Предисловие автора к русскому изданию 34 страница

вобытное мышление в этом случае заняло бы совершенно непривыч

ную позицию и устремилось непосредственно к выяснению вторичных

причин. Ничто не дает нам оснований думать, что это так. Если, на

взгляд первобытных людей, ничья смерть не бывает естественной, то

само собой разумеется, что и рождение по тем же основаниям никог

да не является более естественным.

Действительно, даже до всяких сношений с белыми первобытные

люди, например австралийцы, наблюдали роль некоторых физиоло

гических условий зачатия, в особенности роль полового акта, однако

в этом случае, как и в других, то, что мы называем вторичной при

чиной, т. е. все необходимые и достаточные, на наш взгляд, антеце

денты, остается, на их взгляд, чем-то второстепенным: для них

подлинная причина зачатия - мистическая по существу. Если бы

они даже и заметили, что дитя появляется на свет лишь в том случае,

когда имело место оплодотворение, то не сделали бы того вывода, ко

торый нам кажется естественным. Они продолжали бы думать, что

если женщина забеременела, то это произошло потому, что некий

дух - обычно дух какого-нибудь предка, ожидающий перевоплоще

ния и находящийся в настоящий момент в запасе, - вошел в нее,

что, в свою очередь, разумеется, предполагает принадлежность жен

щины к соответствующему клану, подклану и тотему. У арунта жен

щины, боящиеся беременности, стараются в том случае, когда они

вынуждены проходить по такому месту, где находятся эти духи -

кандидаты на земную жизнь, - пробежать его возможно скорее и

принимают всевозможные предосторожности для того, чтобы поме

шать какому-нибудь из духов войти в них. Но Спенсер и Гиллен вов

се не говорят, что они из боязни беременности воздерживаются от

половых сношений. За половыми сношениями, на их взгляд, могло бы

последовать зачатие лишь в том случае, если бы в женщину вошел

дух.

Факс задается вопросом, известна ли физиологическая причина

зачатия на Сан-Кристовале, одном из Соломоновых островов. <В на

стоящее время, - отвечает он, - она, вероятно, известна. Когда у

туземцев спрашивают, почему у них принято погребать живым пер

вого ребенка, родившегося в браке, они почти всегда отвечают: это

делается потому, что, по всей вероятности, данный ребенок не от му

жа, а от другого мужчины. Однако существует наверняка множество

фактов в пользу противоположной гипотезы. Туземцы говорят, что

зародыш кладется в утробу женщины неким адаро, называемым Ху-

ди-Эвари, который живет на горе Гуадалканаре (Марау-Саунд в Гу-

адалканаре является местом, куда якобы отправляются души

покойников после смерти), или духом - змеей Каурата>. Обе гипо

тезы не исключают одна другую. Островитяне Сан-Кристоваля могли

узнать от белых или самостоятельно уловить тесную связь между по

ловым актом и зачатием, тем не менее реальная причина зачатия, на

их взгляд, мистическая, она заключается в акте духа, решившего все

литься в определенную женщину.

У огромного числа первобытных обществ, в особенности у многих

племен банту, бесплодие женщины считается подлинным бедствием,

оно служит достаточным основанием для развода. Благодаря хорошо

знакомой нам сопричастности насаждениям туземца, имеющего бес

плодную жену, угрожает полный неурожай: необходимо поэтому,

чтобы он разошелся с ней. Бесплодие рассматривается всегда как яв

ление, которое зависит от женщины. Туземцы знают физиологиче

скую роль полового акта, но так как они не считают беременность

реально зависимой от него, то им и в голову не приходит, что вину

за бесплодие иногда следует приписывать другой стороне - мужчине.

Отсутствие детей объясняется мистической причиной, т. е. тем, что

никакой дух-ребенок не желает воплотиться в ребенке, которого мог

ла бы родить эта женщина. Последняя, приходя в отчаяние, считает

себя способной исцелиться лишь в том случае, если ей удастся умо

лить предков и невидимые силы подарить ее благосклонностью, поэ

тому она умножает подарки и жертвоприношения.

Подобная настроенность первобытного мышления крайне затруд

няет выяснение того, как в действительности данное племя представ

ляет себе то, что мы называем физиологическими условиями зачатия.

Так как внимание первобытного мышления не останавливается на

последних, ибо это не имеет для него особого значения, то любое дан

ное племя может быть лишенным ясного представления о физиологи

ческих условиях зачатия и на деле не знать, что оно думает по этому

поводу, ибо внимание его никогда не задерживалось на данном воп

росе. Некоторые общественные группы имеют по этому вопросу не

много более точные предания, чем их соседи, причем они ничем не

смогут обнаружить это различие в представлениях. Свидетельства на

блюдателей в таких случаях подчас разноречивы и тем не менее

правдивы. По тем же основаниям это мышление, которое часто обна

руживает, как известно, свое безразличие к противоречию, может од

новременно допускать, что половой акт - обычное условие зачатия

и зачатие может иметь место без полового акта.

Lucino sine concubitu (роды без соития) могут представляться

исключительным явлением, однако оно не имеет в себе для перво

бытного человека ничего необычайного. Если дух войдет в женщину

во время сна, то она должна зачать: ребенок родится. Сказки, ле

генды, мифы полны фактов подобного рода, причем первобытное

мышление и не думает видеть в них что-то поражающее. Отсюда не

следует заключать, будто оно не знает роли полового акта, отсюда

вытекает лишь тот вывод, что даже когда первобытное мышление

знает роль полового акта или имеет о нем более пил менее смутное

представление, то оно вовсе не думает, будто от него действительно

зависит зачатие'.

Таким образом, первобытное мышление перед лицом явлений

природы не ставит себе тех же вопросов, что и мы. <Эти дикие пле

мена, - говорит один исследователь, рассказывая о сакаи с острова

Суматры, - лишь крайне слабо нуждаются в причинности... Они ре

агируют только на самые сильные и непосредственные впечатле

ния...>. <Потребность в причинности> означает здесь интерес,

*У азандов Верхнего Конго <представления, относящиеся к зачатию, весьма странны, по крайней мере на взгляд европейца. Они думают, что элементы зародыша за кладываются в лоно женщины не сразу, а в несколько последовательных приемов оплодотворения, растягивающихся на определенное количество дней>. То же представление встречается у папуасов, исследованных Ландтманом: <Для того чтобы иметь ребенка, муж должен регулярно сожительствовать со своей женой до тех пор, пока ребенок не будет сделан>.

пробуждаемый фактами, происходящими вокруг них. Эта кажущаяся

апатия и интеллектуальная тупость часто замечалась в самых низких

обществах, в особенности у некоторых племен Южной Америки. Она

легко приводит к неточным заключениям относительно первобытного

мышления вообще. Для того чтобы избежать ошибки, следует, преж

де всего, не искать в этих обществах <потребности в причинности>

того же типа, что и наша. Как явствует из фактов и институтов, рас

смотренных в настоящем труде, низшие общества имеют свой, при

сущий им, тип причинности, который легко ускользает от

предубежденных наблюдателей. Это мышление - мистическое и пра-

логическое по своему существу - направляется на другие объекты и

по иным путям, чем наше сознание. Достаточно посмотреть на то

значение, какое приобрели для первобытного мышления гадание и

магия. Для того чтобы проследить процессы первобытного мышления

и выявить его принципы, нам приходится совершить, так сказать,

усилие над собой и примениться к умственным навыкам первобытно

го человека. Усилие это почти невозможно для нас, без него, однако,

мы рискуем так и не понять первобытного мышления.

Кроме почти непреодолимой тенденции, заставляющей, независи

мо от нашей воли, воспринимать первобытное мышление на наш лад,

его особые черты скрываются еще одним обстоятельством. На прак

тике первобытным людям, для того чтобы жить, приходится пресле

довать цели, которые мы понимаем без труда, мы видим, что для

достижения этих целей они ведут себя почти так же, как поступали

бы мы на их месте. То обстоятельство, что в данной-обстановке они

действуют подобно нам, тотчас же склоняет нас к выводу, что умст

венные операции первобытных людей в общем похожи на наши.

Лишь более тщательный анализ и внимательное наблюдение вскры

вают разницу.

Выше мы пытались показать, как первобытное мышление, часто

безразличное к противоречию, весьма способно тем не менее избегать

противоречия, когда этого требует действие. Точно так же первобыт

ные люди, которые как будто не питают никакого интереса к самым

очевидным причинным ассоциациям, отлично умеют ими пользовать

ся для добывания необходимого, например пищи, того или иного сна

ряда. Действительно, не существует такого общества, у которого не

были бы обнаружены какие-нибудь изобретения, приемы в области

производства или искусства, достойные удивления изделия: пироги,

посуда, корзины, ткани, украшения и т. д.

Труды, касающиеся технологии первобытных людей, несомненно,

в большой мере помогут нам определить стадии развития их мышле-

ния. В настоящее время, когда механизм изобретения слабо изучен в

наших обществах и еще менее в первобытных, позволительно сделать

следующее общее замечание. Исключительная ценность некоторых

произведений и приемов первобытных людей, столь сильно кон

трастирующих с грубостью и рудиментарным характером всей осталь

ной их культуры, не является плодом размышления и рассуждения.

Если бы это было не так, то у них не обнаруживалось бы столько

расхождений и неувязок. Своего рода интуиция - вот что водило их

рукой, интуиция, которая сама руководима изощренным наблюдени

ем объектов, представляющих для первобытных людей особый инте

рес. Тонкое применение совокупности средств, приспособленных для

конкретной цели, не предполагает аналитической деятельности разу

ма или обладания знанием, способным использовать анализ и обоб

щение и применяться к непредвиденным случаям: это может быть

просто практической ловкостью, искусностью, которая образовалась и

развилась в результате упражнения и поддерживалась оным, ее мож

но сравнить с искусством хорошего бильярдного игрока. Последний,

не зная ничего о геометрии и механике, не имея никакой нужды в

анализе, может приобрести быструю и уверенную интуицию движе

ния, которое должно быть выполнено или совершено при данном по

ложении шаров.

Такое же объяснение можно было бы дать ловкости и находчи

вости, которую многие первобытные люди обнаруживают при раз

ных обстоятельствах. Например, по словам фон Марциуса, индейцы

самых отсталых племен Бразилии умеют различать все виды и раз

новидности пальм, имея для каждой породы особое название. Авст

ралийцы распознают отпечатки следов каждого члена своей группы

и т. д. Что касается их духовного уровня, то наблюдатели часто с

похвалой отзываются о природном красноречии туземцев, о богатст

ве аргументов, которые развертываются ими в спорах и дискуссиях,

о ловкости, обнаруживаемой в защите своих домогательств и утвер

ждений. Их сказки и пословицы часто свидетельствуют о тонком и

изощренном наблюдении, их мифы - о плодовитом, богатом и

поэтическом воображении. Все это отмечалось много раз наблю

дателями, которые отнюдь не были убежденными сторонниками ди

карей.

Когда мы видим первобытных людей такими же, а иногда лучши

ми, чем мы, физиономистами, моралистами, психологами (в практи

ческом значении этих слов), то с трудом представляем, что в других

отношениях они становятся для нас почти неразрешимыми загадка

ми. Мы должны, однако, обратить внимание на то, что пункты сход-

ства неизменно относятся к тем формам умственной деятельности,

где первобытные люди, как и мы, действуют по прямой интуиции,

когда необходимо непосредственное восприятие, быстрое и почти

мгновенное истолкование происходящего: речь идет, например, о чте

нии на лице человека чувств, в которых он сам, быть может, не от

дает себе отчета, о нахождении слов, которые должны задеть

желательную тайную струну в человеке, об улавливании смешной

стороны в каком-нибудь действии и положении и т. д. Они руковод

ствуются здесь своего рода нюхом или чутьем. Опыт развивает и

утончает это чутье, оно может сделаться безошибочным, не имея, од

нако, ничего общего с интеллектуальными операциями в собственном

смысле слова. Когда же на сцене появляются интеллектуальные опе

рации, то различия между двумя типами мышления выступают столь

резко, что возникает искушение преувеличить их. Сбитый с толку

наблюдатель, который вчера считал возможным сравнивать разум

первобытного человека с разумом всякого другого, ныне готов расце

нить этот разум как невероятно тупой и признать его не способным

на самое простое рассуждение.

Весь корень загадки заключается в мистическом и пра-логическом

характере первобытного мышления. Сталкиваясь с коллективными

представлениями, в которых это мышление выражается, с предассо-

циациями, которые их связывают, с институтами, в которых они объ

ективируются, наше логическое и концептуальное мышление

чувствует себя неловко, оказываясь как бы перед чуждой и даже

враждебной ему структурой. И действительно, мир, в котором живет

первобытное мышление, лишь частично совпадает с нашим. Перепле

тение вторичных причин, которое для нас тянется до бесконечности,

здесь остается в тени, оказывается не воспринятым, тогда как тайные

силы, мистические действия, партиципации всякого рода примешива

ются к непосредственным данным восприятия, чтобы составить некую

совокупность, где реальное и потустороннее слиты между собой.

В этом смысле их мир более сложен, чем наша вселенная. Кроме то

го, он конечен и замкнут. В представлениях большинства первобыт

ных людей небосвод покоится в качестве колокола на плоской

поверхности земли или океана. Мир, таким образом, кончается кру

гом горизонта. Пространство скорее чувствуется, чем осознается: на

правления его обременены качествами и свойствами. Каждая часть

пространства сопричастна всему, что в ней обычно находится. Пред

ставление о времени, которое носит главным образом качественный

характер, остается смутным: почти все первобытные языки настолько

же бедны средствами для выражения временных отношений, насколь-

ко богаты в выражении пространственных отношений. Часто будущее

событие, если его считают достоверным и оно вызывает сильную эмо

цию, ощущается как настоящее.

В этом замкнутом мире, который имеет свою причинность, свое

время, несколько отличные от наших, члены общества чувствуют се

бя связанными с другими существами или с совокупностями существ,

видимых и невидимых, которые живут с ними. Каждая общественная

группа, в зависимости от ток*, является ли она, кочевой или оседлой,

занимает более или менее пространную территорию, границы которой

обычно четко определены. Эта общественная группа не только хозяин

данной территории, имеющий исключительное право охотиться на

ней или собирать плоды. Территория принадлежит данной группе в

мистическом значении слова: мистическое отношение связывает жи

вых и мертвых членов группы с тайными силами всякого рода, насе

ляющими территорию, позволяющими данной группе жить на

территории, с силами, которые, несомненно, не стерпели бы присут

ствия на ней другой группы. Точно так же, как в силу интимной со

причастности всякий предмет, бывший в непосредственном и

постоянном соприкосновении с человеком, - одежда, украшения,

оружие и скот - есть этот человек, отчего предметы часто после

смерти человека не могут принадлежать никому другому, сопутствуя

человеку в его новой жизни, точно так и часть земли, на которой жи

вет человеческая группа, есть сама эта группа: она бы не смогла жить

нигде больше, и всякая другая группа, если бы она захотела завла

деть этой территорией и утвердиться на ней, подвергла бы себя са

мым худшим опасностям. Вот почему мы видим между соседними

племенами конфликты и войны по поводу набегов, нападений, нару

шения границ, но не встречаем завоеваний в собственном смысле сло

ва. Разрушают, истребляют враждебную группу, но не захватывают

ее земли. Да и зачем завоевывать землю, ежели там неминуемо пред

стоит столкнуться с внушающей страх враждебностью духов всякого

рода, животных и растительных видов, являющихся хозяевами этой

территории, которые несомненно стали бы мстить за побежденных?

На завоеванной территории жить было бы нельзя, а умереть при

шлось бы наверняка. Быть может, в этих отношениях сопричастности

по существу и месту между человеческой группой или подгруппой и

тем иным видом существ и следует видеть один из главных корней

того, что называется тотемистическим родством.

Среди нагромождения мистических партиципаций и исключений

представления, которые человек имеет о себе самом, живом или мер

твом, и о группе, к которой он принадлежит, отличаются, по-види-

маму, очень сильно от идей и понятий. Они скорее ощущаются и пе

реживаются, чем мыслятся. Ни их содержание, ни их ассоциации не

подчиняются строго закону противоречия. Следовательно, ни индиви

дуальное Я, ни социальная группа, ни окружающий мир, видимый и

невидимый, не являются в этих коллективных представлениях опре

деленными, какими они кажутся, когда их пытается уловить наше

концептуальное мышление. Вопреки самым тщательным пре

досторожностям наше концептуальное мышление не в состоянии воз

держаться от ассимиляции их со своими обычными объектами. Оно

тем самым лишает их того, что в них является элементарно конкрет

ным, эмоциональным и жизненным. Это и делает столь трудным и

почти всегда ненадежным понимание институтов, в которых находит

выражение мышление первобытных обществ - больше мистическое,

чем логическое.

Глава X

ПЕРЕХОД К ВЫСШИМ ТИПАМ МЫШЛЕНИЯ

Анализ фактов, рассмотренных в предыдущих главах, как будто

подтвердил основные положения, которые пыталась установить насто

ящая работа:

1. Институты, обычаи, верования первобытных людей предполага

ют пра-логическое и мистическое мышление, направленное иначе,

чем наше.

2. Коллективные представления и ассоциации представлений, со

ставляющих это мышление, управляются законом сопричастности, и

в качестве таковых они безразличны к логическому закону противо

речия.

Отсюда вытекает следствие, которое я попытался осветить. Тщет

но' претендовать на объяснение институтов, нравов, верований перво

бытных людей, основываясь на психологическом и логическом

анализе человеческого духа, каким мы его наблюдаем в нашем обще

стве. Истолкование институтов и верований первобытных людей мо

жет быть удовлетворительным лишь в том случае, если оно в

качестве отправной точки берет пра-логическое и мистическое мыш

ление, от которого зависят и различные формы деятельности у пер

вобытных людей.

Знание пра-логического и мистического мышления может, однако,

служить не только изучению низших обществ. Высшие типы мышле

ния происходят от низшего типа. Они должны еще воспроизводить в

более или менее уловимой форме часть черт низшего мышления. Для

того чтобы понять высшие типы, необходимо обратиться к относи

тельно первобытному типу. В этом случае открывается широкое поле

для положительных изысканий относительно психических функций в

разных обществах, а также нашей логики. Я хотел бы под конец не

сколькими указаниями наметить те важные пункты, в которых уже

теперь могут быть плодотворными эти изыскания, если принять в ка

честве рабочей гипотезы понятие пра-логического мышления, как оно

здесь определено.

В обществах, принадлежащих к типу, наиболее удаленному от на

шего, коллективные представления, в которых находит свое выраже

ние мышление группы, не всегда являются, строго говоря,

представлениями. Представление, даже интуитивное, предполагает

двойственность в единстве. Объект дан субъекту, значит, он в изве

стном смысле отличен от него: исключение составляют такие состоя

ния, как экстаз, т. е. те крайние состояния, при которых благодаря

полному слиянию субъекта и объекта представление в собственном

смысле слова исчезает. Но при анализе наиболее характерных инсти

тутов (тотемистического родства, церемоний интихиума, посвящения

и т. д.) мы видели, что мышление первобытных людей характеризу

ется чем-то большим, чем представление об объекте: оно владеет им

и оно им одержимо. Оно сопричастно ему не только в репрезентатив

ном, но одновременно в физическом и мистическом смысле слова.

Оно не только мыслит его, оно его переживает. Церемонии и обряды

имеют своей целью и следствием в огромном числе случаев осущест

вление настоящего симбиоза, например, между тотемистической

группой и ее тотемом. Соответственно, в отношении этой стадии сле

довало бы говорить не столько о коллективных представлениях,

сколько о коллективных психических состояниях, отличающихся

крайней эмоциональной интенсивностью, в которых представление

еще не дифференцировано от движений и действий, осуществляющих

для группы ту сопричастность, к которой она стремится. Сопричаст

ность столь реально переживается, что еще не мыслится в собствен

ном смысле слова.

Нас, следовательно, не поразит то обстоятельство, что Спенсер и

Гиллен не обнаружили у австралийцев, которых они изучили, <ни

малейшего следа, ни слабейшего намека на что-нибудь такое, что

могло бы быть описано как культ предков>, что они не наткнулись

на объекты культа в собственном смысле слова, на олицетворение сил

природы, животных или растительных видов, что они встретили лишь

очень мало преданий о происхождении животных и незначительное

число-мифов. Такая же бедность замечена Эренрейхом и в обществах

низшего типа Южной Америки, которые, к несчастью, значительно

менее изучены, чем австралийцы. Эта бедность свидетельствует от

том, что в общественной группе еще преобладает пра-логическое и

мистическое коллективное мышление. Чувство симбиоза, осуществля

ющегося между членами группы или между определенной человече

ской группой и группой животной или растительной, получает

прямое выражение в институтах и церемониях. Социальная группа в

это время не имеет нужды в других символах, кроме тех, которые

употребляются в церемониях. Такими символами выступают, напри

мер, у австралийцев чуринги, украшения и уборы, которыми себя по

крывают действующие лица в церемониях, пляски, маски, жесты,

предания, относящиеся к предкам из Алчеринга; у бразильских ин

дейцев (бороро, бакаири и т. д.) совокупность обрядов и обычаев, из

вестных под именем кувады, в которых наглядно ощущается и

осуществляется сопричастность, одновременно мистическая и физиче

ская, между родителями и ребенком.

Эта форма умственной деятельности, коренным образом отличаю

щаяся от тех форм, с которыми мы имеем дело в нашем обществе, не

пытается еще понять или объяснить себе свой объект. Она направлена

в совершенно иную сторону: она неотделима от мистических обычаев

и обрядов, которые осуществляют, реализуют партиципации. Одно

временное пребывание в нескольких местах или вездесущие существ,

тождественность одного существа и нескольких, одного и другого, ин

дивида и вида - все то, что шокировало и приводило бы в отчаяние

мышление, подчиненное принципу противоречия, все это допускается

пра-логическим мышлением. Одновременно оно непроницаемо для

того, что мы называем опытом, т. е. для выводов, которые может из

влечь наблюдение из объективных связей между явлениями. Оно

имеет свой собственный опыт, насквозь мистический, гораздо более

полный, глубокий, категорический, чем тот, часто двусмысленный

опыт, относительно которого мышление в собственном смысле слова

знает, что оно должно принять его, но вместе с тем подвергать про

верке. Пра-логическое мышление вполне удовлетворяется своим опы

том.

Нет ничего знаменательнее в этом отношении, чем упоминавши

еся выше первобытные классификации, к которым привлекли внима

ние Дюркгейм и Масс и которые в первобытном мышлении занимают

место, в известном смысле соответствующее месту категорий в логи

ческом мышлении. Чувствуемые партиципации распространяются на

все существа и предметы, которые представляет себе это мышление.

Животные, растения, небесные тела, неорганические предметы, на

правления пространства - все входит в эти своего рода социальные

рамки. Чтобы ограничиться одним примером, приведем слова Гоуит-

та: <У этого племени весь мир делится, если можно так сказать, на

группы в виде двух главных классов и четырех подклассов. Два *ас

са суть маллера и вутера'. значит, все предметы являются либо мал-

лера, либо аутера. Этот навык мышления доходит до того, что,

например, колдун, который является маллера, может пользоваться

для своих магических операций лишь такими предметами, которые

принадлежат к тому же классу, что и он. Кроме того, когда он уми

рает, тот помост, на который кладется его тело, обязательно должен

быть изготовлен из дерева, принадлежащего к классу маллера>.

Следовательно, определенная единосущность ощущается не только

между членами одной и той же тотемистической семьи, но и между

всеми существами, составляющими часть одного и того же класса, ко

торые благодаря своего рода мистической партиципации сопричастны

друг другу. Ощущение, в которое облечено не дифференцированное

еще представление, необходимо сопровождается ощущением и не

дифференцировавшимся еще представлением несопричастности с су

ществами и предметами, входящими в другие классы. Для этого

мышления не чувствовать себя связанным с соседним существом ка

ким-либо мистическим отношением означает не простое отсутствие

ощущения, чистое отрицание: это может быть в определенных случа

ях весьма сильное и конкретное ощущение. В качестве некоторой

аналогии из нашего обихода позволительно указать на то, что иные

называют расовой ненавистью, на эмоции, которые вызываются даже

у цивилизованных людей тем, кто представляется чужаком. Отсюда

ясно, почему с точки зрения действия первобытный человек чувству

ет необходимым прибегать к лицам или к членам определенной груп

пы, которые считаются единственно квалифицированными для

совершения церемонии, для исполнения танца, обряда или просто для

присутствия при этом исполнении. Результаты, которых добиваются

от обрядов и церемоний, зависят, прежде всего, от мистических пар-

тиципаций между классами существ и предметов.

В своем недавнем сочинении <Анимизм в Индонезии> Кроит по

лагает необходимым различать в эволюции обществ низшего типа два

последовательных периода: первый, когда личные духи считаются

обитающими в каждом существе и предмете (в животных, растениях,

скалах, звездах, оружии и т. д.) и одушевляющими их, другой пери

од, предшествующий первому, когда индивидуализация еще не про

изошла и первобытному сознанию представляется, будто некое

текучее начало, способное приникать всюду, т. е. своего рода везде