Функции научных законов

Наиболее яркие функции научных законов — это объяснение и пред­сказание. Действительно, одна из важнейших черт теоретического мышле­ния — это подведение тех или иных явлений под установленный научный закон. В том числе, как мы говорили выше, объясняется не только то, что реально имеет место, но и то, что могло бы произойти при наличии опреде­лённых обстоятельств. Здесь функция объясняющая переходит в функцию предсказательную. Далее, важнейшей функцией законов является далеко­идущая унификация научного знания. Так, законы высокой степени общно­сти объединяют и систематизируют обширные области знаний.

В целом же функции научных законов включены в функции научной теории, т.к. закон всегда входит в контекст теории, репрезентируя её принципиальные положения. О функциях научной теории мы будем гово­рить в соответствующем месте (§ 3.4).

Резюме. Итак, научный закон концентрирует в себе сущностные, устойчивые черты изучаемых явлений. Закон — универсальное утверж­дение, приложимое к бесконечному числу единичных случаев, соот­ветствующих определённым базисным условиям. С операционально-методологической стороны он является лишь хорошо подтверждённой гипотезой, а не логически необходимым выводом из совокупности единичных данных. Всякий научный закон является гораздо более сильным утверждением, чем те утверждения, которые просто описы­вали бы конечную совокупность единичных феноменов. В конечном счёте сам теоретический разум «берет на себя ответственность» за выдвижение научного закона. Использование законов в научной прак­тике погружено в сложный контекст идеализации, допущений, абстракт­ных объектов. Посредством научных законов выполняются описания, пред­сказания, унификация и др.

1.3. Научное объяснение

Что значит объяснить? Очевидно, что после объяснения мы должны понимать сущность какого-то явления или события лучше, чем до объяс­нения. Объяснение должно давать прирост понимания.

Научное объяснение какого-то явления означает (в отличие от ненауч­ного объяснения) интерпретацию данного явления в научном контексте; для его объяснения привлекаются имеющиеся научные знания и допусти­мые в науке способы рассуждения. Выдвижение объяснений изучаемых явлений — одна из важнейших функций науки. В науке используются са­мые разнообразные способы объяснения. Детальный анализ различных видов научного объяснения даёт Е.П. Никитин". В философии науки име­ли место попытки как-то упорядочить разнообразие видов научных объяснений и даже предложить единую теорию научного объяснения. Широко известной является концепция Карла Гемпеля, достаточно чётко изложенная им в 1942 г. в статье «Роль общих законов в истории». В фи­лософии науки она обрела статус стандартной, или классической объяс­нительной схемы.

Дедуктивная объяснительная схема К. Гемпеля

Согласно К. Гемпелю и в естественных, и в социальных науках ис­пользуется схема объяснения через общий закон. Научно объяснить какое-либо явление означает подвести его под общий закон, частным слу­чаем которого оно и является. Базой такого научного объяснения вы­ступают либо действительные научные законы из конкретных научных областей (скажем, законы оптики), либо, что характерно прежде всего для социальных наук, общие «законоподобные утверждения». Согласно К. Гем­пелю объяснение по своей логической структуре представляет собой рас­суждение от общего к частному. Подобного рода умозаключение принято называть дедуктивным. Поэтому общая схема объяснения, предложенная К. Гемпелем, получила название дедуктивно-номологической (от греч. nomas — «закон»). Позже К. Гемпель расширил схему объяснения, признав, что рассуждение может идти не только по типу строгого вывода от общего к частному, но могут использоваться и рассуждения, приводя­щие к лишь вероятному заключению. Поэтому схема объяснения была в конечном виде разделена на собственно дедуктивно-номологическую и индуктивно-вероятностную подмодели.

Итак, в схеме К. Гемпеля логический акцент был сделан на номологичностъ научного объяснения, на подведение заключения под общее утвер­ждение. К. Гемпель считал эту схему достаточно универсальной, включа­ющей в себя различные реально осуществляемые научные объяснения. Так, в социальных науках в большинстве случаев законоподобные утверж­дения используются неявно, в виде скрытых предпосылок, а дедуктивный вывод не разворачивается полностью, будучи лишь молчаливо предпо-

¹ Никитин Е.П. Объяснение — функция науки. М.', 1970.

лагаемым. Это маскирует роль законоподобных предложений в социаль­ных науках. Но тем не менее всегда именно общие утверждения являются базой научного объяснения.

Схема Гемпеля (названная позже схемой Гемпеля—Оппенгейма) каза­лась весьма естественной и была изложена достаточно стройно. Тем не менее её обсуждение породило множество дискуссий. Безусловным до­стижением К. Гемпеля явилось то, что он показал действительную важ­ность номологических объяснений, их логическую структуру, их посто­янное присутствие в неявном виде даже в социальных науках. Недостаток же концепции К. Гемпеля состоял в том, что его теория давала зауженный взгляд на проблему научного объяснения в целом. Прежде всего, в со­циальных науках номологическое объяснение все же не играет ведущей роли, а является лишь одним из элементов целого спектра разнообразных приёмов и способов объяснения. (Подробнее см. в главе 5.) Что же касает­ся естественных наук, то и там наряду с подведением под общий закон используются и другие способы объяснения. Кроме того, номологическая схема слишком упрощала действительный ход рассуждения. Часто весь­ма непросто произвести подведение под общий закон: требуется пост­роение целых вспомогательных теорий промежуточного уровня, которые состыковываются с общими законами и конечным утверждением доста­точно сложным образом. Существует и, например, такая трудность, как многозначность объяснения, когда одно и то же явление может быть де­дуцировано из совершенно различных общих положений. В этом случае, помимо чисто дедуктивного рассуждения от общего к частному, научное мышление должно производить оценку тех или иных объяснений, выби­рая из логически равноценных все же наиболее приемлемое, на основе каких-то дополнительных критериев. Наконец, можно ли вообще сво­дить любое объяснение к разновидности логического вывода?

Таким образом, возникла необходимость расширить понятие объясне­ния. Так, концепция научного объяснения была далее развита Эрнестом Нагелем в книге «Структура науки» (1961). Он указывает, что, помимо указания на общий закон, существуют и другие паттерны научного объяс­нения (вероятностное, функциональное и др.)¹. Появились и другие под­ходы к проблеме научного объяснения.

Базис и структура как основания характеризации объяснений

Для того чтобы разобраться в многообразии видов научного объясне­ния, нужно различать два логических основания, которые, к сожалению, часто смешиваются в имеющихся классификациях объяснений. (О необ-

¹ Nagel E. The Structure of Science. London, 1961. P. 20-26.

ходимости подобного деления говорит, например, В.А. Штофф¹.) Мы бу­дем различать:

1) базис, на который ссылаются при объяснении и который указывают в виде фундамента объяснения; так, при объяснении ссылаются на об­щий закон, на установленную причину данного явления и т.п.;

2) логическую структуру самого объяснения. Базис объяснения.

В качестве базиса объяснения могут выступать различные контексты. Можно выделить так основные виды объясняющих оснований, как:

1) закон;

2) причина;

3) структура;

4) функция;

5) происхождение и особенности развития. Рассмотрим их поочерёдно.

1. Закон или законоподобное утверждение (в этом случае объяснение на­зывается номологическим); о законах говорилось в предыдущем параграфе.

2. Причина. В этом случае объяснение сводится к нахождению и рас­крытию причины (или совокупности причин), вызвавшей возникновение данного явления. Такое объяснение называется каузальным (лат. causa — «причина»). Причина может быть как однозначно действующей (на еди­ничный объект), так и обнаруживаемой статистическими методами, т.е. выступающей как тенденция, определённая предрасположенность, кор­реляционная связь, выявляемая в массовых явлениях. Применительно к этому можно говорить о статистическом, корреляционном объяснении.

Фундаментальное значение каузальным объяснениям придаёт Уэсли Сэлмон в своей получившей широкую известность работе «Научное объяснение и причинная структура мира» (1984)². Он развивает т.н. кау­зальную концепцию объяснения. В западной литературе концепцию Сэлмона нередко расценивают как альтернативу теории Гемпеля. Основные понятия, относящиеся к каузальной концепции объяснения, — это ста­тистическая релевантность, каузальные процессы, каузальные взаимодей­ствия. У. Сэлмон настаивает, что объяснение — это не вывод из законов, а нечто более содержательное; объяснение — это совокупность статисти­чески релевантной информации о каузальной истории событий. Иными словами, в объяснении мы должны не столько представить формулу зако­на, сколько раскрыть в контексте теории совокупность каузальных про­цессов, вызывающих то или иное событие.

¹ Штофф В.А. Проблемы методологии научного познания. М., 1978. С. 254.

² Salmon W.S. Scientific Explanation and the Causal Structure of the World. Princeton, 1984.

По У. Сэлмону, главная цель науки вообще — доставлять объяснения, вскрывающие причинные структуры, которые лежат в основе мирового «механизма». Он разрабатывает детальную теорию, описывающую, как исследователь распознает каузальные процессы и взаимодействия. Так, каузальный процесс содержит объективные «маркеры» и передаёт иссле­дователю определённую информацию.

Но, признавая безусловную важность причинных объяснений в науке, тем не менее нужно признать, что как общая концепция научного объясне­ния теория Сэлмона тоже вызывает ряд трудностей. Укажем две из них. Прежде всего она оставляет неопределённость относительно того, какой сорт информации вообще следует относить к причинной истории собы­тия, ведь эту историю можно протягивать в бесконечное прошлое и не­ограниченно расширять. Далее, она не охватывает все возможные случаи научных объяснений: практика объяснений гораздо разнообразнее.

3. Структура. Задача этого вида объяснения состоит в выяснении структуры того или иного объекта, которая обусловливает объясняемые свойства и (или) поведение системы. Например, те или иные химические свойства вещества могут быть объяснены структурой его кристалличе­ской решётки; в биологии объяснение особенностей протекания тех или иных жизненных процессов базируется на раскрытии структуры белко­вых молекул, клеточных мембран и т.п. Такое объяснение можно называть, соответственно, структурным.

4. Функция. Объяснение состоит в раскрытии функций, выполняемых данным объектом в той системе, в которую он входит. Эту разновидность объяснения следует рассмотреть подробнее. Она продолжает оставаться в чем-то дискуссионной темой.

Функциональное объяснение может быть использовано в тех случаях, когда объясняемый объект является подсистемой, частью, органом, элемен­том, функциональной единицей более широкой системы. Скажем, к этому виду относится объяснение смысла какого-то социального института через его функцию в рамках общей социальной системы (в т.н. функционалистском направлении в социологии); или, например, в физиологии — объясне­ние особой двояковогнутой формы эритроцитов через их транспортную функцию и связанную с этим необходимость максимально увеличить по­верхность эритроцитов. Функциональные объяснения используются доста­точно давно (преимущественно в биологических и гуманитарных науках).

Объяснения подобного рода получили традиционное название телео­логических (греч. telos — «цель, назначение»), т.к. их суть состоит в ука­зании на цель, которую необходимо достичь данной системе. Об объясне­ниях в терминах целевой причины шла речь ещё в «Метафизике» Аристотеля. В аристотелевской философии и физике телеологический

подход считался вполне разумным и естественным. Однако в Новое вре­мя телеологическое объяснение начинает вызывать сомнения. Дело в том, что этот тип объяснения близок к представлениям о сознании, желании, стремлении неодушевлённых предметов и явлений, т.е. антропоморфизирует и индивидуализирует их, в то время как объяснительные подходы нового естествознания требуют установления, прежде всего, универсаль­ных законов (на чем как раз настаивал К. Гемпель). По представлениям нового естествознания для объяснения поведения объекта необходимо знать общий закон и начальные условия, но не конечное состояние, к ко­торому стремится данный объект.

Функциональное объяснение является одним из частных случаев телео­логического. Вопрос о приемлемости функционального объяснения ока­зался трудным. Преобладающим было мнение о том, что данный вид объяснения даёт лишь неполное, частичное знание; так, К. Гемпель счи­тал, что использование функциональных объяснений свидетельствует лишь о незрелости той или иной науки. По мнению противников функцио­нальных объяснений, объяснения этого вида должны быть либо изгнаны из научного познания вообще, либо оставлены лишь в тех случаях, когда показана их фактическая сводимость к каузальным схемам. Тем не менее функциональные объяснения продолжали использоваться.

В существенной степени свет на эту проблему пролило развитие кибер­нетики. Изучение схем саморегулирования, поддержания стабильности систем, которое проводилось в кибернетике, показало, что сложно органи­зованные объекты действительно в определённом смысле телеологичны, т.е. стремятся к стабильным состояниям, к т.н. гомеостазу. Однако это не означает признания одушевлённости, сознательности таких систем. Целе­направленность их поведения можно анализировать и описывать в терми­нах отрицательной обратной связи, т.е. в каузальных и структурных катего­риях. Например, при повышении уровня глюкозы в крови увеличивается и поступление в кровь гормона инсулина; однако целевая связь вида «инсу­лин поступает для того, чтобы снизить уровень глюкозы» базируется на каузальной связи между уровнем глюкозы и системой нейроэндокринного реагирования, которая вследствие повышения глюкозы включает произ­водство инсулина. Выявление и описание такой связи редуцирует телеоло­гическое объяснение к каузальному. Таким образом, изучение процессов управления и саморегулирования помогло уточнить само понятие функцио­нального объяснения, условия его применения, конкретные механизмы функциональных взаимосвязей.

Позже, со становлением синергетики, стали изучаться ещё более сложные самоорганизующиеся системы; была осознана важность и по­ложительной обратной связи, задающей поведению системы ту или иную

направленность развития и самоорганизации. Исследование процессов формообразования и рождения порядка вывело к новому пониманию воз­можностей природы, что способствовало снятию напряжённости вокруг телеологических категорий и показало, в каком контексте возможно гово­рить о целевых установках тех или иных сложных неравновесных процессов.

Тем не менее остаётся и множество спорных моментов, касающихся воз­можности привлечения функциональных объяснений изучаемых явлений.

5. Происхождение и особенности развития. Здесь речь идёт о выяснении и осмыслении генезиса и истории того или иного явления, объекта, об изучении его основных этапов развития, событий прошлого, повлияв­ших на его нынешнее состояние. Такое объяснение называют генетиче­ским. Особенно широко оно используется в медико-биологических и со­циальных науках. Планомерное и методологически осознанное применение такого подхода составляет вообще суть исторического метода познания, о котором мы подробнее будем говорить в § 2.8.

Разнообразие оснований объяснения

Необходимо отметить, что для более полного и всестороннего раскры­тия особенностей и взаимосвязей изучаемого сложного явления различ­ные виды объяснения используются совместно, дополняя и уточняя друг друга. В этом случае стараются раскрыть и историю данного явления, и его функциональное значение в той или иной системе, и структурные особен­ности, пытаются подвести его под какие-то ранее установленные общие закономерности, ищут действующие на него причинные факторы, т.е. при­меняют в комплексе, в той или иной пропорции генетическое, функцио­нальное, структурное, помологическое и каузальное объяснения.

Мы рассмотрели только основные виды объясняющих оснований. Од­нако реальная практика научного мышления ни в коей мере не исчерпыва­ется ими ни в естественных, ни в социальных науках. Например, часто объяснение носит только предварительный характер, когда ссылаются не на закон или другие принятые утверждения, а на ещё не получившую широкого признания гипотезу (и, кстати сказать, не всегда имеющую ха­рактер общего утверждения, а порой индивидуализированную, предназна­ченную специально для данного случая), такое объяснение можно назвать гипотетическим. Другим видом предварительного объяснения является указание на модель данного явления, изучение которой дало нам какие-то знания, такое объяснение можно назвать модельным. Далее, особенно ши­рокий спектр различных оснований объяснения дают нам социальные науки. Так, в социальных науках используют ссылку на особенности исто­рической ситуации, на конкретные обстоятельства; в исторической науке применяют также объяснение через раскрытие психологических мотивов

(интенций) действующего лица. Такое объяснение представляет собой ещё одну разновидность телеологического — интенциональное.

Вообще существует разнородное и обширное множество объясняю­щих оснований, которые реально используются в научном объяснении. Это и различного рода самоочевидности, и соображения здравого смысла, и методологические положения, и философские установки.

Вопрос о логической структуре объяснения.

Теория Гемпеля отличается узостью взглядов. Далеко не всегда науч­ное объяснение представляет собой строгий дедуктивный вывод. Такое рассуждение играет ведущую роль лишь в физико-математических науках. Помимо дедуктивного вывода, в научной практике реально применяются и другие, недедуктивные рассуждения, в т.ч. и в точном естествознании.. Используются вероятностные, приближенные выводы; так, в модельном объяснении используется рассуждение по аналогии., Кроме того, часто объяснение вообще имеет достаточно сложную структуру, которую невозможно охарактеризовать однозначно, т.к. она содержит в замысловатом переплетении и дедуктивные, и недедуктивные составляющие, а также некоторые различные взаимосвязи. В социальных науках (и в некоторой степени даже и в естественных) важную роль игра­ет т.н. нарративная структура объяснений (лат. narratio — «рассказ, по­вествование»), базирующаяся на смысловых взаимосвязях и типичных аргументационных схемах естественного языка в его повествовательной, «рассказывающей» функции. В нарративном объяснении в избытке исполь­зуются такие приёмы, как приведение примеров с иллюстративной целью, употребление метафор, ссылки на чьи-то мнения и свидетельства, опора на авторитеты, введение различного рода предположений, апелляции к здраво­му смыслу, обильное использование неэксплицированных, скрытых допуще­ний и т.п. Нарративная структура пронизана понятными связями (термин, предложенный немецким психиатром и философом К. Ясперсом), во многом не требующими дальнейшей экспликации.

. В общем случае несводимы к однозначной логической структуре и та­кие процедуры, используемые в объяснениях, как интерпретация объяс­няемого явления в виде перевода с одного предметного языка на другой, экспликация тех или иных скрытых или неопределённых утверждений чисто логическими или содержательными средствами, «погружение» этих утверждений в контекст той или иной теории. Вообще важно помнить о том, что те или иные научные положения, законы являются лишь отдельными частями теоретического контекста как такового. Так что объясняется тео­рия целиком — со всеми её исходными допущениями, специализированным языком, методологическими предписаниями, Эмпирическим базисом, полем приложений, сложными логическими и концептуальными взаимосвязями

ее элементов. Сама теория есть развёрнутый контекст рациональной ин­терпретации для совокупности определённого класса тех явлений.

Стандарты понимания

Проблему научного объяснения осложняет и то, что в науке меняются сами стандарты понимания. Ведь в процессе объяснения то, что подлежит объяснению, т.е. нечто «менее понятное», должно объясняться через что-то «более понятное». Однако то, что сегодня считается понятным или до­казанным, с дальнейшим ходом научного развития может быть поставле­но под сомнение и потребовать переосмысления.

Внимание к проблеме «стандартов понимания» было привлечено во вто­рой половине XX в. работами прежде всего Стивена Тулмина (1922-1997), американского философа и логика. Действительно, в научном сообществе всегда действуют определённые стандарты, установки, общепринятые взгляды по поводу того, что действительно можно считать объяснённым и понятным, а что непонятным и требующим объяснения, а также по по­воду того, как нужно объяснять. Сами эти взгляды меняются с течением времени, поэтому наука не останавливается на однажды достигнутых объяснениях, а постоянно обновляет их арсенал.

Стандарты понимания не обязательно должны выражаться в явной фор­ме, в виде чётких методологических и теоретических установок. Скорее, наоборот: они становятся действующими ещё до того, как будут осознаны и выражены в вербальной форме. Именно интуиция, связанная с теми или иными действующими стандартами понимания, ведёт методологическое самосознание учёных в сторону тех или иных установок и принципов. Это значит, что в своей существенной части стандарты понимания, пожалуй, следовало бы отнести к неявному знанию. Например, некоторые авторы (К. Поппер, Р. Миллер) вводят такое понятие, как глубина объяснения. По мне­нию К. Поппера, при объяснении мы должны указывать на свойства изучае­мых объектов, более глубокие, чем те, которые подлежат объяснению; однако сама идея глубины ускользает от исчерпывающего логического ана­лиза. Как, утверждает К. Поппер, эта идея, тем не менее, направляет нашу интуицию. Поскольку наука развивается, то изменяются и интуиции, свя­занные с понятием глубины объяснения. Поэтому К. Поппер отвергает понятие окончательного объяснения, утверждая, что всякое объяснение в дальнейшем может быть улучшено с помощью законов более высокой универсальности, описывающих более глубокие свойства познаваемого мира¹.

¹ Поппер К. Реализм и цель науки // Современная философия науки: знание, рациональ­ность, ценности в трудах мыслителей Запада. М, 1996. С. Ш2-106.

Прагматические факторы в структуре объяснения

Важный вклад в проблему объяснения, внёс Б. ван Фраассен¹. Его кон­цепция получила в западной литературе название прагматической точки зрения (pragmatic view) на объяснение². Само название говорит о том, что в объяснении играют роль конкретные прагматические факторы.

Б. ван Фраассен указывает, что объяснение прежде всего должно снабдить нас контекстно-определённой информацией такого вида, кото­рый больше благоприятствует объясняемому событию, чем его альтер­нативам. Она должна выделить событие среди прочих возможных вари­антов или, иными словами, ответить на. вопрос, почему имеет место скорее данное событие, чем возможные иные. К значимой информации может относиться, в принципе, любая информация (а не только каузаль­ная, как настаивает, например, У. Сэлмон). Это означает, что нам не сто­ит ограничивать объяснение каким-то единственным паттерном. Кроме того, важно отметить роль прагматических факторов в объяснении. Нас в реальности интересует не какое-то «объяснение вообще»; такого объяснения просто не существует. На самом деле мы выделяем в общей ситуации некоторый исходный угол зрения. То, что мы ожидаем от объяснения, определено исходными прагматическими предпосылками. Например, мы изучаем действие лекарственного средства. Но объясне­ние его эффектов может быть специфицировано совершенно разными вопросами. Например, мы можем спросить, почему данное лекарство для данного заболевания эффективнее, чем другие лекарства и почему лекарство более эффективно для данного пациента, чем для других. Та­ким образом, сам контекст задаёт условия того, что будет в данном слу­чае считаться объяснением и информация какого вида будет действи­тельно относиться к делу.

Научное предсказание

В завершение вкратце рассмотрим тему предсказания. Понятие научного предсказания тесно связано с научным объяснением. Так, в дедуктивно-номологической схеме Гемпеля предсказание является той. же самой процеду­рой, что и объяснение. Разница только в том, что объяснение есть логический вывод из общих положений каких-либо утверждений о имевшем место явле­нии, а предсказание — это такой же логический вывод утверждения о воз­можности явления, ещё не случившегося. Действительно, структура пред­сказания сходна с объяснением и базируется на тех же текущих стандартах понимания. Однако предсказание имеет и свои специфические черты. Преж-

¹ Van Fraassen В. Scientific Image. Oxford, 1980. Ch. 5.

² KitcherE, Salmon, W.C Van Fraassen on Explanation. JPhil, 1987. LXXXIV, P. 315-330.

де всего предсказание является гораздо более сильным утверждением. К. Гемпель указывает на то, что многие объяснения лишены свойства пред­сказания. Действительно, мы, например, можем объяснить автомобильную аварию, но мы далеки от того, чтобы на основе этой же информации уметь ее предсказать¹. Р. Карнап отмечает по этому поводу, что вообще предсказуе­мость события базируется на полном знании ситуации и всех относящихся к ней фактов и законов природы, так что в общем случае следует говорить лишь о потенциальной предсказуемости тех или иных событий².

Кроме того, предсказание всегда однозначно: если при объяснении мы отталкиваемся от наличного факта и ищем лучшее объяснение среди не­скольких возможных, часто даже противоположных друг другу, то при предсказании мы отталкиваемся, наоборот, от объясняющего основания (закона, совокупности причин, анализа ситуации) и должны получить от­сюда единственную систему предсказаний.

Вообще предсказательная сила теории является естественным крите­рием её концептуальной мощи. Теория, которая умеет не только объяс­нять произошедшее, но и предсказывать, всегда оценивается выше. В этом смысле методы точного естествознания служат как бы образцом возможностей науки вообще. Именно поэтому постоянно предъявляют требования к тому, чтобы социальные науки не только предсказывали, но и объясняли факты (по аналогии с точным естествознанием, где, на­пример, возможно с высокой степенью точности рассчитать траекторию движущегося тела).

Резюме. Объяснение — важнейшая функция науки. Наука исполь­зует обширную совокупность объясняющих процедур. Существуют разнообразные объясняющие основания: закон, причина, структура, функция, генезис и др. Они часто используются комплексно, так что различные виды объяснений дополняют и уточняют друг друга. Мно­гообразие научных объяснений несводимо к однозначной логической структуре: в научной практике применяются и дедуктивные, и не­дедуктивные, и смешанные способы объяснения. При этом в науке изменяются с течением времени стандарты понимания и объяснения, представления о глубине объяснений. Важную роль играют в объяснении прагматические факторы, контекстно определяющие, что в данном слу­чае должно считаться объяснением, информацию какого вида мы хотим получить. Объяснительный потенциал теории может использоваться и для выдвижения более сильных утверждений — предсказаний.

¹ Гемпель К. Логика объяснения. М., 1998. С. 20.

² Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 259-261.

1.4. Эмпирический и теоретический уровни научного познания

Первоначальная постановка проблемы

Научное познание опирается на установленные факты и даёт им тео­ретическое объяснение. Поэтому кажется естественным полагать, что в научном познании чётко различимы область надёжно установленных фактов и теоретические конструкции, которые объясняют наличные фак­ты. Кажется, что это различие можно использовать и дальше: попробо­вать строго разделить всю сферу научного познания на два уровня — эмпирический и теоретический. К эмпирическому уровню следовало бы отнести все то знание, которое приобретается в ходе непосредственного изучения реальности, т.е. весь фактуальный материал, который является фундаментом для последующего теоретизирования. Теоретический же уровень — это сфера различных гипотез, обобщений, теорий, которые «надстраиваются» над фактуальным базисом и обеспечивают его научное толкование.

Идея чёткого различения двух уровней познания выглядит весьма привлекательно, ведь тогда мы получаем достаточно ясную структуру научного познания. Как мы уже говорили в § 0.2, в, неопозитивистском периоде философии науки считалось, что сфера научного познания отчёт­ливо распадается на факты, метод и теорию. Научный метод оказывался в роли проводника от фактов к теории. Программа логического позити­визма была направлена на выявление правил единого научного метода. Эти правила должны были однозначно определять процесс «восхожде­ния» от фактов к теориям и процесс эмпирического подтверждения вы­двигаемых гипотез. Если бы удалось найти подобные правила и довести их до сведения учёных, то в науке были бы практически исключены любые разногласия. Наука превратилась бы в надёжное, однозначное, истинное объяснение реальности. Вот почему проблеме чёткого различения эмпири­ческого и теоретического уровней было придано такое важное значение. (Отметим, что этот притягательный проект восходил к классическому идеалу науки, ведь уже первые теоретики новой науки — Ф. Бэкон, Р. Де­карт, Г. Лейбниц и другие — считали, что существует единственный научный метод, гарантирующий получение истинного знания и исключаю­щий разногласия.)

Вкратце рассмотрим, как развивалась эта программа.

Прежде всего, необходимо было прояснить эмпирический фундамент. Какие утверждения являются абсолютной базой для наращивания науч­ного знания? Это, видимо, такие утверждения, которые фиксируют, то, что непосредственно наблюдается учёными независимо от их теоретиче-

ских установок. Речь идёт об утверждениях «твёрдого опыта», в которых репрезентируются данные о результатах измерений, о наблюдаемых собы­тиях, о чётко фиксируемых изменениях в ходе изучаемого процесса и т.п. Подобного рода утверждения учёный формулирует в своём протоколе во время проведения эксперимента или наблюдения. Эти суждения, и были названы «протокольными предложениями». В них отражаются конкрет­ные» локализованные в пространстве и времени, единичные факты (скажем, факт, что в момент времени t давление газа в камере имело значение Р).

Однако дальнейшая разработка этой темы привела к существенным трудностям. Оказалось, что последовательное приведение научных утверж­дений к «протокольному» виду ведёт к бессмыслице, т.к. в содержание эмпирических утверждений всегда входят теоретические компоненты. Эти компоненты выходят за пределы непосредственного опыта и слу­жат его структурированию. Так, уже в приведённом выше примере можно выявить ряд скрытых теоретических и метафизических допущений. Ска­жем, для того чтобы иметь возможность зафиксировать момент времени t₁, нужно опираться на положения об измеряемости времени, об его одно­родности и равномерности, ввести также равномерную измерительную шкалу, которая предшествует проводимому опыту, а не является непо­средственным опытным фактом. Точно так же понятия газа и давления являются не непосредственным результатом первичных ощущений ис­следователя, а сложными теоретическими конструктами. И, наконец, сам данный факт (в момент времени t₁ давление газа в камере имело значение P₁) является не действительно единичным и нейтральным, а уже интер­претирован как существенный, т.е. общезначимый для всех подобного рода ситуаций и имеющий для нас подлинно теоретический интерес. Это означает, что не существует «чистого» языка наблюдений, независимого от любых теорий и теоретических допущений. Эмпирический факт — это не что-то простое и непосредственное. Эмпирическое знание на самом деле является сложным продуктом, который создаётся внутри специфи­ческого теоретического контекста.

Открытие неявного присутствия теоретических предпосылок в сфере эмпирической работы учёных подорвало программу нейтральных «про­токольных предложений». Это означало, что выделение эмпирического и теоретического уровней в научном познании может носить лишь отно­сительный характер. Абсолютной границы между ними провести нельзя.

Наблюдаемые и ненаблюдаемые объекты

Тем не менее, различение уровней научного познания не следует от­вергать полностью. Ведь в научной деятельности действительно мож­но обнаружить две составляющие, одна из которых сводится к пре-

имущественно лабораторно-экспериментальной работе, другая — к тео­ретизирующей. Это определённым образом отражается и в теоретическом языке. Дело в том, что вполне возможно проводить деление, пусть и не­достаточно строгое, между наблюдаемыми объектами, которые описыва­ются в языке данной теории в терминах наблюдения, и теми объектами, которые при данном состоянии исследований и их технических возмож­ностях не могут быть непосредственно выявлены, а вводятся в теорию как гипотетические объекты, т.е. как некие теоретические сущности, эмпи­рический смысл которых недостаточно определён. Допустим, наблюдая движение наэлектризованных частиц, физик может предположить сущест­вование невидимой среды, которая является носителем электрических свойств и взаимодействий; существованием такой среды можно объяс­нить многие опытные феномены, однако на данный момент у учёного может не оказаться средств обнаружения этой среды и измерения её свойств. Действительная история науки показывает, что для продвижения научного познания огромное значение имело введение подобного рода теоретических сущностей при отсутствии надёжных средств их эмпири­ческой верификации. Например, такие понятия, как «молекула» и «поле» в физике, «болезнетворное начало» в эпидемиологии, «химический элемент» в химии и т.п., явились в своём первоначальном введении имен­но ненаблюдаемыми.

Проблема роли теоретических понятий

Затруднения в проведении неопозитивистской программы были обна­ружены и на другом полюсе исследований — со стороны изучения теоре­тической сферы научного познания. При анализе языка теорий исследо­ватели столкнулись с проблемой, какую функцию в научных концепциях играют сугубо теоретические термины, т.е. те, референт которых не мо­жет быть однозначно выявлен эмпирическими методами. Возникло даже предположение о принципиальной устранимости таких терминов из на­учного языка. Ведь очень хотелось бы, чтобы теоретический термин пол­ностью вырастал из эмпирического содержания.

Проблема устранимости теоретических терминов была поставлена в 1931 г. андийским логиком Ф.П. Рамсеем. Суть её состоит в следующем: если данная научная теория содержит теоретические понятия, обозначаю­щие некие ненаблюдаемые объекты и с их помощью неплохо объясняет и предсказывает ряд непосредственно наблюдаемых феноменов, то нельзя ли переформулировать данную теорию таким образом, чтобы сохрани­лось все её эмпирическое содержание, вся её объяснительная и предсказа­тельная сила, но были устранены ненаблюдаемые сущности? Или, говоря иначе, если данная теория с помощью теоретических терминов устанав-

ливает связи между эмпирическими феноменами (например, научное предсказание можно понимать как связь между тем, что наблюдаемо и тем, что будет наблюдаться позже), то нельзя ли установить те же самые связи и без использования ненаблюдаемых объектов? Эта проблема полу­чила в философии и методологии науки название проблемы Рамсей-элиминации.

Позже эта проблема была изучена и представлена К. Гемпелем под на­званием дилемма теоретика. «Почему наука должна обращаться к гипо­тетическим сущностям, в то время как она заинтересована в установлении предсказательных и объяснительных связей между наблюдаемыми сущ­ностями?» — спрашивает он¹. Установление связи между наблюдаемыми объектами К. Гемпель называет систематизацией. Так, если теория уста­навливает между наблюдаемыми объектами некоторую дедуктивно-номологическую связь (см. § 1.3), то можно говорить о дедуктивной систе­матизации, если же эта связь недедуктивная, вероятностная, то можно говорить об индуктивной систематизации. Далее ход его рассуждений та­ков. Если теоретические термины не выполняют функции систематиза­ции, они не нужны. Но если они выполняют эти функции, т.е. устанавли­вают связи между наблюдаемыми явлениями, то эти же связи можно установить и напрямую, без использования дополнительных понятий. Тог­да опять же теоретические термины не нужны.

Прежде всего, возникает вопрос о технической возможности логиче­ски корректно осуществить Рамсей-элиминацию, т.е. переформулировку теории без использования неэмпирических понятий. Первое положитель­ное решение дал сам Ф.П. Рамсей, предложив процедуру замены тео­ретических терминов логическими конструкциями. Однако результаты Ф.П. Рамсея, показывающие принципиальную возможность устранимо­сти неэмпирических терминов из теории, ни в коем случае не означают, что учёные должны отказаться от использования таких терминов. Как подчёркивает Р. Карнап, процедуры Ф.П. Рамсея выявляют полное содер­жание наблюдений, на которых базируется та или иная теория; решение Ф.П. Рамсея лишь устраняет все неявно подразумеваемые дополнитель­ные значения неэмпирических терминов и выявляет действительный эм­пирический базис теории². Однако решение Ф.П. Рамсея оставляет откры­тым вопрос, зачем нужны неэмпирические термины.

Следующий шаг в решении этой проблемы принадлежит американ­скому логику В. Крэйгу. Он пришёл (в работах1953 г. и последующих)

¹ ГемпельК. Логика объяснения. М, 1998. С. 155.

² Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 333-335.

к более общему результату, из которого процедура Ф.П. Рамсея может быть получена как следствие. Метод, предложенный Крэйгом, оказался громоздким. Сам В. Крэйг считал его достаточно искусственным и имею­щим лишь теоретический интерес. И вот результат принципиальной важ­ности: теория, из которой были методом Крэйга изъяты неэмпирические термины, оказывалась непригодной для использования, нежизнеспособной.

Таким образом, данные, полученные Крэйгом (и другими логиками), показали необходимость теоретических терминов в структуре научной теории. С формальной точки зрения введение теоретических терминов существенно сокращает рассуждения, проводимые в рамках теории, дела­ет её обозримой, позволяет конечно-аксиоматизировать её (т.е. выразить в конечном множестве аксиом). С содержательной стороны значение не­эмпирических терминов состоит в том, что они создают собственно смысло­вые взаимосвязи теории. Так, Р. Карнап (как уже вкратце говорилось в § 1.1) указывает, что значение теоретического термина не исчерпывается его эмпирическим содержанием, а всегда имеет некое неявное дополнитель­ное значение, выходящее за рамки непосредственного опытного содержа­ния. (Скажем, масса — это не только соотношение между ускорением и силой, а что-то самостоятельное, особая сущность.) За счёт этого допол­нительного значения теоретический термин может быть использован в новых областях приложений, для объяснения других явлений, сможет раскрыть в дальнейшем опыте свои новые стороны. Это делает научную теорию открытой для будущего расширения, для роста научного знания. Процедуры Рамсея—Крэйга отбрасывают дополнительные, пока неэксплицированные смысловые составляющие теоретических терминов и фик­сируют настоящее состояние теории, сводя его к наличному эмпирическо­му содержанию. В противовес этому с осознанием важности скрытого потенциала, который несут с собой теоретические понятия, мы приходим к тезису принципиальной невозможности редукции теоретических тер­минов к эмпирическим. К. Карнап говорит о том, что возможна лишь час­тичная интерпретация теоретического термина через эмпирические, при которой теоретический термин лишь показывает какие-то отдель­ные, конкретизированные теорией стороны; однако содержание тер­мина этим не исчерпывается, в нем сохраняется некий нередуцируемый «остаток»¹.

Этот же момент подчёркивает и К. Гемпель в своём решении дилеммы теоретика. Он указывает, что целью теории нельзя считать только системати­зацию, установление взаимосвязей между эмпирическими явлениями. Учё-

¹ Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 310-319.

ный должен иметь возможность расширять и совершенствовать теорию, использовать мощные объяснительные средства, которые станут и в будущем руководить его поисками. Именно теоретические понятия, в настоящий момент недостаточно связанные с опытом, являются проводником новых исследований, корректировки теории, обнаружения новых взаимосвязей.

Кроме того, не следует забывать и о том, что сами возможности наблю­даемости изменчивы, относительны; ведь часто получается так, что ненаб­людаемое вчера становится сегодня наблюдаемым, получает блестящее эмпирическое подтверждение. Это означает, что теоретические понятия являются как бы авангардом теории, обладающим некоторой независимо­стью относительно имеющегося эмпирического базиса. Они выходят за его рамки, опережают возможности непосредственного опытного подтвержде­ния, словно являясь векторами научного поиска, направленными в буду­щее, к новым исследованиям. Введение теоретических понятий даёт науч­ной теории своеобразный «аванс», за счёт которого она развивается, концептуально подпитывается и который может быть «оплачен» только на более поздней стадии развития науки, но только если программа, ведомая этими понятиями, приведёт к положительным результатам.

Современное состояние проблемы различения эмпирического и теоретического уровней

Сейчас проблема различения теоретического и эмпирического уров­ней научного исследования в целом потеряла ту остроту, которая была характерна для неопозитивистского периода философии науки. Но нужно различать общий я конкретный срезы проблемы «эмпирическое — теоре­тическое». Неопозитивизм развивал именно общий, универсалистский подход к ней, старался дать единое решение раз и навсегда. Однако от­сутствие универсального решения проблемы не означает важности ее решения в частных аспектах. Ведь эта проблема действительно возни­кает и приобретает значимость в различных исследовательских ситуаци­ях. Это сложный вопрос, который приходится вновь и вновь поднимать в тех или иных реальных обстоятельствах: что же мы на самом деле наблюдаем, насколько обосновано введение того или иного допущения, как верифицировать предполагаемое существование гипотетического объекта, какова внутритеоретическая взаимосвязь между данными терминами, какую следует дать эмпирическую интерпретацию данным теоретическим сущно­стям (скажем, отрицательной вероятности) и т.п. В этих и других случаях традиционная дилемма разворачивается в целый спектр тонких и самостоя­тельных подвопросов¹. Таким образом, рассмотрение проблемы «эмпири-

Смирнов Б.А. Логические методы анализа научного знания. М., 1987. С. 225-228.

ческое — теоретическое» в подобном не универсалистском, а конкретно-ситуационном аспекте имеет важное значение.

Проблема различения эмпирического и теоретического уровней науч­ного познания — это проблема анализа его предметного содержания. Прежде всего её, как неоднократно подчёркивалось в философско-методологической литературе, нельзя смешивать с проблемой чувственной и абстрактно-логической составляющих познания, поскольку эти две проблемы принадлежат к совершенно разным планам. Вопрос о соприсутствии чувственной и абстрактно-логической составляющих касает­ся режима работы самих когнитивных процессов сознания. Проблема же эмпирического и теоретического касается предметной сферы по­знавательной деятельности, её смыслового объёма. Мы уже говорили в § 0.3 о том, что чувственный и абстрактно-логический компоненты познания существуют в когнитивных процессах не изолированно, а в пере­плетении и взаимодействии. Поэтому и на эмпирическом, и на теоретиче­ском уровнях научного познания одновременно присутствуют и чувствен­ный, и абстрактно-логический компоненты режима работы когнитивного аппарата. Но при этом мы различаем в предметном содержании познания эмпирическую и теоретическую составляющие.

Как же выделяют в предметном содержании научного познания его эмпи­рический и теоретический уровни? Хотя здесь и не существует критериев для придания этим уровням абсолютного статуса, это не отменяет возможности проведения относительных различий между уровнями в конкретных иссле­довательских ситуациях в тех или иных предметных областях.

Сегодня подавляющее большинство философов науки согласны с тем, что деление научного познания на две сферы является слишком упрощён­ным. Научное познание, скорее, представляет собой более широкое мно­жество подуровней, которые вступают между собой в сложные взаимо­отношения. Так, в - эмпирической работе учёного мы можем увидеть переходы от непосредственных опытных, данных к более обобщённым структурам. Уровни теоретической работы тоже обнаруживают опреде­лённое расслоение: существуют частные теории, охватывающие опреде­лённые области опыта, и теории более абстрактного, более фундаменталь­ного характера. Совокупность уровней научного познания в процессе исследовательского продвижения выступает как иерархически организо­ванная структура. При этом два соседних друг другу подуровня, S₁ и S ₂ могут быть интерпретированы так, что S₁ суть более эмпирический относи­тельно S₂, а S₂ суть более теоретический относительно S₁.

Критерием отнесения уровня S₁, как к эмпирическому относительно S₂ является то, что он связан с более непосредственным взаимодействием с изучаемым объектом. Так, интуитивно ясно, что физик-теоретик и фи-

зик-экспериментатор занимаются деятельностью совершенно разного рода. На эмпирических уровнях фактуальный материал обрабатывается совокупностью исследовательских операций, благодаря которым проис­ходят накопление, фиксация, первичная обработка исходного базиса для дальнейшего теоретического осмысления. Эти операции в некото­ром смысле представляют собой прямое манипулирование (или опери­рование) объектом, включающее различные формы наблюдения, экспе­римента, моделирования, а в социальных науках—общения (анкетирование, опрос) и т.п. Сюда же входят различного рода измерительные процедуры, описания по тем или иным правилам, первичные классификационные мето­дики. Разумеется, не значит, что этот уровень начисто лишён теоретизи­рования, осмысления. Конечно, здесь уже изначально присутствует и определённое теоретическое начало. Но признаком эмпиричности явля­ется именно доступность объекта исследователю, интерактивный ин­формационный процесс, получение в режиме реального времени началь­ной информации об объекте.

Уровень S₂ мы можем полагать теоретическим относительно S₁, если на нем появляются новые теоретические конструкции, которых не было на уровне S₁, — законоподобные утверждения, гипотезы и гипотетичес­кие сущности, абстрактные объекты. При теоретизации используются та­кие приёмы и процедуры, как абстрагирование, генерализация, формали­зация, введение гипотез и др. Например, если мы рассмотрим уровень S₁, где фиксируются данные единичных измерений, и уровень S₂, где впер­вые появляются утверждения, описывающие регулярности в массиве единичных измерений, то с точки зрения высших уровней, конечно, S и S₂ оба являются эмпирическими. Но при взаимном сравнении S₁ и S₂ мы ви­дим, что в этой паре S₁ — это эмпирический уровень, т.к. связан с более первичным материалом, a S₂ — теоретический, т.к. на нем впервые появ­ляется анализ тенденций первичного материала, теоретическое рассмот­рение отношений между единичными фактами.

Проблема независимости эмпирического уровня от теоретического

Говоря о многоуровневой структуре научного знания, важно обратить внимание на следующее: нижние подуровни, которые теория трактует как существенно эмпирические, определяются внутри самой теории; их вы­деление происходит по многим основаниям: оно зависит от контекста самого исследования, а также от состояния технических исследователь­ских средств и возможностей данной науки. Иными словами, вопрос о наблюдаемости является как бы внутренним делом самой теории, вхо­дит в состав теоретического контекста. Это означает, что, когда мы под­нимаем вопрос о реальности того или иного объекта научной теории,

89

о его эмпирической интерпретации, мы всегда поднимаем его, находясь в каком-то языке, с каких-то позиций. Это важный момент. Нельзя спра­шивать «вообще» о существовании того или иного познаваемого объекта. В ходе научного продвижения разворачивается сложная игра концептуальных уровней и позиций. Здесь переплетаются вопросы теоретические (об интерпретациях той или иной сущности) и вопросы методологические (каким образом получено то или иное утверждение).

Тема взаимоотношения уровней достаточно деликатна. Поэтому нужно учитывать конкретные обстоятельства. Так, говоря о том, что эмпириче­ские уровни определяются внутри самой теории, легко впасть в крайность иного рода: полагать, что они являются абсолютной собственностью тео­рии и не имеют самостоятельного значения.

Но это означало бы, что каждая теория создаёт свой собственный мир, так что две различные теории просто не могут пересекаться на почве фак­тов (т.е. являются несоизмеримыми, см. подробнее в § 4.4). Конечно же, не следует преувеличивать степень зависимости эмпирического базиса от конкретных теорий. Хотя эта зависимость в современной науке весьма высока, в целом можно утверждать, что существуют, вообще говоря, различные степени самостоятельности эмпирического материала. В определённых ситуациях один и тот же эмпирический базис может осмысливаться в различных теориях, не зависимых друг от друга, часто альтернативных друг другу. Это означает, что он обладает определённой автономией. Разумеется, в таких областях, весьма далёких от мира повседневности, как, скажем, физика микромира, эмпирический базис тесно связан с развитой и весьма сложной теорий, так что, как указывает У. Куайн, мы не можем в общем случае разделить, о чем мы говорим в данной тео­рии (т.е. референт теории) и что мы говорим (т.е. выявляемые характеристики этого референта)¹. Однако это положение не следует абсолютизировать. В целом возможно полагать, что чем ближе находится изучаемая предметная область к сфере здравого смысла и повседневного опыта, тем уровень самостоятельности и независимости эмпирического материала от научных теорий будет выше. Но даже в достаточно далёких от мира повседневности областях тоже можно говорить о самостоятель­ной ценности эмпирического материала. Так, не следует понимать зависимость от теории для эмпирического материала как зависимость от моно­польной, единственной теории, присущей данной предметной области. Нет, здесь речь, скорее, идёт о зависимости от общего теоретического (можно даже сказать, межтеоретического) контекста ведь конкретные научные

' Quine W. van О. Word and Object. P. 13-17.

теории сами создаются в предшествующем им общем поле той или иной научной области, так что становятся возможными альтернативные тео­рии, построенные на одном и том же эмпирическом базисе, использующие одно и то же инструментально-методологическое оснащение и т.п.

Связи между уровнями. Правила соответствия

Вернёмся к ранее рассмотренной теме — проблеме элиминации тео­ретических терминов. В ходе её решения было выяснено, что теоретиче­ские термины не редуцируемы к эмпирическому содержанию и имеют лишь частичные эмпирические интерпретации.

Таким образом, мы приходим к той ситуации, что теоретические терми­ны не могут быть эмпирически проинтерпретированы полностью (у них всегда остаётся некий неэмпирический остаток); но и, видимо, не должно быть также полностью неинтерпретируемых теоретических терминов: для всякого теоретического термина всегда должна быть какая-то (хотя бы косвенная) возможность привязки к эмпирическому уровню.

Рассмотрим два произвольных уровня, S₁ и S₂ некоторой теории Т, со­отнесённые между собой как эмпирический и теоретический. Какие связи существуют между уровнями теории?

Пусть на уровне S₂ появляется неэмпирический конструкт А. Тогда встаёт задача его эмпирической интерпретации. Если конструкт А дол­жен быть, интерпретирован на уровне S₁ то нам надо ввести некоторое множество правил соответствия, которые связывали бы А с его эмпири­ческими значениями уровня S_1. Этот случай можно обобщить. Правилами соответствия для некоторого множества введённых теоретических кон­структов называют совокупность связей эмпирического и теоретического уровней теории Т, таких, что введённые теоретические конструкты, со­ставляющие данное множество, получают с помощью этих связей свои частичные эмпирические интерпретации.

Цель эмпирической интерпретации — прояснить роль того или иного теоретического термина и его смысл в концептуальной системе. Часто нахождение адекватной интерпретации оказывается сложным делом; для этого может потребоваться даже построение специальной интерпретирую­щей подтеории. В научной практике для целей эмпирической интерпрета­ции используют т.н. операциональные определения терминов: указание и описание тех доступных исследователю методов и процедур, с по­мощью которых возможно зафиксировать эмпирическую информацию о данной абстрактно-теоретической сущности. Операционально опреде­лённый неэмпирический объект — это объект, которой частично погру­жен в эмпирический контекст: его можно как-то обнаружить, пронаблю­дать, измерить. Например, температура операционально определяется

с помощью термометра и связанных с ним операции измерения, напряже­ние тока — с помощью вольтметра, давление крови — с помощью тоно­метра и т.п.

В первой половине XX в. была предпринята попытка целиком свести значение теоретического термина к его возможностям измерения и тем самым избежать каких-либо неясностей, связанных с его точным значе­нием, и трудностей его эмпирической интерпретации. Такой подход был предпринят американским физиком П.И. Бриджменом и в дальнейшем получил название операционализма. Так, например, понятие «темпера­тура» должно быть сведено к комплексу соответствующих измеритель­ных операций. Однако вскоре операционализм был признан ошибочной концепцией. Ведь получается, что, например, должно быть столько раз­личных температур, сколько есть различных способов её измерения. Кроме того, само измерение выглядит интуитивно понятной операцией лишь в очень простых случаях; гораздо чаще оно требует теоретической поддержки, т.е. само обретает смысл только внутри концептуального контекста.

Но если не впадать в крайности, подобные операционалистской точке зрения, то правила связи эмпирического и теоретического уровней дей­ствительно играют важнейшую роль в научном продвижении. Например, при становлении квантовой теории важную роль сыграл введённый В. Гейзенбергом принцип наблюдаемости, согласно которому теория должна включать только такие конструкты, которые относятся к принци­пиально наблюдаемым явлениям. Принцип наблюдаемости активно об­суждался в методологической литературе. Дело в том, что, с одной сторо­ны, он действительно отражает фундаментальное общеметодологическое требование — требование привязки теоретических конструктов к эмпи­рическому материалу, с другой — формулировка этого принципа явно нуждалась в дальнейшем уточнении.

Вероятно, ближайшим уточнением принципа наблюдаемости можно было бы считать то требование, что всякий вводимый неэмпирический конструкте должен иметь хотя бы одну частичную эмпирическую интер­претацию (т.е. запрет на абсолютно неинтерпретируемые термины). Но: и это требование оставляет дальнейшие вопросы. Здесь достаточно ука­зать на следующие трудности:

1) говоря об эмпирической интерпретации, мы, как правило, надеемся на прямую операционализацию термина. Но в сложных познавательных ситуациях термин может получать эмпирическую интерпретацию и весьма косвенным способом — посредством характеризации через отношения с другими наблюдаемыми величинами, причём он сам остаётся непо­средственно неизмеряемым;

2) для продвижения науки полный запрет на введение непроинтерпретированныхсущностей разрушителен, ведь в реальной научной практи­ке часто приходится довольно долго ждать адекватной интерпретации, в то время как термин уже введён и в полную силу работает на высших теоретических уровнях.

Таким образом, проблема нахождения правил соответствия, или операционализациитеоретического понятия, остаётся открытой и подлежа­щей каждый раз конкретному содержательному рассмотрению.

Значительная степень свободы во взаимоотношениях теоретического и эмпирического уровней выражается в том, что, как подчёркивает Э. На­гель, хотя теоретические понятия сами по себе артикулированы с высокой степенью точности, правила соответствия, соотносящие их с опытом, гораздо менее определены. Невозможно ограничить формальные паттер­ны этих правил каким-либо однозначным требованием; так, данные пра­вила могут выражать необходимые и достаточные условия для описания эмпирических ситуаций на теоретическом языке (например, следующая связь: скачок электрона имеет место тогда и только тогда, когда наблю­дается спектральная линия). Но правила соответствия также могут зада­вать и только необходимые, или только достаточные условия, или даже связывать сразу несколько теоретических понятий с целым контекстом эмпирических¹. Иными словами, правила соответствия могут быть раз­личной формы и оставляют свободное пространство для установления дальнейших связей между теоретическим и эмпирическим уровнями.

Среди возможных уточнений общего требования установления пра­вил соответствия для теоретических конструктов укажем на концепцию B.C. Степина. Он подчёркивает, что связь измерения и теоретического объекта устанавливается не за счёт реальных, а за счёт идеализирован­ных измерительных ситуаций. Он показывает, что на практике привяз­ка теоретического конструкта к реальности осуществляется сложным способом; не всегда исследователь имеет возможность сразу присту­пать к лабораторно-измерительным действиям. В современных разви­тых теоретических дисциплинах введение абстрактных объектов сопро­вождается комплексом мысленных манипуляций с ними — проверкой непротиворечивости их свойств, их совместимости с ранее введёнными объектами, изобретением воображаемых ситуаций, в которых объект подвергался бы эмпирическому изучению. Комплекс подобных манипу­ляций B.C. Степинназывает конструктивным обоснованием введённых абстрактных объектов. Тогда принцип наблюдаемости может быть заме-

' Nagel E. The Structure of Science. London. P. 97-105.

нен правилом конструктивности: при введении абстрактных объектов
следует систематически проверять их свойства, опираясь на идеализиро­ванные проекты новых экспериментов и измерений; в ходе теоретическо­го продвижения должны оставаться, только те объекты, которые обнаружат свою совместимость с проверочным контекстом (т.е. могут быть конструктивно обоснованы)¹.

Резюме. Итак, теоретический и эмпирический уровни научного позна­ния не имеют абсолютной границы, Не существует нейтрального, едино­го для всех теорий эмпирического базиса (по типу протокольных пред­ложений). Тем не менее, внутри теории, возможно провести различие между эмпирическими и теоретическими уровнями. Всякая теория является многоуровневой структурой. Нижележащие уровни более тесно свя­заны с прямым изучением объектов. Вышележащие уровни используюттеоретизирующие процедуры — вводят абстрактные сущности, строят теоретические конструкции. Теоретические объекты высших уровней в общем случае не могут быть редуцированы к эмпирическому содержанию. Они могут иметь лишь частичную эмпирическую интерпретацию. Кроме того, они не могут быть изъяты из теории без её существенного искажения. Эмпирические уровни тоже самостоятельны, не являются лишь производными от теории. Важное место в научном познании занимает установление эмпирико-теоретических связей, или правил соответствия. Вопрос о нахождении адекватной эмпирической интерпретации является сложной проблемой, решаемой каждый раз содержательно-ситуационно. В развитых дисциплинах обоснование теоретических объектов часто происходит не путём прямой операционализации, а методом конструктивного обоснования, включающего мысленные экспериментоподобные манипуляции с абстрактным объектом, проверку его принципиальна ной совместимости с эмпирическими уровнями.

Проблема соотношения эмпирических и теоретических компонентов научного познания как проблема анализа предметного содержания познания — одна из сквозных тем философии науки. Она имеет многогранный Вид и возникает в связи с различными вопросами частного характера. В последующем изложении мы неоднократно ещё будем встречаться с данной темой и разбирать её конкретные аспекты.

¹ Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2000. С. 514-520.

Глава 2. Методы

Анализ научных методов традиционно является важнейшей задачей философии и теории науки. Занимаясь научными методами, мы выходим к непосредственному изучению того, как действует наука, что она делает в тех или иных исследовательских ситуациях. Ошибки и успехи, прогрес­сирующее продвижение или застой — все эти явления прежде всего обус­ловливаются и опосредуются конкретными действиями научного сооб­щества, а всякое хоть однажды осуществлённое действие в науке вводится не для однократного использования, а служит методологиче­ским примером, образцом для дальнейшего развития методологии. Про­грессирующее продвижение науки напрямую зависит от содержания и динамики методологического арсенала науки.

2.1. Методологический арсенал науки