влияние на все сферы развития человека и общества – в религиозной сфере это отражается в явлениях «религиозного синкретизма», подобного движению приверженцев Нового Века[114], позволяющего совмещать языческие представления, буддистскую терпимость ко всем формам жизни, ритуалы лютеранской церкви – то есть, сохранять известную автономию от религиозной сферы, связанную с формальностью усвоенных догматов. Избыточность социальной информации, обусловленная подвижностью социальных статусов, ролевых позиций, повышением коммуникативности общественной среды, приводит к готовности перемены образа жизни и личному преобразованию, особой «кинетичности», стремлению к избежанию фиксации и идентификации[115]. Избыточность художественной информации, поставляемой через теле-коммуникационные системы, обусловливает формирование новой эстетической системы, ориентированной не на уникальное, а на повторяемое и воспроизводимое[116].
Те же закономерности прослеживаются и в сфере науки, где овладение огромными массивами информации отражается в известном плюрализме исследовательских установок и подходов, в способности восприятия такого основополагающего концепта науки, как истина, в качестве сферы, не обладающей качеством константности. Эта ситуация в отдельных случаях и рассматривается как ситуация субъективизации науки.
Однако названная причина не является единственным основанием для усиления роли субъектного начала в науке и культуре. Она не проясняет того факта, что субъективация гуманитарного знания наметилась уже в рамках постклассической философии и науки и ярко проявилась в конце XIX – начале XX века в работах представителей «философии жизни». И то, что в сегодняшней культуре и отражающем ее знании выступает как закономерность, проявившаяся полностью, столетие назад существовало как тенденция, однако тенденция яркая, наполненная новым содержанием, отражающая то сомнение в гармоничности и упорядоченности мироустройства, которое пришло на смену уверенности в целостности, завершенности и рациональной целесообразности мира[117].
Фактически, уже А. Шопенгауэр показал, что мира, проницаемого для мысли и существующего по законам классического детерминизма, не существует. Мир алогичен, противоречив в развитии, он непостижим для разума, поэтому разум утрачивает значение основного инструмента восприятия реальности и уступает место таким методам ее интуитивного постижения, как «вживание», «вчувствование», «постижение жизни жизнью». Реальность же - не что иное, как продукт ее произвольного конструирования - реальный «Мир как Воля» может уступить место «Миру как Представлению». И в этом смысле человек становится не просто центром организации социального пространства, но субъектом его ментального конструирования. Именно эта идея, которая найдет новое выражение и обоснование в концепциях «социального конструирования реальности» П. Бергера и Т. Лукмана, «габитуса» как системы схем восприятия и оценивания П. Бурдье, «множественных реальностей» А. Шюца, «фреймов» как структур, определяющих интерпретацию реальности, И. Гофмана, станет основополагающей для теории тезауруса. Не случайно, что именно эти подходы рассматриваются авторами монографии в качестве методологической и теоретической платформы концепции тезауруса.
В определенном смысле, субъектный подход определяется самой спецификой социальной психологии и социологии, в рамках которых были сформулированы основные положения названных теорий. Однако эти же идеи пронизывают и культурфилософские концепции, отражаясь, в частности, в таких теориях развития, отрицающих линейность, как волновые и циклические парадигмы[118]. Эти же идеи становятся смысловым центром и постмодернистских построений, воплощаясь в таких понятиях и образах, как «постметафизическое мышление» - отражение восприятия мира как мира возможностей и отказ от единой и системной концептуальной модели мира (как в философии, так и в науке, теологии, этике), как «ризома» - символ отсутствия центра и генеральной системы иерархий, «постистория» - воплощение принципов нелинейного развития, «образцовый Читатель» - источник организации смыслов произведения, и т.п. Все эти теории были рождены одной ситуацией, связанной с предельной субъективизацией социальной и культурной жизни и соответствующей ей субъективизацией знания.
