Где забор покривился корявый,
У стены, что в щербинках от пуль,
Пацанёнка с макушкой чернявой
Заприметил немецкий патруль.
На глазах у прохожего люда,
Что шарахнулся, мимо спеша –
Не по-нашему крикнули: «Юде!»
Камнем, оземь, упала душа…
Грохнул «Хальт!», повелительно-строгий.
Упреждая пронзительный «вжик» –
К патрулю со средины дороги,
Чуть хромая, метнулся мужик.
Причитал он, себя не жалея,
Сам – с фортуной – один на один:
«Что вы, что вы – они не евреи!
Мама русская, папа – грузин!
Мы ж соседи! Доподлинно знаю –
То в отца – головёнка черна!..»
И по кромке, по самому краю –
Заспешил, уводя пацана.
Повторяя: «Уходим, уходим!..»
Через пару кварталов спросил:
«Как зовут тебя?» – «Репкин Володя…»
«Дуй, Володька, домой, что есть сил!»
* * *
Отец на снимке, сделанном в блокаду…
Отец на снимке, сделанном в блокаду,
Совсем мальчишка – нет и двадцати.
Он стережёт подходы к Ленинграду
На минном заградителе «Марти».
Как много их, охваченных метелью,
Осталось на свинцовом рубеже.
А те, что в страшной битве уцелели –
Те, возмужав, состарились уже.
|
|
Что вяжет воедино поколенья:
Детей – с отцами, с дедами – отцов?
Ведь нерушимо это единенье,
Как неизменно Времени лицо…
Как ни стремятся мир перекорёжить
Новейшего столетья дикари,
Был светел день, который нами прожит.
И завтрашний – встаёт в лучах зари…
* * *
Лечь под танк…
Лечь под танк… И лечь на амбразуру.
Так, чтоб точно, чтоб наверняка…
Это – не словесные фигуры –
Не докинет слабая рука…
Не прикроет от осколков каска,
Даже если кинуть наугад –
Слишком тяжела бывает связка,
Так и так – осколки долетят…
Потому – надёжнее вплотную,
Без сомнений, в самый аккурат!...
Я склонюсь – и землю поцелую:
Тот, кто в ней – и в самом деле – свят!
* * *