Фаталист

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левомфланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у другапоочередно, по вечерам играли в карты. Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись умайора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен.Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написанана небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждыйрассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra. - Все это, господа, ничего не доказывает, - сказал старый майор, - ведьникто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаетесвои мнения? - Конечно, никто, сказали многие, - но мы слышали от верных людей... - Все это вздор! - сказал кто-то, - где эти верные люди, видевшиесписок, на котором назначен час нашей смерти?.. И если точно естьпредопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны даватьотчет в наших поступках? В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленноподойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, каквидно было из его имени. Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рости смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, ноправильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечноблуждавшая на губах его, - все это будто согласовалось для того, чтобпридать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями истрастями с теми, которых судьба дала ему в товарищи. Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевныхи семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, - которыхпрелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили,однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; ноон не шутя сердился, когда об этом намекали. Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. Зазеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянныенеудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во времяэкспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруграздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию."Поставь ва-банк!" - кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячихпонтеров. "Идет семерка", - отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщуюсуматоху, Вулич докинул талью, карта была дана. Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич незаботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливогопонтера. - Семерка дана! - закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков,которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынулсвой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения онеуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед,увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливалсяс чеченцами. Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от негокакой-нибудь оригинальной выходки. - Господа! - сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном нижеобыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: явам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагатьсвоею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута... Комуугодно? - Не мне, не мне! - раздалось со всех сторон, - вот чудак! придет же вголову!.. - Предлагаю пари! - сказал я шутя. - Какое? - Утверждаю, что нет предопределения, - сказал я, высыпая на столдесятка два червонцев - все, что было у меня в кармане. - Держу, - отвечал Вулич глухим голосом. Майор, вы будете судьею; вотпятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбуприбавить их к этим. - Хорошо, - сказал майор, - только не понимаю, право, в чем дело и каквы решите спор?.. Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел кстене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один изразнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел куроки насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его заруки. - Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! - закричали ему. - Господа! - сказал он медленно, освобождая свои руки, - кому угоднозаплатить за меня двадцать червонцев? Все замолчали и отошли. Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: онзнаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту онприобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему вглаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд,и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мнеказалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многиестарые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, которыйдолжен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечатокнеизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться. - Вы нынче умрете! - сказал я ему. Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно: - Может быть, да, может быть, нет... Потом, обратясь к майору, спросил:заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько. - Да полно, Вулич! - закричал кто-то, - уж, верно, заряжен, коли вголовах висел, что за охота шутить!.. - Глупая шутка! - подхватил другой. - Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! -закричал третий. Составились новые пари. Мне надоела эта длинная церемония. - Послушайте, - сказал я, - или застрелитесь, или повесьте пистолет напрежнее место, и пойдемте спать. - Разумеется, - воскликнули многие, - пойдемте спать. - Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал Вулич, приставядуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели. - Господин Печорин, прибавил он, - возьмите карту и бросьте вверх. Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху:дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-тонеопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который,трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола,Вулич спустил курок... осечка! - Слава Богу! - вскрикнули многие, - не заряжен... - Посмотрим, однако ж, - сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелилсяв фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался - дым наполнил комнату.Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуляглубоко засела в стене. Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелекмои червонцы. Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иныеутверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, чтопрежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал,что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время неспускал глаз с пистолета. - Вы счастливы в игре, - сказал я Вуличу... - В первый раз от роду, - отвечал он, самодовольно улыбаясь, - этолучше банка и штосса. - Зато немножко опаснее. - А что? вы начали верить предопределению? - Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вынепременно должны нынче умереть... Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб,теперь вдруг вспыхнул и смутился. - Однако же довольно! - сказал он, вставая, пари наше кончилось, итеперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушел. Этомне показалось странным - и недаром!.. Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и,вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал парипротив человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не могнайти удобного случая!.. Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный икрасный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонтадомов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно,когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светиланебесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или закакие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по ихмнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят спрежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, какогонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу волипридавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями наних смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкиепотомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения истраха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежномконце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, нидаже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушнопереходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одногозаблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже тогонеопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа вовсякой борьбе с людьми или судьбою... И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал,потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И кчему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкатьпопеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойноеи жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, какпосле ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненноесожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли,необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее ужемысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражаниедавно ему известной книге. Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокоевпечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперьпредопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательствобыло разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и ихуслужливой астрологией, попал невольно в их колею но я остановил себявовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительнои ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотретьпод ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал,наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь- месяц уж светил прямо на дорогу - и что же? предо мною лежала свинья,разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть, как услышал шумшагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, невидал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что невстречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости. - Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря, так ипошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать,а то... Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью инаконец счастливо добрался до своей квартиры. Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, аособенно за хорошенькую дочку Настю. Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку;луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, онаулыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай, Настя", - сказал я, проходямимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула. Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился напостель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Ужвосток начинал бледнеть, когда я заснул, но - видно, было написано нанебесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулаказастучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. "Вставай, одевайся!" -кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. "Знаешь, чтослучилось?" - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; онибыли бледны как смерть. - Что? - Вулич убит. Я остолбенел. - Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее. - Да куда же? - Дорогой узнаешь. Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разныхзамечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемойсмерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на негонаскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, незаметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: "Кого ты, братец,ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плечапочти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей,подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказалтолько два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих слов: ониотносились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт необманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкойкончины. Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множествоженщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казаквыскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас.Суматоха была страшная. Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставнизаперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою:женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глазазначительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела натолстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: тобыла мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали илипроклятие? Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника.Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел вщель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет;окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшновращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будтонеясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этомбеспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверьи броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после,когда он совсем опомнится. В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тототкликнулся. - Согрешил, брат Ефимыч, - сказал есаул, - так уж нечего делать,покорись! - Не покорюсь! - отвечал казак. - Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну,уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь! - Не покорюсь! - закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнулвзведенный курок. - Эй, тетка! - сказал есаул старухе, - поговори сыну, авось тебяпослушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж двачаса дожидаются. Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой. - Василий Петрович, - сказал есаул, подойдя к майору, - он не сдастся -я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете лилучше его пристрелить? в ставне щель широкая. В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобноВуличу, я вздумал испытать судьбу. - Погодите, - сказал я майору, я его возьму живого. Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков,готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хатуи приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось. - Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеешься, что ли?али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всейсилы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего сэтой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головойвниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым,наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возленего. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, какпреступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицерыменя поздравляли - точно, было с чем! После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но ктознает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем заубеждение обман чувств или промах рассудка!.. Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешаетрешительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелееиду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего неслучится - а смерти не минуешь! Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилосьсо мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчетпредопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его какмог, и тогда он сказал, значительно покачав головою: - Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, этиазиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепкоприжмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; оникак-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нособожжет... Зато уж шашки у них - просто мое почтение! Потом он примолвил, несколько подумав: - Да, жаль беднягу... Черт же его дернул ночью с пьянымразговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано... Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любитметафизических прений. Конец