Ролан-манюэлю

17 марта 19(16) г.

Дорогой друг,

Я только что отправил письмо Вашей матушке и хочу вос­пользоваться оставшимся свободным временем, чтобы написать Вам, одновременно попивая чай с последними «восточными бис­квитами» (в 15 ч. полдник). Надо питать свою хандру. (Я ду­маю, что ненасытнее моей хандры не бывает: уже 4-й прием пищи, и все мало.)

...Так и есть! Заметив, что я ничего не делаю, бригадир про­сит пойти помочь расчистить проходы......Вот!

Пора ужинать, до завтра.

18 марта

Не тягостно, но как-то необычно чувствуешь себя, когда про­езжаешь по этому маленькому городку, вероятно, живописно­му,— я его до сих пор не видел и, быть может, никогда не увижу при дневном свете,— отстоящему на 30 километров от ли­нии фронта. Мы находимся, однако, очень близко от места боль­ших сражений, в 60 километрах (я теперь хорошо понимаю тех, кого ошеломляет Париж, живущий своей обычной жизнью). Тол­па военных, среди которых лишь изредка попадается кто-нибудь в штатском, движется в темноте, кое-где пронзаемой луч?ом света из полуоткрытой двери ярко освещенного внутри модного мага­зина или кондитерской. Вереницы грузовиков с людьми беспре­рывно уходят к линии боев. На каждом повороте большой осве­щенный щит: X... и стрелка. Почти каждый вечер сперва фабричная, а за ней вокзальная сирена предупреждают о появ­лении цеппелинов. Если город находится под прямой угрозой,

«трубят тревогу». Тогда все штатские выходят из домов, подняв нос кверху.

Стоп! Время распределения нарядов... Так что и сегодня я тороплюсь!

Пишите мне, мой дорогой друг; заранее благодарю.

Любящий Вас Морис Равель

В тот момент, когда водитель Равель получает приказ расчистить проходы, он ради шутки вставляет в письмо тему из «Испанского часа», под которую погонщик мулов Рамиро перетаскивает в лавке тяжелые часы.