2015-06-16
283
После второго завтрака всех нас, подозреваемых, пригласили в музыкальный салон. Там уже сидели судовой детектив мистер Огилви, пассажирский помощник и полузнакомая пассажирка‑англичанка с круглым личиком в обрамлении легкомысленных кудряшек.
– Итак, господа, позвольте вам представить миссис Агату Кристи, – начал детектив. – Наш капитан поручил ей провести небольшое расследование недавнего инцидента.
– Позвольте! – возмутился мистер Атсон. – Да я вам и не кашляну ни разу без моего адвоката!..
– Кашлять вас никто не просит, а вот ответить на пару вопросов придется. Мы находимся на территории Великобритании, и здесь действуют законы Соединенного Королевства.
– Черт бы вас побрал! Да кто она такая?
– Миссис Кристи – крупнейший в мире специалист в делах такого рода, – мягко сказал помощник. – Или вы предпочли бы видеть перед собою старого свирепого бульдога в парике?
– Я предпочел бы выпить пива, – грубо сказал Атсон и отвернулся.
– Стюард, пива! – скомандовал помощник.
– И все же, – сказал Петр Демьянович, – нам бы хотелось чуть подробнее узнать, почему такое поручение дано этой леди?
– Позвольте, я сама скажу, – миссис Кристи села очень прямо. – Со времен войны и до настощего времени я весьма подробно – в теории и на практике – изучаю криминалистику и криминологию – и смею думать, что достигла известных результатов, – голос у нее был, как у аптекарши, привыкшей насыпать яд в стеклянные пузырьки.
– Добавлю от себя, – сказал Огилви, вставая, – что преклоняюсь перед талантом миссис Кристи.
– Хорошо, – сказал я. – Может быть, это и к лучшему.
– Что к лучшему, что? – задергался фон Штернберг. – Разве вы не понимаете, что нас провоцируют?
– Успокойтесь, Зеппи, – сказала Марлен холодно. Очередная шляпка сидела на ее прелестной головке под таким крутым углом, что левой половины лица не было видно вовсе. – У вас полное алиби, поскольку ни одна женщина не сможет похвастаться, что страдала от неразделенной любви к вам.
– Я попрошу вас!.. – взвился возможный вдовец, виконт дю Трамбле.
Возник стюард с бокалами пива на подносе.
Мы разобрали бокалы и расселись широким полукругом на мягких гнутых зеленых стульях a`la Чиппендейл.
– Вот, вот они! – визгливым до неприличия голосом закричал виконт, уставив на нас с Атсоном два указательных перста.
– Все уже в курсе, мистер дю Трамбле, – сказал Огилви. – Сядьте, пожалуйста. Прошу вас, доктор.
– Доктор, – проворчал Атсон. – Значит, жди клистира.
– Итак, – сказала миссис Кристи, – мсье дю Трамбле утверждает, что незадолго до внезапного таинственного исчезновения своей дорогой супруги передал этим указанным им джентльменам на сохранение пакет с документами, среди которых находиось и завещание мадам Луизы, написанное ею собственноручно. Получив этот пакет обратно и незамедлительно проверив сохранность документов, он обнаружил, что в завещание внесены изменения. Видимых следов вскрытия пакета нет, однако…– она медленно обвела нас холодным изучающим взглядом, – криминалистам известны случаи извлечения документов даже без вскрытия конверта.
Атсон подался вперед. Ему очень хотелось узнать, как это делается.
– Конверт был у меня, – сказал я. – Никто к нему не прикасался.
– А в чью пользу изменено завещание? – спросил Петр Демьянович.
– Mon deaus! – снова взвился дю Трамбле. – Вы хотите сказать!..
– В завещание внесены такие грубые и бессмысленные поправки, – холодно сказал Огилви, осаживая несчастного виконта взглядом, – что оно становится попросту недействительным.
– Но ведь пока не найдено тело!
– Вот! – подняла палец миссис Агата. – Вот в этом‑то все и дело. Леди и джентльмены, давайте условимся: я задаю вопросы, вы на них отвечаете. Или не отвечаете. Мистер Карак… Караз… – она посмотрела на меня.
– Карамазов, – подсказал я. По всем документам я сейчас был Карамазов, и папа у меня был Карамазов, и мама Карамазова, и никого это не удивляло. Какая еще у русского может быть фамилия?
– Мистер Карамазов, где вы находились двадцать седьмого апреля в восемь часов вечера? – спрашивая это, она смотрела не на меня, а на какой‑то листок с записями.
– По моему… – я посмотрел на Атсона. – Мы ужинали. Разве не так?
– Да, мы ужинали, – подтвердил Атсон. – А лягу… в смысле, вот этого парня, – он показал на дю Трамбле, – там не было.
– Разумеется, – сказала миссис Агата. – Его там и не могло быть. Мистер Карамазов, а в вашей каюте в это время кто‑нибудь оставался?
– А кто мог оставаться в моей каюте? – изумился я.
– Ну… горничная, – неуверенно высказала догадку миссис Агата.
– А что, кто‑то видел, как она выходила?
– В том‑то и дело, что нет. Это и настораживает больше всего. Ведь в это время никто не видел и мадам Луизы. Фрау Дитрих, что вы скажете на это?
– Я не обязана следить за нравственностью обслуживающего персонала, – поджала губки Марлен. – Это дело старшего стюарда.
– Да, не обязана, – склочным голосом подтвердил фон Штернберг.
– Где вы хранили конверт, мистер Карамазов? – продолжала миссис Агата.
– Носил с собой, – сказал я.
На самом деле я его, конечно, с собой не носил. Конверт лежал там же, где и мой груз, и никто не в силах был отыскать его. Хотя… меня вдруг взяли сомнения. На всякий замок находится ключ, и если подменили завещание, то и груз тогда… Да нет, не может быть. Я бы почувствовал.
– Помните ли вы своих родителей, мистер Карамазов?
– Что? – я не сразу среагировал на такой поворот. – Разумеется, помню.
– А вы, мистер Атсон?
– Увы, леди, я типичная приютская крыса, – Атсон громко вздохнул и взял еще пива. – Мы у себя в Америке не покупаем себе шикарные родословные.
– Да, в Америке это не требуется, – согласилась миссис Кристи. – А вот в Европе без этого не сделаешь и шага. Особенно на континенте. Не так ли, фрау Дитрих?
– Не имею представления, – фыркнула Марлен. – Я никогда не скрывала своего мещанского происхождения.
– Но кое‑что могли скрывать и от вас, – миссис Агата наклонила голову. – Продолжим наш интересный разговор. Мсье дю Трамбле, сколько лет вы состояли в браке с мадам Луизой?
Раздался странный звук. Все посмотрели на француза.
– Как бы сказать: Это наше свадебное путешествие. – он зарделся.
– Formidable! – произнес кто‑то.
– Как я понимаю, титул ваш, – сказала миссис Агата. – А состояние…
– Кстати! – прогудел Атсон. – А велико ли наследство?
– Достаточно. Велико. – раздельно и веско произнес Огилви. – Чтобы. Негодяю. Пойти. На все.
– Это интересно… – сказал Атсон и задумался.
Миссис Агата между тем отвлеклась от нас и начала донимать примерно такими же вопросами остальную дюжину подозреваемых: высокого китайца в европейском платье и с тонким интеллигентным лицом, братьев‑итальянцев, бравого французского генерала, дирижера из Вены, молодую польскую графиню (где были мои глаза?!), одноглазого немецкого летчика по имени Эрнст, аса Великой войны, пожилую английскую чету (путешествовавшую в соседней каюте с дю Трамбле), стюардов, бармена, поваренка:
Мы с Атсоном отошли в угол, поближе к пиву.
– Сознайтесь, Ник, – сказал он мне, – это вы пришили бабку. Это же ваш национальный обычай.
– Билл, – сказал я, – неужели вы хотите меня обидеть?
– Так я же не в осуждение! – он даже, кажется, слегка растерялся. – Просто, когда мы с ребятами лежали на матрацах, один наш колледж‑бой читал вслух русскую книжку. Про вашего колледж‑боя. Как он ловко управился с одной старой стервой. Но вот – не знают жизни ваши писатели. Где же это видано, чтобы бабушка давала капусту в рост, а в прихожей у нее не дежурила пара хороших ребят с машинками?
– Вы совершенно правы, Билл. Эти писатели никогда ничего не знают.
– Так это все‑таки вы? – он погрозил мне пальцем.
– Я предпочитаю дам помоложе.
Он почему‑то захохотал. Пиво тут же попало ему не в то горло.
– А все‑таки, – продолжал Атсон, отфыркавшись, – возьмите‑ка все на себя, Ник.
Присяжные вас оправдают, а если нет, мы выцарапаем вас из любой тюрьмы. Гонорар можете назвать сами. Уж очень мне не хочется светиться у нью‑йоркских копов.
– И сколько же дают нынче за незаконный забой скота? – спросил я.
– Столько, сколько сможешь унести, – помрачнел он. – До некрасивого деревянного стула включительно.
Я присвистнул.
– И это вам всерьез угрожает?
Он кивнул:
– Да. Им нужен только повод.
– Знаете что, Билл: Как говорят в России, у вас своя свадьба, у нас своя.
– Вы, похоже, веселый народ. У нас то же самое говорят о похоронах.
– Так вот. Ваш вариант для меня не подходит: время. Я не имею права терять ни дня. Но если уж очень подопрет, то держитесь поближе ко мне. Я выведу вас с парохода незаметно.
– Да? – он посмотрел недоверчиво. – Не ходили ли вы в учениках у Гудини?
– Нет, – сказал я. – У нас были общие учителя, и я учился классом старше.
– Я сразу понял, что вы не простой парень, Ник, – сказал он. – Но что же наш хич‑хайкер?
– Кто? – переспросил я.
– Парень, который упал с неба. Почему его здесь нет?
– Об этом мы спросим миссис Агату.
– Интересно, для чего этой болонке понадобились наши родители?
– Вы же сирота.
– Ник! – он жарко зашептал мне на ухо. – Я ей соврал. Да только я скорее сдамся копам, чем мой папаша узнает, что я вляпался в такой скандал!..
– Кто же он? Рокфеллер?
– Если бы Рокфеллер: Папаша мой – квакерский церковный староста, и у него самый большой кулак между Миссисипи и Миссури.
– Сочувствую вам, Билл. А вот меня в детстве ни разу не наказывали. – Врете вы, Ник, – сказал он и отвернулся. – А зачем врете…
– Мистер Карамазов! – голос Агаты ввинтился в ухо, как мелкий буравчик. – Подойдите ко мне, пожалуйста.
Я подчинился.
– Вы жили в тысяча девятьсот седьмом году в Париже?
Я‑то жил, а вот жил ли Карамазов:
– Да, – ответил я на всякий случай.
– На улице Мари‑Роз?
– Нет, – сказал я. – На бульваре Сен‑Жермен.
– Но на улице Мари‑Роз вы все‑таки бывали?
– Не помню, – честно сказал я. – Может, и бывал. Столько лет прошло.
– Вот именно, – многозначительно сказала Агата, поднимая палец.
– Значит, мы ищем человека с улицы Мари‑Роз?
– Допустим. Что вы о нем знаете?
– Ну… Недавно, например, я видел его в гробу.
– В чьем?
– Трудно сказать.
– Понятно: Скажите, мистер Карамазов, не просыпаетесь ли вы по ночам?
– Только если меня долго и тщательно будить.
– Ваша каюта по левому борту?
– Да, коль скоро у нее нечетный номер.
– Номер можно было и поменять, – сказала Агата раздумчиво. – Спасибо, мистер Карамазов, вы нам очень помогли. Профессор, теперь у меня вопрос к вам: вы курите?
– Да, – чуть удивленно отозвался Петр Демьянович.
– Русские сигареты с длинным мундштуком?..
Петр Демьянович принялся рассказывать про свои табачные пристрастия, а я тем временем перенес внимание на китайца. Он страшно нервничал, что никак не вязалось с пресловутой восточной невозмутимостью. Даже воздух, казалось, вздрагивал, касаясь его лица.
– Ник, вы так пристально уставились на этого чарли, будто он ваш давно потерянный брат‑близнец, – сказал негромко Атсон.
– А вдруг так оно и есть? – сказал я. – Вот вы бы удивились, если бы выяснилось, что он – ваш брат?
– Я‑то? – он хмыкнул и задумался. – Нет, нипочем. Потому что у моего папаши не только кулак самый большой между Миссисиппи и Миссури!
Но тут настала его очередь идти к доске.
– Мистер Атсон, вы не помните, легко ли вам давался в начальной школе французский язык?
– Мэм, – честно сказал Атсон, – если бы в нашей долбанной школе кто‑нибудь, выжив из последних остатков своего быстро высыхающего от ветров и виски ума, вздумал преподавать французский язык, его бы тут же обмазали смолой, вываляли в перьях и на шесте вынесли из города. Так что я не могу достойно ответить на ваш вопрос. Может быть, и легко.
– Отлично, сказала Агата. – Так я и думала. А вот помните ли вы бой между Джеком Дэмпси по прозвищу «Кувалда» и Филом Маккузо в тысяча девятьсот двадцать третьем году, в феврале?
– Еще бы! Проклятый макаронник обошелся мне в две тысячи зеленых.
– Вы знали, что Джек накануне говорил, что это его последний бой и он намерен завязывать с этим долбанным боксом?
– Нет, конечно, – вздохнул Атсон. – Если б знал – поставил бы на него, что ли?
– Не факт, – сказала Агата. – Если он вам за эту ставку выкладывал десять тысяч!
– Откуда вы знаете? – Атсон вдруг набычился.
– Я профессионал, – сказала она. – А профессионалу нужно лишь дать немного поработать своим серым клеточкам.
– Тихарям, что ли?
– Дорогой мистер Атсон, – Агата наклонилась чуть вперед. – У нас с вами вот здесь, – она дотронулась до лба, – по семнадцати миллиардов очень маленьких тихарей. Серых клеточек. Когда я их пускаю по следу…
– Понял, – сказал Атсон и обмяк.
– Еще один вопрос: верите ли вы в то, что именно Сэм «Вонючка» Бьюкеннен замочил Голландца?
– Не знаю, мэм, что там всякие брехуны пишут в своих грязных бумажках, которые и на подтирку‑то срамно использовать, и что копы чикагские вякают, а только вот вам мое слово – слабо ему.
– Слабо?
– Слабо, мэм.
– Спасибо, мистер Атсон, вы очень помогли нам. Мистер Чен, когда вы вчера гадали по «Книге перемен», какие триграммы выпали последними?..
Вопрос поверг китайца в полный ужас.
– Попался чарли, – выдохнул Атсон. – Слушате, Ник, она что – ведьма?
– Может быть, – сказал я. – Может быть, и ведьма…
В углу Петр Демьянович нервно курил.
Мы взяли еще по бокалу пива с неоскудевающего подноса.
– Если предполжить, что Вселенная имеет форму бублика, – сказал Петр Демьянович, – то мы, хотим того или нет, становимся способны получать любые ответы на любые, даже еще незаданные, вопросы.
Атсон был близок к обмороку.
– Фраернуться хотел, – сказал он горько. – Купил самый дорогой билет. Думал, тихая компания соберется. Без стрельбы. Да. Как же. Вот фраернулся‑то…
– Леди и джентльмены, прошу внимания! – Агата постучала карандашом по бокалу. – Итак, в результате обследования места происшествия, анализа так называемого завещания и бесед с вами мне удалось составить полную картину преступления. Но начать мне придется издалека. Готовы ли вы слушать?
Прекрасно: Итак: та особа, которую мы знаем сегодня как виконтессу Луизу дю Трамбле, начинала свою блистательную карьеру на подмостках кабаре «Мулен‑Руж» как Катрин Лануа. В возрасте тринадцати лет она убежала из кабаре с немолодым русским моряком и родила ему в России сына Николаса. Не выдержав, однако, северных холодов, она снова бежала, оставив безутешного моряка с младенцем. Это, кстати, безоговорочно подтверждают и триграмммы мистера Чена. В родной Франции она не задержалась, путь ее лежал дальше, в Новый Свет. Там она некоторое время работала на ферме в штате Айова, и хозяин фермы уделял ей, скажем так, несколько повышенное внимание.
Излишне повторять, что она бежала, оставив безутешного отца с младенцем Уильямом на руках:
Мое запястье сдавили железные пальцы Атсона. Боже мой, мне и самому вдруг стало не по себе.
– Прибыв в Рим, она смутила покой старого князя Поццо ди Борго и наградила его близнецами:
– Бастардо! – зашипели друг на друга братцы‑итальянцы. – Басссстардо!
– …лежал в Германию. Мальчик Эрнст, сын известного промышленника, и девочка Марлен…
Я уже понял, чем все это кончится, и начал нашаривать за собой кресло. Ах, Агата, ах, белокурая бестия!..
– …в Россию под чужим именем. Вот я почему спрашивала вас об улице Мари‑Роз, Николас.
– Да‑да, конечно, – хрипло отозвался я. В ушах пульсировала кровь.
– …и далее – в иезуитскую миссию в Кантоне. Там путь ее надолго…
– Вы куда, Ник? – вздрогнул Атсон. – Не вздумайте только…
– …составила завещание, в котором все означенные суммы, драгоценности и земельные владения отходили к новоиспеченному супругу. Как нам удалось выяснить, супругом этим является…
– Билл, – тихо сказал я. – Крепитесь. Сейчас вы услышите по‑настоящему сногсшибательную новость.
– Что же из этого следует, леди и джентльмены? – голос Агаты вдруг взлетел и затрепетал. Рояль в углу отозвался низким гудением. – Из этого однозначно и неопровержимо следует, что один из вас вечером двадцать седьмого апреля злодейски убил и выбросил за борт вашу родную мать!
– Вашу мать…– эхом откликнулся я.
Китаец тонко взвизгнул и повалился на ковер.
Они будут подобны змею Апопу в утро Нового года.
Папирус Картье
По вполне понятной причине встречу старого Нового года пришлось перенести на два дня.
Зато – какая это была встреча! Уже не только Гаврилов с банджо, но и Илья с гитарой посрамляли магнитофон; уже не только рыжая пассия, но и черная Светлана кого‑то напоминали мучительно, кого‑то из той, прошлой жизни… Было что праздновать, ох, было! Аня и Степка сидели на именинных местах, еще бледные, еще с жутковатым блеском в глазах, но уже по‑настоящему здоровые – что никак не могло уложиться в голове бородатого доктора, которого тоже пригласили на это семейное торжество. И вряд ли кто из гостей мог видеть и понимать, что для хозяина и кое‑кого еще – ничто не кончилось. Деловито бродил по квартире Гусар, обнюхивая углы, прислушиваясь под дверью. Илья выглядывал за портьеру: по двору время от времени проезжал знакомый «Чероки». В кармане пиджака Ильи тихо потрескивала рация. Коминт сидел так, чтобы постоянно видеть входную дверь и кухонное окно…
Как обычно бывает, часа через три общее веселье распалось на кружки общения по интересам. Доктор и Степка склонились над террариумом… Тихонов‑младший объяснял эскулапу жизненные принципы тварюги. Главное, что мусор не надо выносить, хвастался он, и крысы ни за что не заведутся. Доктор непроизвольно жался и выступал в защиту крыс, говоря, что крысы – они как‑то привычнее, домашнее, уютнее… Гаврилов разъяснял Илье шаманов и их большое народнохозяйственное значение. Рыжая, которая неожиданно для своей масти оказалась на поверку отличным человеком (узнав о беде, дневала и ночевала в больнице, сдавала кровь и покупала деликатесы), делилась с Аннушкой и Лидочкой своими матримониальными намерениями относительно Гаврилова; Аннушка выражала сомнения: гавриловы в неволе не размножаются… Цыганки Светланы они все неосознанно сторонились – хотя, по официальной версии, именно она и сняла порчу.
– Так что с бабкой‑то делать будем, дочерь шатров? – негромко спросил Николай Степанович. – Вдруг ее опять нам поперек дорожки поставят?
– Нет, – уверенно сказала цыганка и покачала головой. – Нет, конечно. Эти заугольники два раза одну ловушку не налаживают. И человека одного второй раз не используют. Брезгуют, должно быть. Бабка моя им свое отработала. По крайней мере, против вас – точно.
– Интересно… – Николай Степанович взялся за подбородок. – Такие, значит, принципиальные… А что ты еще о них знаешь?
– Слышала много, а что из того истина – только одному Богу ведомо, да и то вряд ли. Вот уж их Он точно не создавал. И они Его в грош не ставят!
– Разве только они?
– Ах, Николай Степанович, добрый вы человек! С обычной меркой подходите. Не годится здесь людская обычная мерка. Я ведь сколько себя помню, их боялась.
Никто специально не пугал, не говорил даже. Из молчания все узнала. Потом уже только сама спрашивать начала. Не одобряли интереса моего. Что тут сказать?
Раз уж барон у них в шестерках ходил… Старики по‑разному говорят. Одни полагают, это из‑за них нас немцы изводили; другие наоборот: мол, спасали они нас от немцев. Не знаю, может, и те правы, и другие…
– Это секта, что ли?
– Если бы секта: Мнится мне, что и не люди они вовсе. Помню, маленькая была, и был какой‑то праздник. Свадьба чья, что ли?.. Точно, свадьба. Дом большой, гостей много. Мы по всем комнатам носимся, лимонад пьем, конфетами заедаем. Гости песни поют, гитары, скрипки… И вдруг – стихли. Как придавило. А он, говорят, даже в дом не зашел, в сенях с бабкой разбирался. Вся свадьба, конечно, коню под хвост. Разошлись, как оплеванные. И молодым после того – тоже счастья не стало…
– Убить их можно? – спросил Коминт деловито.
– Кто же знает? В Испании, говорят, попробовал один цыган:
– Понятно, – усмехнулся Коминт невесело.
– Ай, да что вам может быть понятно? Вы при Советах привыкли в страхе жить – а цыган никогда так не жил! А тут – хуже, хуже! За душу берут, и коготь всегда – в тебе!
– За душу берут…– задумчиво повторил Николай Степанович. – Ну, за душу‑то при умении не только они могли взять…
– Вы так ничего и не поняли, – горько сказала Светлана. – Вот уже и по темечку вас стукнули, а вы все равно ничего не поняли. И продолбят темечко, а вы не поймете…
– Ну так объясни.
– Да я же объясняю. Не люди они. Не люди. Нелюди. Настоящие, не из сказок.
– Бесы? – осведомился Коминт.
– Нет. Бесы – они по Божьему попущению, а эти – сами по себе.
– Светлана, – попросил Николай Степанович, – ну, расскажите нам, что вы знаете. Что бабка знает. Чего мы не знаем. Вы же образованная женщина!
– Толку мне в том образовании! Ай, да слушайте же. Только психбригаду не вызывайте! – она засмеялась глухо. – В начале времен ело было, еще до тех пор, когда Бог создал глину…
Бог еще не создал глину, и вся земля была камнем в давние времена. Каменные деревья росли на каменных холмах, каменные цветы распускались на скалах. И – каменные звери гуляли в каменных лесах. Гулко и холодно было на земле в те давние времена. И жил колдовской зверь Сор, наделенный злым умом, рожденный от черной жабы, вышедшей из желтого моря яда…
Дети черной жабы.
Бог еще не создал глину, и вся земля была камнем. Каменные деревья росли на каменных холмах, каменные цветы распускались в гротах и каменные звери гуляли и охотились в каменных лесах. Гулко и холодно был на Земле. И жил колдовской зверь Сор, наделенный злым умом, и братья его: Шар, Ассарт, Хобб, Дево, Йрт и Фтах. Рождены они были от черной жабы, вышедшей в незапамятные времена из желтого моря яда и совокупившейся с черным каменным великаном, оставленным Богом на берегу этого моря, дабы никто не мог покуситься на желтый яд…
Сор имел хвост и был колдовской зверь, и хитрость его, коварство и злоба не знали предела. Шар был как огромная каменная черепаха и был самый сильный среди них всех. Ассарт умел рыть ходы до огненного ада и ледяного ада, и рыл он так быстро, что земля не успевала вскрикнуть. Дево ползал на брюхе, потому что не имел ног, но знал ход звезд и лун на все времена. Хобб был самый маленький из братьев, зато умел делать так, что находился в тысяче мест сразу.
Йрт, одноглазый, однорукий и одноногий, владел настоящим огнем. Фтах же, похожий на огромную голову, мог сделать новый мир, такой же, как прежде, или другой. И они стали рядить, кто из них главный.
– Пусть будет главным Сор, – говорил Шар. – Потому что я самый сильный, я могу взвалить на себя весь мир, а он все равно сильнее меня.
– Пусть будет главным Дево, – говорил Фтах. – Потому что я могу сделать новый мир, но только Дево знает место, куда его можно поместить.
– Пусть главным будет Сор, – говорил Хобб. – Потому что я могу быть в тысяче мест сразу, но Сор всегда знает, где я на самом деле.
– Пусть главным будет Дево, – говорил Йрт. – Потому что я владею настоящим огнем, но только Дево знает, когда его можно пускать в ход.
– А мне все равно, – сказал Ассарт. – Я могу вырыть ход до ледяного ада и огненного ада, спрячусь там и буду ждать, когда вы позовете меня выйти.
И они начали воевать.
Тысячу лет воевали они, и начал одолевать Дево. Тогда Шар взвалил на себя весь мир и уронил его, и мир раскололся на множество осколков. Но Фтах создал новый мир, и они продолжали воевать. И воевали еще тысячу лет, и стал одолевать Сор. И тогда Йрт призвал с небес настоящий огонь. Все звезды вытянули свои лучи, и каждый луч искал Сора. Но Сор велел Хоббу сделать тысячу маленьких Хоббов и каждого Хобба превратил в поддельного Сора, а сам скрылся в ходах, сделанных Ассаром. Звезды поняли, что их обманули, и обратили настощий огонь на всех, кого видели на земле, и испепелили остальных братьев. Лишь Дево, тяжко израненный, успел заползти под землю прежде, чем рухнуло небо.
Бог видел все это, но молчал. Когда же земля остыла, он пустил на нее муравья.
Муравей потрогал землю, вернулся к Богу и сказал, что от настоящего огня земля стала мягкая и ноздреватая, покрытая прахом, и в ней уже живут черви.
Бог потрогал землю рукой и послал дождь, чтобы смочить прах и напоить червей.
Так образовалась глина. И Бог брал глину с червями и лепил деревья, зверей и птиц. От дождей деревья росли так быстро, что стали подпирать небо и лопаться от его тяжести, и из трещин вышли пауки. Они посмотрели вокруг и сказали: это все наше. И стали расставлять сети и ловить в них зверей и птиц. Тогда Бог рассердился и создал человека, и дал ему копье и огонь, чтобы тот мог убивать пауков. И назвал его Цаган, что значит Белый. Потому что сделал его Бог из белой глины, самой красивой и прочной. Прошел год, и Цаган явился к Богу и попросил его создать лошадь и женщину. Лошадь – чтобы догонять пауков, а женщину – чтобы поддерживать огонь и готовить человеку пищу. Бог видел, что человек хорошо справляется, и потому дал ему не только лошадь и женщину, но и собаку.
Тем временем в ходах, прорытых Ассартом, встретились Сор и Дево. Они не могли выйти под небо, потому что глина залепила все выходы, а Ассарт не желал слушаться их. И тогда они решили помириться и вдвоем что‑нибудь такое сделать, чтобы обидеть Бога. Они долго думали и наконец совокупились и отложили десять тысяч яиц, из которых стали выходить звери, похожие на людей. Только головы и лица их были черные. Они стали копать глину и выходить на поверхность, и дождь не отмывал черноту с их лиц. Поэтому Цаганы различали их и убивали. И тогда хитрый колдовской зверь Сор сделал так, что люди стали видеть все черное белым, а белое черным. И люди перестали понимать, где перед ними люди, а где подземные звери, и убили много своих мужчин: Люди‑звери занимали их дома и брали себе женщин и лошадей. Тогда опять пришел Цаган к Богу и попросил помощи. Но Бог разозлился на него и прогнал, потому что звери‑люди лучше, чем Цаганы, убивали пауков. И Цаган взял своих лошадей, женщин и собак и отправился туда, где нет людей‑зверей…
– Да, – сказал Николай Степанович, дослушав. – Теперь, по крайней мере, понятно, почему цыгане не сидят на одном месте:
Он потянулся к бутылке и вдруг обнаружил, что шампанское, как ни парадоксально это звучит – кончилось.
– О, Господи, – сказал Коминт. – Дожили…
Он похлопал себя по бумажнику, сказал: сейчас, – накинул куртку и шагнул за дверь. Гусар белой тенью метнулся следом.
– Ну, вот, – сказал смущенно Гаврилов. – Самого, можно сказать, почтенного – за винищем отправили…
– Это ничего: – Николай Степанович подошел к окну, посмотрел на улицу: было светло от фонарей и свежевыпавшего снега. Киоск на углу призывно мерцал елочной гирляндой. – А тебя пошли – опять пацаны поколотят и бутылки отберут.
– Вином должен обеспечивать хозяин, – обиженно сказал Гаврилов.
– Так мы и обеспечиваем…
– Николай Степанович, – Светлана подошла и встала рядом. Духи у нее были необыкновенные. – Можно я вашу ладошку погляжу?
– Нет.
– Вам неинтересно?
– Как сказать.: Мне‑то, может быть, и интересно – да боюсь, тебе скучно станет.
– Вы меня интригуете.
– Эх, – вздохнул Николай Степанович, – не привык я отказывать женщинам: Но – чтобы без обмороков и криков. И – главное – никому. Идет?
– Идет…– чуть растерянно сказала цыганка.
Через пять минут, отпустив его руку, она произнесла тихо:
– Да уж, о таком и захочешь, да не расскажешь…
– И что меня ждет?
Она помолчала.
– Война, Николай Степанович…
Громко ударил дверной звонок. Гаврилов шагнул было к двери, но Николай Степанович отстранил его: сам.
За дверью стояли Коминт с бутылками и очень задумчивый Гусар.
– Итальянская мутотень, – с отвращением сказал артист Донателло. – И больше ничего. И как вы живете?..
– Озверели вы там, в вашей Москве, – сказала Аннушка, принимая покупку.
– Ну нельзя же это пить! – воскликнул Коминт. – Но пьем…– добавил он с сожалением. – А что делать?
Делать в такой ситуации и вправду было нечего.
– Чего вы такие смурные пришли? – спросил Илья.
– Да вот даже и не знаю, – Коминт повесил куртку, пригладил волосы. – Вроде бы все нормально. Только вот ряженые какие‑то непонятные по двору шляются…
– Какие могут быть ряженые? Праздники вроде бы позавчера кончились.
– Так вот и я о том же… И вообще, ну, не знаю даже, как сказать…
– Да скажи хоть как‑нибудь, – потребовал Николай Степанович.
– Ну, вот представь себе: выходишь ты на арену – и под прожектором оказываешься. И сейчас: вышел, никакого прожектора, понятно, нет – а все точно так же. И эти, чтоб им пропасть, клоуны…
– Что они хоть делали‑то?
– Да – ничего. Стояли, водку пили. В общем, что‑то нечисто. Копчиком чую.
Копчик битый у меня…
– Ладно, ребята. Бдительности не ослабляем, хоть и туман. Рядовым – песни петь и веселиться, – скомандовал Николай Степанович.
И тут на кухне закричали…
В одну секунду все влетели туда, сметая табуретки. Аннушка на четвереньках стояла на столе, непостижимым образом уместившись среди гор посуды. Гусар молча давил кого‑то в углу.
– Крыыыыы…– выдохнула Аннушка, подбородком указывая в ту сторону.
Гусар сделал шаг назад и коротким движением головы швырнул под ноги соратникам большую черную крысу. Та задрожала и вытянулась.
Николай Степанович принял Аннушку со стола, осторожно поставил на пол.
Рыжая и Светлана тут же увели ее в комнату – прореветься.
– А ты говорил – крыс не водится, – сказал доктор Степке.
– Проляпс, – развел руками Степка.
– Враги подбросили, – сказал Коминт.
Он присел над трупиком. Потом встал, посмотрел на всех.
– А ведь и правда – враги. Глянь‑ка, Степаныч…
Крыса была размером с небольшую кошку, хвост имела короткий, зато – огромные резцы, торчащие изо рта, как клыки вампира, и – аккуратные розовые ручки вместо передних лап:
– Мутант, – с испугом сказал доктор. – Довыеживались…
– Илья, – сказал Николай Степанович. – На два слова…
И, отведя его чуть в сторону, спросил:
– По Аргентине не скучаешь?
