Тезис о глубинном родстве философии и поэзии

Ницше принадлежит основная роль в выработке установки на игровое отношение к слову и мысли. Слово «Spiegel» в немецком языке означает и игру, и танец. «Игра – естественный природный процесс. Но и человек тоже играет, как вода и свет… Движение, которое и есть игра, лишено конечной цели; оно обновляется в бесконечных повторениях» (5). В движении над бездной, разделяющей бинарные оппозиции, приоткрываются «канатному плясуну» новые смыслы, может быть «первоначальные смыслы, сила метафорического сцепления, уже стертого в понятийном языке» (17)… Танцор начинает движение, и оно определяется не только его волей и страстью к танцу, но и изначальной потерей равновесия. Из неоднозначности, неравновесности, двусмысленности его положения рождаются его танцевальные фигуры, его телесные метафоры. «Тело само становится метафорой, в нем соединяется несоединимое» (14, стр. 155). Метафора вносит в наблюдаемый мир бесконечное число дистанций и положений для наблюдателя, устраняя всякий раз одну единственную и уникальную перспективу.

По мнению В. Подороги именно этот «метафорический глаз – телесный глаз; глаз – множество, глаз Аргуса… позволяет видеть многими глазами, усиливать, расширять пределы и возможности видения, полагать мир в бесконечном горизонте конкурирующих перспектив» (14).

«Задача: видеть вещи как они есть! Средство: необходимо смотреть на них из сотни глаз, из многих персон».

«… Метафора – базисный элемент языка тела, она организует множество подвижный знаков в отдельные фигуры, непрерывно превращающиеся в другие» (14).

«Мой стиль – танец», - говорит Ницше.

У Ницше следует учиться искусству танцевать речь, книгу, мышление, бес устали из любого подручного жизненного и мыслительного материала формировать танцевальные фигуры, такие формы коммуникативного воздействия, которые в отличие от традиционных типов языковой и философской коммуникации непосредственно обращены к задачам телесного выражения мысленного.

Для Ницше, впоследствии для постструктуралистов, в частности для Дерриды, ложен сам принцип разделения между языком «серьезным» и «несерьезным», поскольку те традиционные истины, на раскрытие которых претендует литература «серьезного языка» являются для него «фикциями», «фикциональность» которых просто была давно забыта, т.к. стерлась из памяти метафоричность их изначального словоупотребления (8). Основной признак, характерный для стиля Ницше – несомненная поэтичность мышления.

«… Мыслить – это возвращать понятиям их первоначальный смысл, силу метафорического сцепления, уже стертого в понятийном языке» (14, стр. 153).

«Конечно, «изначальный» смысл следует понимать не чересчур буквально - … искомыми являются отнюдь не временная, не историческая, но смысловая изначальность слова: такое начало, которого, если угодно, никогда не было, но которое всегда есть, есть как «первоначало», как principium» (8).

Философствовать – значит вопрошать слова обо всем, что они претерпели за свою лингвистическую (как знаки) и социокультурную (как понятия) историю. Но не только. Необходимо думать о них не отвлеченно, не отстраненно, взрезывая холодным скальпелем рационализма, строго очерчивая их значение как понятий и тем омертвляя; но пробовать их на вкус, осязать и внюхиваться в слова, оживлять их, одухотворяясь ими. Заставлять играть их всеми красками, всеми гранями, помещая их в самые неожиданные контексты; заставлять слова зажигаться друг от друга, воспламеняться и озаряться новыми смыслами и оттенками смысла; вынуждать их играть несвойственную роль, чтобы познать их скрытые возможности. Смешивать стили и жанры, подпитывать тощие изможденные научные абстракции витаминным соком повседневного, обыденного языка и языка искусства. Доверять своим ассоциациям… Относиться к словам чувственно, осязать их трепетную плоть… Слова не бесплотные знаки, между означающим и означаемым не существует однозначной связи. Эта связь условна, метафорична. Поэтому новый способ философствования предполагает ускользание от однозначных определений, свободную игру активной интерпретации. Это требует пояснять мысль всевозможными корректировками, дополнениями прямого (денотативного) и косвенного (контекстуального, коннотативного) значения слова.

Слово и смысл не пригвождены друг к другу раз и навсегда. Слово и мысль, слово и смысл не могут быть одним и тем же, их нельзя поставить в жесткое соответствие, смысл всегда подразумевается, он как бы не в словах, а за словами. Артикулируя, формулируя, мы искажаем то, что было аморфной протомыслью. «Мысль изреченная есть ложь».

То, что мы говорим, и то, что мы при этом хотим сказать – далеко не одно и то же. Только заставляя слова вибрировать, танцевать, переливаться всеми оттенками смысла, мы приближаемся к мысли, к смыслу, стоящему за словами. В намеках, в двусмысленностях является нам искомое, «изначальный» смысл слов и суть вещей.

Если слово имеет четко фиксированный смысл – это явный признак того, что оно претерпевает период упадка и забвения. Потерявшее равновесие слово, потерявшее жесткую привязанность к конкретному значению понятие – оживает, расцветает, становится полнокровным. Оформляя, мы омертвляем. Поэтому, может быть, автор часто испытывает отвращение к сотворенному им тексту – зафиксированная, застывшая в неподвижности письма мысль очень далека бывает от ее первообраза, от «протомысли», протозвездой вспыхнувшей в предсознании («Молчите, проклятые книги…»).

Необходимо поступать со словами не так, как если бы каждое из них имело единственный и точный смысл, который нужно только прояснить, и строить потом из этих слов-кирпичиков (теперь уже понятий) самые разнообразные здания- теории. А поступать с ними так, как если бы смысл слов был не в словах, а за словами, а сами слова являлись бы не «бирками вещей», а лишь намеками на вещи. Мысль – скользкая и верткая особа. Она трепещущей бабочкой бьется в нас. Она подобна кванту свет – фотону, существующему лишь в движении. Нельзя поймать бабочку, не повредив ей крылышек. Нельзя остановить свет, не погасив его. Нельзя сформулировать мысль, не исказив ее смысл. Мысль должна иметь простор для движения и в слове, и в тексте. Она должна являться нам из танца слов, единая в своей «карпускулярно-волновой» (чувственно-рациональной, телесно-духовной) природе.

Как научиться писать живые тексты? Такие тексты создаются не праздной игрой ума, а всей жизнью, плотью и кровью. Телом… Тело, телесный опыт – главный критерий истинности и ценности для жизни. Именно тело, попадая в новые ситуации – ситуации самопреодоления ипреображения, в неравновесные, неудобные положения, балансируя на грани жизни и смерти, «бреда и судьбы», рождает новое знание – Телесную Метафору, раздвигающую границы нашего мышления и языка.

Нам явлено все, что наречено. Мы видим, воспринимаем в реальности только то, что обозначено как-то в нашей понятийной системе, в нашем словаре. Чтобы открылись нашему взору новые явления, мы должные уметь смотреть, уметь видеть, уметь различать то, что перед нашими глазами, на виду, но незримо, т.е. еще не имеет имени, названия, соответствия в нашем языке.

Новое приходит к нам в виде метафоры, рождается из смешения мыслей и смятения чувств. У Ницше учимся мы прозревать, постигать мысль благодаря словам, но как бы и наперекор, и сквозь них.

У Ницше находим мы целостность чувственного и смыслового, интуитивного и рационального познания. Это диполь. Одно предполагает другое. Они существуют неразделимо в единстве и борьбе. Их взаимной, совместной игрою высекаются в нас искры новых истин и ценностей, жизненных истин и ценностей для жизни.

«Наука, искусство и философия сплелись так тесно в моей душе, что я думаю произвести на свет кентавра», - пишет он Эрвину Роде (6). Этот кентавр и есть новый способ философствования.

«Философия – это борьба против очарованности ума языком», - это определение принадлежит еще одному властителю дум современности, Л. Витгенштейну. Но эти его слова возможны были только после Ницше. И эти слова точно и полно характеризуют сущность свершившегося в ХХ столетии поворота философии к языку и становления нового философского дискурса, восстановления в правах и претензиях на познавательную способность Иррациональной стороны человеческой психики.

«У Ницше можно найти смесь методологических принципов, непосредственно (Хайдеггер, Фуко, Лиотар, Делез, Гваттари) или косвенно (Гадамер, Хабермас, Рорти, Селлерас, Гудмен, Куайн, Фейерабенд, Патнем) повлиявших на становление всего постмодернистского дискурса» (13).

Конкретное воплощение идеи воли к власти, как всеобщей и всеохватной силы получили в концепции капиллярной власти и дисциплинарных практик в работе М. Фуко «Надзор и наказание».

Идеи перспективизма, в частности, интересно преломились в творчестве социолога, автора концепции интерпретативной социологии и теоретика социологии знания П. Бергера.

И кто как не вариант Сверхчеловека – Сизиф Альбера Камю, с просветленной улыбкой спускающийся с горы к подножию, где уже дожидается его вечная тяжкая ноша?

Было бы непосильной задачей даже упомянуть всех, чья философия напиталась идеями Ницше. Бесчисленное множество прочтений, бесчисленное множество перспектив видения его Пути, его Метода искушает новых исследователей его творчества прочесть его совершенно по-своему, открыть новые грани его мыслей, его прозрений. Ницше неисчерпаем.

«Талантливый человек – это стрелок, попадающий в цель, которая кажется нам труднодостижимой, гений попадает в цель, которую даже и не видно для нас» (12).

Список литературы:

1. Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. – М., 1994.

2. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Собр. соч. Т.2. – М.: Сирин, 1990. – С. 3-149.

3. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Собр. соч. Т.1. – М.: Сирин, 1990. - С. 3-259.

4. Ницше Ф. Генеалогия морали // // Собр. соч. Т.2. – М.: Сирин, 1990. – С. 149-327.

5. Гадамер Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. - М., 1988.

6. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. – Новосибирск, ВО Наука, 1992. – 216с.

7. Дудкин В.В. Достоевский и Ницше: Проблема человека. – Петрозаводстк, 1994.

8. Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. – М. 1995.

9. Камю А. Бунтующий человек. – М., 1990.

10. Кроукер А., Кук Д. Постмодернистская сцена: экспериментальная культура и гиперэстетика // На путях постмодернизма. – М., 1995. – С. 139.

11. Кундера М. Невыносимая легкость бытия // Иностранная литература. – 1990. - №5-6. – С.5.

12. Ламброзо Ч. Гениальность и помешательство. М., 1998.

13. Магнус Б. Ницше и постмодернистский критицизм // На путях постмодернизма. – М., 1995. – С. 153-158.

14. Подорога В. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: С. Киркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, М. Пруст, Ф. Кафка. – М., 1995. – 426с.

15. Рахматуллин Р.Ю., Хидиятов Н.Б. Иррационалистическое направление в философии: Учеб. пособие. – Уфа, 1995. – 98с.

16. Рачинский Г. Предисловие // Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. – М.. 1994. – С. 7-20.

17. Свасьян К. А. Фридрих Ницше: мученик познания // Фридрих Ницше. Сочинения в 2-х томах / Вступ. Ст. К.А Свасьяна. – М.: мысль, 1990. – С. 5-44.

18. Сперанский В. От редактора: судьба философа и философии // Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. – Новосибирск, 1992. – С. 5-14.

19. Уваров С. Бинарный архетип. – М., 1996.

20. Цвейг С. Фридрих Ницше // Цвейг С. Борьба с демоном. – М.: Республика, 1992. – С.225-292.