Содержание 3 страница

Искаженный образ ислама складывался в умах европейцев не только в силу их слабого знания этой религии. Исследователи средневековых представлений об исламе выделяют в них три сосуществующих и взаимодействующих элемента: мифологический, теологический и рациональный (см. [30, с. 107]). Средневековая литература по исламу создавалась по преимуществу богословами, которые опирались на самые различные источники: народные легенды, рассказы рыцарей и пилигримов, апологетические сочинения восточных христиан, свидетельства самих мусульман, переводы мусульманских авторов. Однако информация в большинстве случаев отбиралась предвзято, факты иногда сознательно, иногда бессознательно искажались. В средневековом решении «проблемы ислама» преобладали религиозно-идеологические мотивы. Необходимо было найти религиозное обоснование исламу и его основателю. Для христианства вся цепь пророчеств и откровений есть постепенное подготовление к кульминации мировой истории – «Боговоплощению». Мухаммад же, выступив со своими вероучениями шестью веками позже этого {26} события, заявил о себе как о подлинном завершителе пророческого цикла, которому ниспослана вся полнота божественного откровения, и, более того, отверг некоторые фундаментальные догматы христианства. С точки зрения христиан, Мухаммад не мог быть подлинным пророком, а его вероучение не могло быть истинным. Поэтому в Мухаммаде христиане видели в лучшем случае ересиарха или лжепророка, в менее сдержанных версиях он представал как колдун, антихрист или сам сатана. Ислам же представлялся новой формой ереси (иногда иудейской, иногда христианской) или разновидностью язычества.

В основном западноевропейские представления об исламе сложились в ХII – ХIV вв. Однако формировались они во многом уже на базе существовавшей восточнохристианской интерпретации мусульманского вероучения.

Самую раннюю христианскую трактовку ислама предложил Иоанн Дамаскин (ум. до 753 г.). Иоанн Дамаскин жил в Сирии и до принятия монашества, как его отец и дед, состоял на службе у омейядских халифов. Он знал арабский язык и, возможно, был знаком с Кораном. Его полемика с исламом носила преимущественно теологический, а не политико-идеологический характер. Объяснялось это прежде всего тем, что при омейядских халифах еще не было массовых конверсий, а сирийские христиане еще не видели для себя духовной опасности в исламе, относясь к нему как к вере полуварварского народа. Исламу Иоанн посвятил 100-ю главу «Книги о ересях», вошедшей в его фундаментальный труд «Источник знания». Открывает главу общая характеристика ислама:

«Существует еще и религия измаилян, которая имеет силу и в наши дни, сбивая с пути народ и предвозвещая приход антихриста. Она берет свое начало от Измаила, рожденного Авраамом от Агари, поэтому они называются агарянами или измаилянами. Их также называют сарацинами - от слов лишенные Саррой [ÓÜññáò êåíï˜ò], ибо сказала Агарь ангелу: Сарра изгнала меня ни с чем [кенЮн].

Они были идолослужителями и поклонялись утренней звезде и Афродите, которую на своем языке называли Хабар, что значит Великая.

Так, до времен Ираклия они открыто служили идолам; а с того времени и по наши дни утвердился среди них лжепророк, называемый Мамедом, который, приобретя случайные познания в Ветхом и Новом Заветах и вдобавок пообщавшись с арианским будто бы монахом, основал свою собственную ересь. После того, как он снискал себе расположение народа, притворяясь набожным, он распустил молву, что некое послание, пришедшее к нему с небес, было откровением Бога. Изложив в своей книге несколько смехотворных учений, он передал им ее для почитания».[10]

<Мухаммад, согласно дальнейшему изложению Иоанна Дамаскина, говорит, что единый Бог есть творец всего, и что Он не рожден и никого не родил (ср. Коран 112:3); признает бессеменное рождение Иисуса от Марии, но отрицает божественную природу Христа и распятие; а также утверждает, что Бог взял Его живым на небо. Иоанн выдвигает также аргументы против пророческой миссии Мухаммада, которые позже становятся общепринятыми в христианской полемической литературе: его не предвещали предшествующие пророки, не было свидетелей, что Бог дал ему Писание, как не было никаких знамений и чудес, удостоверяющих истинность его учения.>

Иоанна Дамаскина считают также автором полемического сочинения «Спор между сарацином и христианином», однако в последнее время ряд исследователей подвергает сомнению его авторство. (см. [9]).

<Именно Иоанн, по всей видимости, первым классифицировал ислам как ересь. И эта точка зрения стал доминирующей в средневековом христианстве. Несколькими веками позже в жесте «Коронование Людовика» (XXIII, 847-853) граф Гильом отвечает сарацину:

Твой Магомет, как каждому известно,

Спервоначалу был Христу привержен

И наше проповедовал ученье,

Но занесло его однажды в Мекку,

Где он вином упился невоздержно,

Свининой мерзопакостно объелся.

Кто видит Бога в нем, тот глуп безмерно.

(перевод Ю.Корнеева)

Примечательно, что даже в первой половине ХХ в. некоторые католические и протестантские исламоведы продолжали рассматривать ислам как ересь. Так, Д. Макдональд считал кораническое учение разновидностью арианской ереси и ставил перед миссионерами задачу его доработки (см. [212, с. 217]).>

В ближневосточном христианстве была распространена {27} легенда, согласно которой Мухаммад сначала был учеником арианского монаха (иногда несторианского, в этом случае называлось даже историческое лицо – Сергий Бахира), получил от него некоторые сведения о Ветхом и Новом Заветах и затем, выдав себя за пророка, создал свое лжеучение (см. [161, 106]).[11] Иногда сирийские христиане называли мусульман «сектой Агари». Основываясь на полемическом отрывке из библейского «Послания апостола Павла Галатам» (IV, 21–31), они доказывали что мусульмане, будучи «сынами рабы», изъяты из истории спасения (см. [10, с. 52 – 57]).

Представления об исламе как о христианской ереси и о Мухаммаде как о лжепророке от сирийцев переходят к византийцам, а уже от них к европейцам. Следует отметить, что сирийская и византийская формы апологетики существенно отличались. Первая была более сдержанной и уравновешенной, сочетала полемичность с более или менее корректным описанием доводов противника. Вторая (одним из первых ее представителей был Феофан Исповедник, ум. в 818 г.) была в значительно большей степени идеологизированной, сведения о вероучении мусульман если и приводились, то уже сильно искаженными (см. [161, с. 108]). Однако Европа знакомится с антимусульманской апологетикой преимущественно в ее византийском варианте, тогда как сирийская полемическая литература за редкими исключениями (например, популярного в христианских кругах Испании «Послания Абд ал-Масиха ибн Исхака ал-Кинди», IХ или Х в.) была европейцам неизвестна.

Доминировал в средневековом европейском сознании негативный подход к исламу, хотя его трактовки уже тогда были весьма различны.[12] Наибольшее количество историй создавалось об основателе религии мусульман. Доминиканский монах – современник Данте, побывав в Багдаде, предложил следующую: сатана, будучи не в силах сам остановить распространение христианства на Востоке, придумал «писание» – нечто среднее между Ветхим и Новым заветами – и использовал в качестве своего посредника человека сатанинской природы. «Писание» – это Коран, посредник – Мухаммад, предстающий уже в роли антихриста (см. [151, с. 50]).

Распространенным было представление о Мухаммаде как о колдуне или чародее, который магией и обманом разрушил церковь в Африке и на Востоке и, разрешив блуд, стяжал себе сторонников (см. [205, с. 28 – 30]). Вообще тема сексуальной распущенности мусульман (вплоть до утверждения, что Коран потворствует мужеложству) была одной из наиболее популярных в средневековых описаниях ислама. {28}

Мухаммад представал иногда даже в качестве кардинала римско-католической церкви Махона (Мухаммада), который после неудачной попытки стать папой бежал в Аравию и из гордыни и мести основал там новую религию (см. [132, с. 408]). Мухаммада наделяли демонической или магической силой, способностью творить мнимые чудеса, соблазняя легковерных и недалеких людей. И, напротив, в полемических богословских трудах неспособность Мухаммада совершать чудеса служила одним из основных доказательств его самозванства.

В целом же в средние века в сознании европейцев сложилась примерно следующая картина ислама: вероучение Мухаммада – ложь и сознательное искажение истины, это религия фатализма, нравственной распущенности и потворства страстям, религия насилия и жестокости [86, с. 99 – 103]. Соответственно дурному образу ислама противопоставлялся идеальный образ христианства как религии истины, строгой нравственности и мира, как веры, распространяемой убеждением, а не силой оружия. В то же время некоторые чисто христианские реалии, только со знаком минус, переносятся на ислам. Например, образ голубя как символ святого духа в христианстве (ср. Евангелие от Луки, 3: 22) в исламе не имеет аналога. Однако широкое хождение в Европе приобрела легенда, согласно которой Мухаммад приучил голубя клевать у него из уха пшеничные зерна и тем самым убедил арабов, что это посланец святого духа, нашептывающий ему божественное откровение. Английский поэт ХV в. Джон Лидгейт, составивший описание жизни Мухаммада, называет даже цвет голубя – молочно-белый (см. [151, с. 174, 55]). Современник Шекспира историк Уолтер Роли в своей «Всемирной истории» тоже приводит этот рассказ. И у самого Шекспира в «Генрихе VI» (Акт I, сцена 2) дофин Карл, обращаясь к Жанне д'Арк, восклицает:

Не вдохновлял ли голубь Магомета?

Тебя ж орел, наверно, вдохновлял!

(Перевод Е. Бируковой)

Своеобразно экстраполировалась на ислам и христианская идея Троицы. Так, в жестах можно встретить утверждение, что мусульмане поклоняются триаде демонических существ или идолов – Маому (Магомету), Аполлену (Аполлону) и некоему Тервагану (см. «Песнь о Роланде», СLХХХVI, ст. 2580 – 2589). В «Короновании Людовика» (ХХ, ст. 622) к этим именам добавлено еще одно – Кагю. В «Песни о {29} Роланде» (СLХХХVI, 2590 – 2591) мусульмане, потерпев поражение от Карла, в гневе вытаскивают из пещеры своих идолов, разбивают статуи Аполлона и Тервагана.

А Магомет повален в ров глубокий.

Его там псы грызут и свиньи гложут.

(Перевод Ю. Корнеева)

Согласно другой христианской легенде, которую поддерживал еще в IХ в. епископ Кордовы Евлогий, после смерти Мухаммада единомышленники пророка ожидали, что ангелы унесут на небо его тело, но вместо этого вдруг примчались собаки и стали терзать его (см. [151, с. 51]). Этим объяснялся тот факт, что мусульмане запрещают употреблять в пищу свинину и считают собак нечистыми животными.

Есть какая-то трагическая ирония в том, что человек, более всего боровшийся с идолопоклонниками, разбивший всех идолов Каабы (мусульманского главного святилища в Мекке), в сознании христиан сам превратился в идола, в объект поклонения «нечестивых сарацин». Эти представлении имели еще одно, но уже скорее курьезное последствие. В английском языке слово «mammеt» (вариант «maumet»), образованное от «Mahomet»; приобрело значение сначала «идол», а затем «кукла», «марионетка». В последнем значении это слово употребляет Шекспир в «Ромео и Джульетте» (Акт III, сцена 5):

Ивот имей плаксивую девчонку,

Пустую куклу, что в такой удаче

Изволит отвечать: «Не выйду замуж»

(Перевод Т Щепкиной-Куперник)

And then to have a wretched puling fool

A whining mammet, in her fortunes tender,

To answer: «I'll not wed, I cannot love».

В ХI – ХII вв. в Европе появились первые жизнеописания Мухаммада. В этом жанре написаны поэмы «Vita Machometi» Эмбриха Майенского и «Otia de Machometi» Вальтера Компьенского. Популярные на Западе легенды о Мухаммаде собрал также Гвиберт Ножанский в первой книге «Деяний Бога через франков».

Христианская полемическая литература средних веков давала порой диаметрально противоположные образцы отношения к исламу. Если толедский архиепископ Евлогий и Павел Альбар из Кордовы (IХ в.), разрабатывавшие своего рода «теологию мученичества», призывали своих единоверцев {30} открыто исповедовать христианство перед мечетями, сознательно идя на смерть, то в лице Петра Альфонси мы имеем дело едва ли не с уникальным для средних веков глубоким знанием ислама.

Петр Альфонси (ум. 1140 г.), арагонский еврей, принявший христианство в возрасте 44 лет, известен прежде всего как автор «Учительной книги клирика», в которой широко использованы притчи из арабской дидактической литературы. Он был также переводчиком с арабского и, возможно, даже раньше Аделарда Батского перевел астрономические таблицы ал-Хваризми (см. [158, с. 262]). Менее известны его «Диалоги», полемическое сочинение против иудаизма (см. [16, т. 157, кол. 535 – 706]), написанное в форме спора иудея Моисея (имя самого Петра Альфонси до крещения) и христианина Петра. После того как в первых четырех главах Петр опровергает все доводы Моисея в пользу иудаизма, последний лукаво спрашивает Петра, почему он, отвергнув религию предков, принял христианство, а не веру сарацин. Ведь с ними, по словам Моисея, Петр жил и рос, знает их язык, читал их книги. И действительно в главе У «Сарацинский закон» (см. [16, т. 157, кол. 597 – 606]), целиком посвященной исламу, оба собеседника-оппонента демонстрируют прекрасное знание предмета их спора.

Доводы Моисея в пользу ислама следующие: эта религия проста и доступна, она основана на разуме, закон ее снисходителен к человеку. Моисей очень точно описывает мусульманский ритуал (уставную молитву, пост, паломничество), установления по браку и разводу, кораническую эсхатологию, завершая свои доводы ашаритским положением – «Сколькими грехами ни был отягощен человек, в день своей смерти уверовав в Бога и Магомета, он будет спасен в Судный день по заступничеству Пророка» [16, т. 157, кол. 599 в].

Петр свой ответ начинает с рассказа о возникновении ислама. Сама история жизни Мухаммада и то, как сочинялся Коран (с помощью, как утверждает Петр, двух самаритянских иудеев и яковитского архидиакона), должны послужить доводом против этой религии. Далее он утверждает, что Мухаммад не совершал чудес, а именно через них удостоверяется пророческий статус. Затем Петр опровергает утверждение Моисея о рациональной природе ислама. Цитатами из Корана он показывает, что в нем осуждается насилие, и в то же время сарацинский закон предписывает священную войну против неверных. Закон, следовательно, противоречит сам себе. Своим последним аргументом Петр апеллирует уже к вере Моисея: иудеи и христиане согласны в том, что Христос {31} умер на кресте, сарацины же отрицают этот факт и тем самым окончательно себя дискредитируют.

Аббата Клюнийского монастыря Петра Достопочтенного (1095 – 1156) можно без особого преувеличения назвать основоположником средневекового христианского исламоведения.

Он полагал, что с исламом необходимо бороться, ноне мечом, а убеждением. Рассматривая мусульман как еретиков, Петр считал возможным вернуть их в лоно церкви, если убедительно показать им, в чем они заблуждаются. О намерениях Петра Достопочтенного красноречиво свидетельствует его письмо к арабам:

«Некто Петр, француз по национальности, христианин по вере, аббат по служению, из тех людей, которых зовут монахами, пишет арабам, потомкам Измаила, следующим закону человека, которого называют Мухаммадом.

Может показаться странным, и, возможно, это действительно так, что я, человек столь далеко от вас находящийся, говорящий на другом языке, думающий иначе, вашим обычаям и образу жизни чуждый, пишу из глубин Запада вам – людям Востока и Юга, которых я, наверное, никогда не увижу.

Но я хотел бы придти к вам не с оружием, как это часто делают наши христиане, а со словом, не с ненавистью, а с любовью – той любовью, которая должна существовать между теми, кто поклоняется Христу, и теми, кто отвернулся от Него, с той любовью, которая существовала между апостолами и язычниками. Так и я, один из бесчисленных слуг Христовых и наименьший среди них, я вас люблю и, любя, пишу вам и, пиша вам, призываю вас к спасению, не к тому спасению, которое минует, а к тому, которое остается, не к спасению, которое кончается вместе с этой краткой жизнью, а к спасению, которое продолжается в жизни вечной» (цит. по [218, с. 177 – 178]).

В Толедо Петр Достопочтенный собрал вокруг себя группу переводчиков, в которую вошли Петр Толедский (возможно, обращенный в христианство мусульманин), Петр из Пуатье (иногда его идентифицируют с Петром св. Иоанна), Роберт Кеттонский, Герман Далматец и некто Мухаммад, лишь однажды упоминаемый Петром Достопочтенным (см. [167, с. 51 – 55]). Роберт Кеттонский осуществил первый полный перевод Корана на латинский язык. Переведены были также некоторые хадисы («Fabulae Saracenorum»), установить их арабские аналоги пока точно не удается, поскольку переводчики опускали иснад (перечень передатчиков текста); мусульманские сказания о пророках и патриархах («LiЬег generationes Mahumet»); дидактический диалог между арабским {32} пророком и иудеем («Doctrina Mahumet»), известный у мусульман как «Масаил Абдиллах ибн Салам»; два полемических трактата – «Послание мусульманина Абдаллаха ибн Исмаила ал-Хашими и ответ христианина Абд ал-Масиха ибн Исхака ал-Кинди» («Epistola saraceni et Rescriptum christiani»).

На базе этих переводов Петр Достопочтенный написал опровержение мусульманского вероучения («Liber contra sectam sive haeresim Saracenorum»). Переводы пяти арабских текстов и опровержение Петра составили так называемый «Толедский сборник» (или «Корпус Клюни»), который стал для европейцев основным источником сведений о религии мусульман на протяжении почти пяти столетий. В 1543 г. «Корпус Клюни» был издан Теодором Библиандером (за исключением Послания ал-Кинди) и сопровожден вводными статьями М. Лютера и Ф. Меланхтона.

Как бы ни был несовершенен перевод Корана Роберта Кеттонского, он до середины ХУII в. считался наиболее авторитетным. Переводы Корана Марка Толедского (конец ХIII в.) и Иоанна из Сеговии (середина ХV в.) не получили широкого распространения и не сохранились. Первый итальянский перевод Корана А. Арривабене (1547 г.), как и ранние голландские и немецкие переводы, был сделан на основе латинской версии Роберта Кеттонского. Лишь в 1649 г. консул Франции в Александрии Дю Рие осуществил первый французский перевод Корана (и то в значительной степени опираясь на клюнийский текст). Первый же английский перевод был сделан Дж. Сейлем в 1734 г.

В отличие от Петра Достопочтенного Фома Аквинский считал мусульман не еретиками, а скорее язычниками. Как язычники, мусульмане в некоторых отношениях менее греховны, нежели еретики (например, потому, что никогда не признавали авторитет Евангелия), а в некоторых отношениях они более греховны, поскольку их суждения ошибочны по гораздо более широкому кругу проблем. Строить полемику с язычниками необходимо на доводах разума, а не на авторитете Писания. Кроме того, язычников не следует обращать в христианство насильно, поскольку человек не может быть принуждаем к тому, что есть высшее благо. Поэтому христианские правители, под властью которых находятся мусульмане, должны относиться терпимо к их образу служения Богу (см. [156, с. 11]).

Отношение Фомы Аквината к культуре мусульман было скорее дифференцированным, каким оно было несколько позже у Данте. Признание философского авторитета арабов {33} сочеталось с убеждением в их теологической несостоятельности.

Мухаммаду и его учению Фома уделил немного внимания в одной из глав «Суммы против язычников». Он противопоставил мирное распространение христианства насильственному – ислама. Мухаммад с помощью “по-звериному диких людей, обитавших в пустыне, не знавшим вообще никакого божественного учения... силой оружия принудил других принятьсвой закон. Уже с их помощью он силой оружия заставил остальных принять его закон. <Фома утверждал также, что Мухаммад соблазнил народы “обетованием плотских наслаждений, желать которых подстегивает плотское вожделение”. И заповеди (praecepta) он дал сообразные этому обетованию (Фома Аквинат не употребляет слово Alcoran). Свидетельств истинности своего учения он тоже не привел, “кроме таких, какие легко может отыскать средний мудрец с помощью естественного разумения”. У Мухаммада не было никаких сверхъестественных знамений, которые бы свидетельствовали о божественном происхождении его учения, и предсказания предшествующих пророков также не подтверждают его истинность. Мухаммад исказил “выдумками свидетельства Ветхого и Нового Заветов, пересказывая их, словно басни”, а и хитрой предусмотрительности “он не велел своим приспешникам читать книги Ветхого и Нового Заветов, дабы не уличили его во лжи” ( Summa contra Gentiles, I, 6).[13]>

В небольшом сочинении «О доводах веры. Против сарацин, греков, армян» Фома дает советы своему собрату доминиканцу, кантору церкви в Антиохии, как следует отвечать на вопросы мусульман (см. [11, т. VI, с. 266]).

Два обстоятельных труда по исламу написал в ХIII в. Гильом Триполийский (ум. после 1271 г.) – «Трактат об империи сарацин и о лжепророке Мухаммаде» и «О Мухаммаде и книге закона сарацин». Хотя Гильом сильно искажает образ Мухаммада, отдавая дань легендам своего времени, он в то же время обнаруживает общие черты в исламе и христианстве и считает, что вера мусульман близка христианской, и они не так уж далеки от спасительного пути [205, с. 62].

Своеобразным родоначальником миссионерской деятельности среди мусульман стал уже упоминавшийся нами архиепископ Евлогий. Его тип миссии современный исламовед Д. Керр определил как «апокалиптический», поскольку ее главной и единственной задачей было противостоять исламу любой ценой, будь то вооруженная борьба или мученическая смерть (см. [211, с. 11]).

Совсем иной тип миссии предложил основатель ордена францисканцев Франциск Ассизский (ум. 1226 г.). По словам Бонавентуры, он был первым, кто со времен апостольских принял буквально слова «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Евангелие от Марка, ХVI, 15). Собрав только семь единомышленников, Франциск уже думал отправить их с проповедью во все четыре стороны света. Совершенно новым было его понимание монастырской жизни – короткие периодические сборы после апостольской {34} деятельности в миру. Миссионерский план Франциска был крайне прост: каждый отправлялся туда, где, как ему казалось, нужна была его помощь. Единственное условие, которое ставилось перед миссионером, – готовность принять любой удел (см. [197, с. 22 – 23]).

Сам Франциск отправился в 1219 г. в Египет, где ему удалось добиться аудиенции у султана, которого он пытался вызвать на теологический диспут (см. [211, с. 11]). Событие это нашло отражение в ««Божественной комедии» Данте (Рай, ХI, 100 – 105):

Когда же он, томимый жаждой мук,

Перед лицом надменного султана

Христа восславил и Христовых слуг,

Но увидал, что учит слишком рано

Незрелых, и вернулся, чтоб во зле

Не чахла италийская поляна...

(Перевод М. Лозинского)

Систематическую разработку идея миссии среди мусульман получила у Рамона де Пеньяфорте (1175 – 1275) и Раймонда Луллия (1235 – 1316). Рамон де Пеньяфорте (впоследствии третий великий магистр ордена доминиканцев) вел миссионерскую деятельность в мусульманской Испании. Он основал школу в Толедо ( Sudiumarabicum), в которой впервые миссионеров стали обучать арабскому языку. В 1222 г. он вместе с Петром Ноласком создал в Барселоне орден ноласканцев – общество мирян, основной целью которого был выкуп у мусульман и освобождение рабов-христиан.

Францисканец Раймонд Луллий разработал план подготовки профессиональных миссионерских кадров и создания для этой цели специальных учебных центров. Прежде чем проповедовать среди какого-либо народа, считал он, необходимо изучить и понять его веру и обычаи. В то же время свои доводы надо излагать в доступной для данного народа форме. Как и Фома Аквинский, Раймонд Луллий рассматривал философию в качестве универсального языка, на котором становится возможным общение между людьми разных вер [218, с. 213 – 214; 211, с. 12 – 13]. Во многом благодаря инициативам Раймонда Луллия в ряде университетов Европы стали создаваться кафедры арабского языка.

Современник Луллия доминиканец Риколдо да Монтекроче (ум. 1320 г.), оставив преподавательскую деятельность, отправился с миссией на Восток: Результаты своих исламских штудий и миссионерской деятельности он обобщил в сочинении «Против закона сарацин». {35}

Вторая половина ХIV – ХV в. – период, когда интерес к мусульманам в Европе значительно ослаб. Однако в середине ХV в., после того как турки-османы завоевали Балканы и Константинополь, «проблема ислама» вновь завладела умами европейцев. Некоторые принципиально новые моменты в подходе к ней обнаруживаются у Николая Кузанского (1401 – 1464) и Иоанна из Сеговии (ок. 1400 – 1458).

Оба исходили из того, что война не решит спора между двумя религиями. Оба считали, что пытаться обратить мусульман в христианство бессмысленно. Поэтому необходимо выявить реальные разногласия и найти общее. С этой целью и Иоанн, и Николай разрабатывали идею некой дискуссии. Иоанн дал ей даже название contraferencia (см. [205, с. 91]). Николай хотел собрать купцов из разных городов Востока, чтобы из первых уст получить сведения об исламе. Затем послать специально подготовленных людей (причем мирян, поскольку к ним турки относятся с бoльшим доверием, чем к духовенству) в мусульманские страны, где они должны были подготовить почву для «контраференции» (см. [205, с. 95]).

Николай Кузанский, по-видимому, одним из первых предпринял попытку текстологического анализа Корана. В сочинении «Просеивание Корана» («Cribratio А1coran») он ставил цель отобрать в мусульманском вероучении то, что может быть принято христианами в свете Евангелия, от того, что, по его мнению, являлось плодом несовершенного человеческого разума (см. [193, с. 140 – 144]).

Примечательно для этой эпохи письмо Пия II, друга Николая Кузанского, к завоевателю Константинополя Мехмеду II. В нем папа, оговорив расхождения между исламом и христианством в вопросах о божественной природе, подчеркивал в то же время единую библейскую основу двух религий, объединяющую их веру в единого Бога, загробную жизнь и бессмертие души. Хотя это письмо было, по-видимому, продиктовано не столько стремлением к теологическому взаимопониманию, сколько политическими и дипломатическими соображениями, оно все же свидетельствует о том, что представления христиан о религиозных верованиях мусульман не были однозначными. Рядом с вымыслами уживались вполне реальные знания, наряду с враждебностью существовало сознание определенной духовной общности. И все же представления об исламе, сложившиеся у европейцев на основе средневековых стереотипов, оказались удивительно устойчивыми и в той или иной мере давали о себе знать в последующие века. {36}

ОБРАЗ ИСЛАМА

В ЕВРОПЕЙСКОМ СОЗНАНИИ

(Новое время)

В XVI – XVIII вв. в Европе происходил процесс медленного, ограниченного крайне узким кругом специалистов накопления научных знаний об Арабском Востоке и исламе. Следует, правда, отметить, что арабистика в это время еще не выделилась в самостоятельную область гуманитарного знания. Первоначально она возникла как прикладная дисциплина к библеистике и церковной истории. Установки на изучение арабской культуры как таковой еще не существовало.

Перечислим наиболее значительные инициативы и труды этого периода, которые во многом подготовили бурный прогресс востоковедной науки в Европе в Х1Х в. В середине XVI в. французский ученый Г. Постель ввел преподавание восточных языков (в том числе и арабского) в Коллеж де Франс. В первой четверти XVII в. марониты Сионита и Хесронита опубликовали в Риме латинский перевод географического труда ал-Идриси. В это же время Поукок своим переводом Абу-л-Фараджа (Specimen Historiae) познакомил европейских ученых с историей первых веков ислама. В последней четверти XVII в. Р. Симон, более известный как автор «Критической истории Ветхого завета», написал «Критическую историю веры и обычаев народов Леванта». В 1697 г., уже после смерти Бартелеми д'Эрбело, была издана его «Восточная библиотека» – по существу, первая серьезная энциклопедия ислама. В 1691 – 1698 гг. Людовико Мараччи осуществил первое научное издание Корана, переведя его на латинский и сопроводив перевод пространными комментариями, а также с последующим опровержением религии мусульман.

В начале XVIII в. преподаватель арабского языка в Кембридже С. Окли написал «Историю сарацин» – первую в Англии научную историю арабов. В 1717 г. вышел в свет труд А. Релана «0 магометанской религии» – история ислама, которая изменила многие представления европейцев об этой религии. Немногим позже под влиянием этой работы написал «Жизнь Магомета» граф де Буленвилье (см. [187, с. 103 – 105, 145, 158]).

Тем не менее в этот период и в академических, и в церковных кругах по-прежнему бытовали старые стереотипные представления об исламе. Только несли они теперь совсем иную идеологическую нагрузку. {37}

В XVI в. к отношении христиан к исламу произошли существенные изменения. Европейцы сознавали, что культурное первенство перешло к ним. С концом средневековья ислам уже не воспринимался европейцами как серьезный интеллектуальный соперник. Мартин Лютер даже издевался над средневековыми представлениями об исламе, представляя их образчиком обычных «папских суеверий и предрассудков». Более того, отвергая идею крестовых походов, он считал, что к туркам необходимо относиться терпимо, поскольку видел в них справедливое наказание Божие за грехи христиан (см. [218, с. 242 – 243]). Однако стоило туркам-османам в 1529 г. подойти к Вене, как тон его резко изменился. Ходячие средневековые стереотипы ожили: ислам – это религия насилия, которая служит антихристу; мусульмане лишены разума, поэтому бессмысленно пытаться обратить их в истинную веру, им можно противостоять лишь силой меча [173, с. 230].