Он запретил из гигиенических соображений, потому что клоака?

Нет, нисколько. Просто потому что не хер купаться. И вообще, не хер выходить за территорию лагеря. Тем более, мы гоним с Борей самогон и вообще плохие. Наблюдать за дисциплиной сложно при такой разболтанной команде. Поскольку он не курил, а мы курили все, он заставлял по утрам собирать окурки. Марк Евгеньевич, Василий Дмитриевич с Романом Ароновичем многопочтенным, на четвереньках, вместе со мной – иначе не коллегиально, – лазали по лагерю в поисках этих самых бычков. Самое забавное, что действительно хана в случае неповиновения. Потому что он их держал лаборантами и мог уволить с работы в любой момент.

Разузнав, что Бырня наблюдает за обстановкой в лагере в отражении стекол своего окна, я выбрал время, когда его не было в кабинете и сел в кресло. Надо было знать, каков у него обзор. Оказалось, что он видит двор, но на уровне пояса человека моего роста. Ниже пояса не видно. Поэтому, для диверсионных вылазок следовало перемещаться по двору на четвереньках. Мои юные друзья дико потешались. У нас было два повода уйти из лагеря. Это выпить... То есть, три: выпить, погулять с барышней, а также искупаться. В поле мы работали с семи утра до двух или трех часов дня. После этого разрешалось передохнуть часок, затем камеральная работа: надо сидеть и писать карточки, обрабатывать материал. Из лагеря выходить не положено. Поэтому я вспомнил свои армейские навыки и обучил всех ходить купаться на четвереньках. Главное – миновать участок, который Бырня видит из окна. Переползаешь, потом – шлеп через забор, и свободен. Как великий китайский народ.

Помимо всего прочего, Павел Петрович строго следил, чтоб я не ходил к Эмке. А я и не ходил. Я лазал по-пластунски. Ровно без пяти семь возвращался утром в свою кочегарку. Он заходил и объявлял подъем. Правда, после бессонной ночи довольно сложно работать качественно. Почуяв неладное, Бырня ликвидировал мой льготный режим посещения раскопа. А во второй половине дня посадил писать карточки, чтоб я не смел нигде шляться.

И тут приехал Булатов. Знаешь кто такой Булатов? Булатов в тот момент был главным археологом Советского Союза. Не реально, а формально. Он заведовал отделом археологии Министерства культуры СССР. По специализации золотоордынец. По происхождению тоже. Звали его Николай Михайлович, а на самом деле Назым Молдахмедович, он татарин. Булатов чиновник знатный. Мы поехали его встречать в Кишинев, и я с ним довольно быстро подружился. Славный мужик. Я ему дал немедленно читать свою диссертацию. Он сразу ее прочел. Немедленно уловил мой роман с Эмкой и предупредил, что я могу допрыгаться.

Дело в том, что я со всеми советовался, как и где бы этот диссер ухитриться защитить. Эмма пообещала договориться с Федоровым-Давыдовым, у которого работала в скромной должности лаборанта. На что Булатов, прочтя мою диссертацию, дал комментарий: «Ты довольно сильно рискуешь...». Он давно умер, бедняга, причем от алкоголизма. Булатов сказал: «У них более чем дружеские отношения с Федоровым-Давыдовым и если Эмка тебе будет протежировать, то он возревнует». Потом подумал и добавил: «Поэтому лучше не суй свой нос туда, куда порядочные люди суют свой хуй»...

Бырня меня несколько раз пытался поймать, но безуспешно. Пока я сам не попался. Мы просто проспали и опоздали с Эмкой на работу. Нам был объявлен выговор. С этого дня Эмма тоже оказалась в опале. У нее самой финансовое положение было незавидным, терять работу не хотелось. Ей в жизни вообще кем угодно приходилось работать. Одно время даже дворником, поскольку лаборантских не хватало.

Одновременно, при содействии матери, очень старой и больной женщины, которая курировала продуктовую часть экспедиции. Бырня поймал нас на самогоноварении. Засек нас с Борей за алтарем (самое укромное место в лагере). Устроил мне скандал за пьянку, но на самом деле это была сцена ревности. А я, выпив Бориного самогона, сделал шаг ему навстречу со словами: «Сейчас я вас тут, блядь, порешу». Когда выпьешь стакан самогона, что угодно скажешь. «Я сейчас тебе, сука, все яйца оторву и на уши повешу»!». Сработала старая армейская выучка вести интеллигентную беседу. Короче, совсем с ума сошел… Бырня перепугался, забился куда-то в спальные мешки. Марк с Васей и Рабиновичем меня схватили за руки и уволокли. Драки не произошло, естественно. На следующий день мы с Эмкой собрали свои жалкие котомки и ушли, «солнцем палимые».

Эмка уехала в свою Москву. На прощание я передал ей свою беседу с Булатовым. Она возмутилась, сказала, что этот Булатов гнусный сплетник, грязный клеветник и все такое прочее. Пообещала, что с защитой все будет в порядке. Но, как оказалось задним числом, Булатов был прав...

Так я снова остался без работы. Стал бродить по городу в праздном безделье. И тут кто-то мне сказал, что в секторе археологии отдела по охране памятников областного управления культуры есть вакансия. Отдел располагался в краеведческом музее – другого помещения у них не было. В деле моего трудоустройства на работу, да и последующей диссертационной судьбе, ведущую роль сыграли кошки.

У нас кошачий дом. Мы все очень любим кошек. В этом нет ничего уникального и особенного. Кошки все время были разные. То одна, то две одновременно, но не более. Краеведческий музей в то время находился в ужасном состоянии. Ремонт там не прекращался годами. Здание походило на свалку рухляди. Директором был человек с редкой фамилией Иванов. Бывший второй секретарь измаильского райкома партии. Ранее он сделал карьеру на расстрельных делах.