Глава 11. Во всей этой толпе пытаюсь найти взглядом Билла, но он снова исчез, как всегда делал к середине подобных мероприятий

POV Tom

Во всей этой толпе пытаюсь найти взглядом Билла, но он снова исчез, как всегда делал к середине подобных мероприятий. Я уже не раз замечал, что все светские тусовки для него – откровенная необходимость и работа, выполнив которую, он по-английски исчезал. Честно говоря, сначала я не понимал его, но теперь, после пяти лет «тусовочной жизни», то бишь когда минимум раз в неделю приходилось идти на какую-нибудь вечеринку или прием независимо от личного желания, мотивации, состояния здоровья и самочувствия… Вот и сейчас я буквально ощущал, как мои глаза закрываются, а голова так и жаждет примагнититься к ближайшей подушке, но нет, мне приходилось улыбаться, здороваться, что-то кому-то говорить и проклинать исчезнувших личных помощников, Мел и Кернера. Ну ладно, свою блудную сестру я мог простить, потому что беременным, как говорится, можно все, да тем более ей надо было завтра быть дома, а их с мужем самолет поднимался в воздух уже через полтора часа. Представляете, у моей сестры есть муж. Когда она мне сообщила, что собирается замуж, то я долго хохотал над такой забавно-тупой шуткой, но когда выяснилось, что это правда, то мне чуть плохо не стало. По моим скромным подсчетам, мир должен был перевернуться, но ничего такого не случилось, разве что я перестал узнавать в этой юной леди свою близняшку. Признаюсь честно, я поначалу даже приревновал ее немного к мужу, пока она мне доходчиво не объяснила, что муж – это муж, а от нашей близнецовой связи никуда не деться, после чего я и успокоился. На месяц, пока не узнал, что стану дядей, а потом еще раз и теперь еще. Я даже иногда ощущаю себя таким старым, ведь у меня уже три племянника. Почти три. Я усмехнулся своим мыслям. Мне так нравилось бывать у них дома и нянчится (о боже, я уже не боюсь этого слова) с этими чертятами, которые дадут фору даже трудному ребенку и Деннису-мучителю, что после того, как я возвращался в свою квартиру, одиночество буквально задавливало меня, выползая изо всех щелей. Пару месяцев назад я даже серьезно задумался о том, чтобы завести ребенка, ну то есть усыновить кого-нибудь из многочисленных детских домов, которым мы помогаем, но эта идея провалилась с тем же треском, что и желание завести кота. На живых существ у меня просто не хватало времени. Да у меня в последнее время ни на что не хватало времени, кроме одного – работы, которая заполняла всю мою жизнь. Особенно последний год, когда Кернеру пришла в голову идея открыть кафе «Cinematique», полностью соответствующее стилю журнала, которая к моменту реализации трансформировалась в следующее: уютная кофейня в стиле французского кино 90-х годов с превосходным кофе, дизайном и выпечкой, но главной фишкой было вовсе не это, а еженедельные просмотры фильмов, а также то, что именно в этой кофейне (простите, кофейнях) наш журнал появлялся на столиках за три дня до поступления в розничную продажу. Естественно, заниматься реализацией этого безумства пришлось мне, но результат стоил затраченных усилий, и дело даже не в том, что теперь подобных заведений в США было больше пятидесяти и столько же в Европе (потому что они очень и очень пришлись по вкусу публике), а в искорке в карих глазах и легкой улыбке, когда Билл впервые оказался в уже полностью готовом к открытию помещении. Ради этого стоило не спать почти три месяца, ругаться со всеми, с кем только можно, – от нашего Совета директоров, который ну никак не желал давать на эту авантюру денег (но стоило им только припомнить, что журнал они тоже обзывали авантюрой, а теперь с этой авантюры им капают весьма ощутимые суммы на счета, как они тут же заткнулись и подписали необходимые бумаги), до моей сестры с дизайнером, которые так и жаждали воплотить свои безумные фантазии в области оформления помещений и превратить их во что-то ужасное; но я их всех победил и все сделал так, как планировали мы, вернее так, как хотел Билл. И искорка в его глазах стоила всех этих усилий…

Я задумчиво повертел в руках телефон и подумал: позвонить ему или нет, но что-то внутри настойчиво протестовало против этого звонка, поэтому я со вздохом засунул телефон в карман, последний раз окинул помещение взглядом и, так и не увидев знакомой черной макушки, пошел на выход, аккуратно лавируя между суетящимися официантами и общающимися группами людей. Судя по интенсивности жестов и громкости разговоров, сейчас было самое время покинуть это мероприятие, потому что оно по традиции себе подобных перерастало в богемную попойку, а это зрелище может быть приятным только для папарацци и только в материально-денежном плане.

POV Bill

Не знаю, сколько я вот так просто простоял на балконе, погрузившись в свои мысли с так и не зажженной сигаретой в руке. Почему-то в такие моменты очень сложно контролировать течение времени. Особенно когда думаешь о чем-то очень и очень сложном для себя, а Том был самой сложной темой в моей жизни. Я понятия не имел, что к нему чувствую, даже если все раскладывать по полочкам, как учил меня психотерапевт, к которому я ходил почти год, когда бабушки не стало. Не скажу, что женщина сильно мне помогла, да и ее волшебные таблетки тоже. Даже сейчас на глаза навернулись слезы… Я так скучаю по вам. Хотелось поднять взгляд и, как в не очень хорошем кино, увидеть в небе четыре яркие звезды, которые по-особенному светят для меня, но над Нью-Йорком уже пару десятков лет, а то и больше, стоит такой смог, что звезды вряд ли можно разглядеть просто так с балкона…

Так о чем это я? О Томе. И о полочках. На первую, самую дальнюю, легли воспоминания о школе и всем том, что произошло в тот временной промежуток. Удивительно, но сейчас я совсем-совсем ничего не испытывал по этому поводу, слишком давно это было, будто в прошлой жизни. Да, он поступил неправильно и неприятно, но сейчас я понимаю, что часто сам провоцировал его своим поведением, да и вел себя, как откровенный трусливый идиот. Дал бы ему по яйцам пару раз или в глаз, но нет, даже пожаловаться Мел или бабушке не додумался. Нет, я не оправдываю Тома. Но у меня сейчас в сознании есть два Тома – тот, что был, и тот, что есть сейчас, словно два разных человека, и я даже знаю, почему: потому что он переборол это в себе. Не знаю как, но он это сделал, и это очень и очень заметно со стороны, хотя… Посторонние не заметят, а я слишком часто вглядывался в него в последнее время. Это первая полочка, самая дальняя и, хоть и безразличная, но все же неприятная. Кажется, я сам себе противоречу, наметанный редакторский взгляд сам по себе заметил логическую ошибку, но так все и есть: воспоминания неприятные, но не вызывают почти никаких эмоций.

Вторая полочка… Я еще ничего не успел подумать, а в груди стянулся тугой черный комок. Как там пелось в одной песне: «Во мне живет мохнатый злобный жлоб», и точно такой же мохнатый злобный живет уже давно у меня в груди и ничем не желает изгоняться. То ли жлоб, то ли просто дырка, но что-то там такое есть, больное и саднящее. Так вот, вторая полочка – отношения Тома с Дэвидом. Здесь у меня были только отрицательные баллы в его пользу, потому что я не понимал, как можно не приехать на п… даже разум не хотел произносить это слово про себя по отношению к Дэвиду. Но я сделал над собой усилие (как учил психолог, не надо подменять реальность) и проговорил мысленно медленно: он не приехал на похороны. Он ему не звонил и не спрашивал, как дела, он обозвал меня подстилкой и шл*хой, хоть и извинился, да я и сам понимал, что это все эмоции, но это было обидно, и до сих пор неприятно, что он мог там думать, но это был еще тот, старый Том, с первой полочки. Но еще больше я не мог простить ему Дэвида, просто потому что тот не был виноват в том, что случилось, и если Том этого не понимал в 12, 13 и 14, то в 17 он уже прекрасно все осознавал и все же не удосужился ни разу позвонить дяде. А Дэвид трепетно следил за их жизнью, потому что он их любил, как собственных детей… Сейчас я впервые задумался, что мне было бы интересно узнать подробности того, что происходило тогда. Нет, вы не подумайте, я не стал маньяком и извращенцем, просто это могло помочь мне лучше понять Тома, но мне кажется, что я никогда не решусь поговорить с ним на эту тему, поэтому… со второй полочкой пора заканчивать. А следом за ней начинать одну большую третью, на которую следует сложить все, что связано с новым Томом: его помощь в Джэксонвилле и то, как он сидел со мной ночью сначала у кровати, а потом в комнате бабушки, как отпаивал водкой и чаем, как нянчился с Максом, как предложил заняться журналом, как помог воплотить идеи в жизнь, как помогал с решением всех проблем, как по первой просьбе при любой неурядице мчался в редакцию, как избавлял меня от настойчивого внимания журналистов, как первый год его личный помощник раз в три дня, несмотря на все возмущения, привозил мне по его приказу полные пакеты продуктов и отказывался брать деньги, про случайно подкинутый буклет (в чем он до сих пор не признавался, но я был точно уверен, что это он, – никто больше не мог) курсов фотографии, на которые я выбрался, точнее, был выпихнут Жаном, и которые мне безумно понравились – это были просто два замечательных месяца в замечательной компании за замечательным занятием. А его ежегодные «изгнания» меня в отпуск, а эта идея с кафе, когда я случайно ляпнул после прочтения одной занимательной книги по истории издательского дела, что это было бы неплохой идеей, а уже через пару месяцев он привез меня на ужин в эту «идею». Это был один из двух самых запоминающихся подарков на день рождения. Про первый, я думаю, все знают… И это только то, что я мог вспомнить сейчас, самое главное, но были еще какие-то повседневные, уже почти ритуальные вещи вроде утренних звонков, когда мы только заходили в офисы в разных частях города, получали почту от помощников и вместе, по телефону, пили кофе – я свой обожаемый мокачино, а он черный без кофеина и без сахара, – обсуждая планы на день и новости, или смешные картинки, которые он присылал мне на почту в дождливые или просто пасмурные дни. Были и менее веселые, но не менее важные традиции: два раза в год он обязательно летал со мной в Джэксонвилл и еще куча мелочей, которые становятся настолько неотъемлемой частью жизни, что их и выделить и вспомнить сразу сложно. На третьей полочке получилось очень много хорошего, а на первых двух почти столько же не очень, и именно в этот момент я начинал чувствовать, что еще чуть-чуть и шкаф развалится, поэтому…

Я выкинул так и не зажженную сигарету и пошел на выход. Предстояло пройти через зал. Я вздохнул, нацепляя маску «Не подходи – убьет», и вернулся в зал, наполненный пьяным гомоном. Окидываю его взглядом и, не сдержавшись, брезгливо морщусь: еще недавно фыркающие от нашего неуместного смеха в зале тети, пьяно похихикивая, клеились к дядям, залпом пили дорогое шампанское, предназначенное для того, чтобы смаковать каждый его глоток, и рассказывали друг другу скабрезные анекдоты. Тома я не заметил, значит, он уже ушел. И правильно. На такое без тошноты смотреть невозможно. Я почти бегом понесся на выход… Тем более что он после такого утомительного перелета. Во всяком случае, выглядел он крайне замученным, ну а как может выглядеть человек, просидевший 13 часов в самолете? А то, что он не мог спать в воздухе, как и Дэвид, я прекрасно знал, точнее, узнал во время частых совместных полетов.

Внутри меня сейчас был такой клубок эмоций, что я не знал, что делать. Сбежать с этого мероприятия, сесть в машину, может, наконец-то выкурить сигарету или две, а потом… Что делать потом пришло в голову совсем неожиданно.

***

POV Author

Смотритель неодобрительно выглянул в окно, чтобы посмотреть, кто нарушил уединение вечно спящих так поздно. Кто бы знал, как его раздражали вот такие ночные гости: то какие-нибудь дети, перечитавшие ужастиков и пересмотревшие фильмов припрутся в полночь истреблять вампиров, то мародеры, надеющиеся поживиться чем-нибудь ценным, то сатанисты или притворяющиеся ими, то просто бездомные, которым очень приглянулись для сна вон те милые лавочки для посетителей… Но, заметив в свете фонарей худой долговязый силуэт юноши, кутавшегося в черное пальто, мужчина усмехнулся: а вот и постоянный гость, которого он видел уже больше пяти лет каждую неделю.

Первое время он пропускал это мимо себя: слишком много народа бывает в таких местах, но потом столь частый посетитель все же привлек внимание пожилого мужчины, который сначала невольно даже приписал его к одной из групп перечисленных выше. Вот только смотритель был очень спокоен и рассудителен, чтобы делать какие-то выводы сразу, поэтому он решил понаблюдать за ним и понял, что этот мальчик, совсем еще молоденький, но уже с такой вселенской тоской и печалью в глазах, словно прожил три жизни, не мародер, не школьник, жаждущий приключений, не сатанист и не бомж. Он приходил раз в неделю обычно с двумя или шестью розами, сидел пару часов у могилы мужчины, который, судя по возрасту, был его отцом, и также бесшумно и незаметно уходил.

Пару раз смотрителю удавалось расслышать, как он тихо, шепотом говорит о чем-то с фото на надгробии, и разглядеть на бледных щеках дорожки слез. Но старик так и не посмел нарушить уединение юноши, понимая, насколько важен для него этот человек и ритуал, потому что так долго не забывают только самых дорогих, а этот мужчина явно многое значил для молодого человека, раз он и спустя пять лет приходил поговорить с ним. Да, старик верил, что с ушедшими можно говорить: они молчат, но все слышат, помогают оставшимся на бренной земле…

Усмехнувшись таким глупым мыслям, смотритель отошел от окна, взял из холодильника баночку ледяного пива, за которой и пришел на кухню, и пошел досматривать футбольный матч. А в ста метрах от него бьющийся в беззвучной истерике парень просил совета у мертвого возлюбленного.