Исповедь 1 страница

ПРОЕКТ 528

ИСПОВЕДЬ И ЗАПОВЕДЬ МЕССИИ

КАЗАНЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Своим появлением «Исповедь» обязана ряду причин, большую часть из которых озвучивать не стану, зная, что эта книга свое предназначение выполнит только благодаря тому, что будет сохранено молчание. Назову только две важные для меня самого и других причины: сэкономить время и энергию для Будущего и явить Свидетельство. Но вначале она задумывалась в виде предисловия к книге «X-fail Мессии» с обращением к тем, кому предстояло бы освоить технологии энерго-информационного влияния и взаимодействия с НАД-системными Факторами Управления и Влияния, личное знакомство с которыми было бы крайне желательно и необходимо.

Исповедуясь, я отбрасываю ложную скромность и стеснительность – плата за полную откровенность и искренность: то, как я стремился жить – достойно подражания; то, как я жил – достойно внимания; то, как я совершал ошибки – достойно покаяния и послужит хорошим примером и уроком для тех, кто избрал или желает избрать путь служения, мессианства.

Возможно, у кого-то моя исповедь вызовет чувство раздражения, как это было в случае с одним банкиром, кому эта рукопись была дана для прочтения. Все, что нашлось у него сказать, это назвать меня эгоистом. Может он и прав – не мне судить. Возможно, кого-то она восхитит, как это было в случаях с другими – все это не имеет значения. Суть моей исповеди – история нашей общей Боли, ее манифест; история Надежды и Веры; история Духа. Кто-то найдет ее излишне предвзятой, субъективной, претенциозной, – наверное, так и есть, – я не прошу за это извинения. Я буду писать так, как словно обращался бы к тому, кто желает стать Мессией. Я не пишу для скептиков и насмешников – я пишу для Друга, с кем предстоит вместе Служить, с кем нас многое объединяет и роднит.

ИСПОВЕДЬ

От кого я узнал о предлагаемых в моих книгах технологиях? Затрудняюсь ответить. Проще ответить на вопрос: как? Это длинная история…

Это Знание выстрадано. Оно, помимо всего прочего, – результат опыта и многих ошибок, за часть из которых расплачиваюсь и по сей день. Ничего не поделаешь: за мудрость, равно как и за ее отсутствие приходится платить. Надеюсь, благодаря моему опыту вам удастся избежать многого, что способно причинить страдание или неудобства. Многого, но не всего. Будьте готовы к этому. Пусть это не пугает вас. Вспомните, чему вы обязаны своими достижениями и чем вам пришлось расплачиваться за это. Все справедливо, не так ли? Я не думаю, что мне предстоит общаться с людьми слабыми духом.

Почему исповедь? Потому что я частично «провалил» свою Миссию. По двум причинам. Во-первых, недооценил себя и важность того, что должен был сделать в одном случае, и во вторых – переоценил свои возможности и способности в другом. Но к этому вопросу мы вернемся позже – всему свое время.

Моя неудача, конечно же, удручает меня. Возможно, я излишне строг к себе и необъективен. Вот уже три года, как я нахожусь в энергетическом «штопоре» – время, отведенное на осознание и переосмысление, покаяние и обретение нового понимания. История России, возможно, могла быть другой – кто знает. Но она и будет другой. Я верю в это. Именно поэтому я постараюсь сделать все то, что должен сделать. И не сам один. Допускаю, что все идет так, как и должно быть.

Этот мир – поле битвы. И это так по недоразумению, по незнанию…

Мне сложно определить: кто я и откуда. Сложность заключается в моем отношении к своим ранним воспоминаниям. Самое ранее, что помню, это то, как я, возможно, родился. Не стану утомлять подробностями, но выскажу предположение, что мое сознание – результат наложения двух видов сознания: человеческого со всей его цепью земных перевоплощений и перерождений и иного, не имеющего к человечеству прямого отношения. В моих намерениях нет желания мистифицировать вас – давно уже наигрался в эти игры, более того, устал от них. Если и заговорил с вами об этом, только из-за того, что это имеет непосредственное отношение к тому, о чем идет речь и, возможно, как-то объясняет его. Выскажу в виде предположения: часть людей, рождающихся и живущих на Земле – это не совсем люди в обычном понимании. Мне бы не хотелось, чтобы вышесказанное как-то повлияло на ваше отношение к тому, о чем мы будем говорить с вами в дальнейшем. Хотя решать вам…

Помню, как мог часами лежать на спине и смотреть в небо, пытаясь понять, почему оно бесконечно и как это возможно. Я пытался представить эту бесконечность, найти ее пределы и то, что может лежать за ними. Иными словами, сам того не подозревая, я уже тогда медитировал, созерцал, пытался заглянуть за пределы доступного для восприятия мира…

В школе я сформировал отряд будущих астронавтов из числа своих одноклассников, разработал систему подготовки и тренировал их по ней. В основном это были упражнения на развитие вестибулярного аппарата.

С четвертого класса ядерная физика и астрономия, хотя и не все понимал в них, меня интересовали больше, чем все остальные предметы вместе взятые. Я должен был понять, как и на основе чего работают ядерные двигатели звездолетов Будущего, как осуществляется космонавигация. Иван Ефремов, Станислав Лем, Айзек Азимов и другие доступные в советское время для широкой читательской аудитории писатели-фантасты полностью затмевали писателей школьной программы.

Изучая алгоритмы изобретательской и рационализаторской деятельности, я отсылал свои изобретения в журнал «Юный Техник», которые были в вежливой форме раскритикованы. Самое интересное, что эти изобретения сейчас, спустя четверть века, реализованы: механизм воспроизведения и записи CD-проигрывателя и технология непрерывной и ускоренной укладки асфальта.

Моя будущая жизнь виделась среди звезд. И я готовился к этому, моделируя самолеты и космические корабли. Моя уверенность в том, что должен стать космонавтом, была непоколебима. Мои ровесники грезили шпагами, а я – лазерными бластерами: мой Д’Артаньян ходил в скафандре.

Часами я мог сидеть в кресле и, закрыв глаза, слушать музыку групп «Зодиак» и «Space», представляя свое путешествие среди звезд и звездных систем. Груды рулонов бумаги, разрисованные чертежами разработанных мною проектов космических кораблей Будущего, лежали в углах моей комнаты. Все, что можно было найти по вопросам ракетостроения и воздухоплавания, тщательно изучалось и учитывалось в моих разработках.

Я был уверен в том, что человеческая цивилизация не единственна, ни на минуту не забывая лик тех, кто прощался со мной в момент начала процесса моего рождения здесь. Мой самодельный радиотелескоп непрерывно сканировал ночное небо, а я сам засыпал с наушниками на голове.

Я тщательно исследовал, какое воздействие способны оказать постоянные магниты на человеческий мозг и его деятельность. Потребность в подобных опытах возникла неосознанно и внезапно. Я чувствовал, что-то происходит под влиянием магнитного поля, но что именно и что это за ощущения, определить не мог. Поиск материалов в доступной для меня медицинской литературе, способных объяснить механизм и результаты подобного воздействия, ни к чему не приводил. Интуитивно понимая, что мои эксперименты могут быть опасными, я оставил их.

Можете представить, какова была разница в мировосприятии между мной и моими сверстниками – непонимание и конфликты были неизбежны. И если в школьной среде все было более или менее нормально, то с «улицей» отношения выстраивались исключительно через постоянные стычки. Возвращаясь со школы домой, я всегда должен был быть готов встретить в темном подъезде троих-четверых ребят, стремящихся наставить меня «на путь истинный». Сейчас, спустя многие годы, я с благодарностью вспоминаю этих моих первых «учителей» школы воспитания духа…

Суворовское военное училище – ступень к профессии летчика-истребителя. Именно в этот период просыпается интерес к восточным единоборствам и возникает стремление к физическому самосовершенствованию. Именно в этом училище аналитическая алгебра и пространственная геометрия стали для меня тем, что дарило ощущение, которое испытываешь на «американских горках». Возможность оперировать абстрактным и превращать его в реальное захватывала меня, и то, что требовалось решить за час, я решал за пятнадцать-двадцать минут.

Именно в этом училище я впервые всерьез столкнулся с проблемой понимания, что есть честь, благородство, долг, доблесть и служение. Проблема не заключалась в том, что мои сотоварищи и я по-разному определяли для себя эти понятия. Уместнее было бы говорить о различии в отношениях к этим понятиям. Мещанский, приземленный дух в некоторых из моих товарищей ужасно раздражал меня, вынуждая конфликтовать с ними. Отсутствие духа высокой идейности в их поведении и в отношении к статусу воина, защитника Отечества коробило меня, как и смущали рассуждения-расчеты о том, что им даст статус офицера, какие блага и преимущества. В дальнейшем с подобным отношением и атмосферой я столкнулся и в других училищах, где мне предстояло учиться и воспитываться. Только много позже я разобрался в природе причин, порождающих подобное явление: не мечта о воинской доблести вела многих моих сотоварищей в стены этих учреждений, а желание их родителей устроить жизнь своих чад так, как им самим виделось наилучшим образом.

Но кроме «бухгалтеров по жизни» я встретил и ребят, подобно мне мечтавших о войне. Мы чувствовали по наитию, что только война есть то, что способно по-настоящему выявить и воспитать настоящего воина. Мы мечтали о ней как о возможности совершать подвиги и стать героями во Славу своей Родины – СССР. И мы готовили себя к ней, добровольно выбирая те виды и способы подготовок, что до предела изнуряли бы наши умы, тела и дух, делая нас сильными и стойкими. Помимо этого командиры-воспитатели и преподаватели всячески стремились воспитать нас высокообразованными, всесторонне развитыми и воспитанными молодыми людьми, достойными с честью нести высокое звание офицера. Эти слова не были для нас казенными лозунгами казарменщины, а звучали девизом воинской элиты. Суворовские училища – кадетские корпуса, как мы их любили называть между собой, – были и остаются школой воспитания воинской элиты России. Вне всяких сомнений…

В летное училище я не попал. Ленинградское высшее военное зенитно-ракетное училище стало временной альтернативой. В этом училище я также встретил тех, в ком жил кодекс воинской доблести и чести. Командирский состав во многом соответствовал моим представлениям о том, каким должен быть настоящий офицер Советской Армии, достойный преемник традиций дворянства, гусар и российского офицерства. Легко и с радостью я продолжил обучение в этом училище с его высококлассным преподавательским составом (по общеобразовательным дисциплинам), состоящим преимущественно из гражданских лиц, душой и сердцем желающих обучить, воспитать и видеть в нас не только адептов воинского мастерства, но и интеллектуалов, эстетов.

Мной было принято решение, а обстоятельства и круг друзей способствовали и благоприятствовали тому, стать по окончании училища ракетчиком-испытателем. «Раз уж не суждено летать на самолетах, будешь сбивать их», – подзуживали друзья. Но иногда, наблюдая по телевизору в передаче «Служу Советскому Союзу» за жизнью летчиков-истребителей и полетом их машин, я понимал: не могу без Неба!

Через два года я принял решение оставить училище. Легко это не далось. Будучи отличником боевой и политической подготовки, я не мог рассчитывать, что меня просто так отпустят. Худшие опасения сбылись: мне отказали в переводе в летное училище, направив вместо этого служить солдатом на Север.

«Питерский» период мне многое дал: я серьезно увлекся философией и психологией, продолжал осваивать боевое искусство восточных единоборств. Тогда же пробудился интерес и к классической русской литературе. Произведения Куприна, Льва Толстого и Алексея Толстого, Достоевского дали толчок к началу поиска ответов на вопросы, связанные с душой. О духовности же тогда я еще не задумывался.

В этот период, болезненно столкнувшись с фактом собственной ограниченности и однобокостью в развитии, я начал коренным образом пересматривать свою «Я-концепцию», стал менять ее, экспериментировать, пытаясь обнаружить все поле доступных для меня форм и выражений «Я-другой». Было ужасно осознавать свое «солдафонство».

Был «солдафоном» или нет, но авторитарным и бескомпромиссным командиром своего подразделения я был точно. Все, что касалось вопросов воинской дисциплины и подготовки, возводилось мной в ранг абсолюта. Любые «восстания» и «мятежи» со стороны моих подчиненных однокурсников подавлялись на корню. Первое время меня просто ненавидели, угрожали, но и уважали за то, что я никогда не «стучал» на своих курсантов, предпочитая укреплять свой командирский авторитет исключительно своими силами и методами. Но, прибегая к принуждению и наказаниям, я все же больше опирался на метод убеждения. В конечном итоге это принесло свои плоды: через год я уже гордился своими подчиненными, а они – мной, по-мужски тепло и уважительно называя меня «наш командир». А это, уверяю вас, для любого командира дороже всех орденов и медалей вместе взятых.

Я был доволен тем, что я есть, пока…

Поводом к личностной переоценке послужила влюбленность в молодую актрису одного из ленинградских театров: рядом с ней я чувствовал себя ужасающей посредственностью с которой не о чем говорить. Разве что о войне и прочем, с нею связанном. О какой взаимности можно было мечтать и на что рассчитывать? Вспыхнувший интерес к молодому курсанту быстро угас.

Прорыдав одну из ночей, не стыдясь своих слез, я поделился своим горестным открытием со своим близким другом, Вадимом Яголковским, дружба с которым началась почти что с драки. Этот «гад» был моим самым недисциплинированным и своенравным подчиненным, «поставить на место» которого виделось только одним способом. «Разборки» начались в каптерке, но там же странным и неведомым для нас образом завершились смехом и достижением взаимопонимания. Вот при таких обстоятельствах и родилась наша дружба, которую я до сих пор, несмотря на ее кратковременность, считаю единственно настоящей из всех, что были в последующем.

Вадим был баловнем из семьи военной интеллигенции, я бы даже сказал – аристократии, судя по тому, какое впечатление производили он и его отец – заместитель начальника одного из крупнейших ракетных испытательных полигонов Советского Союза. От Бога психологи, они прекрасно умели находить подход к решению человеческих проблем. Сын, видимо, пошел в отца.

Вадим взял «шефство» надо мной, и с той же самой ночи я начал осваивать науку донжуанства, ибо в этом вопросе Вадиму не было равных. В итоге это и переросло в то, о чем упомянул выше – к пересмотру всей «Я-концепции».

Следует заметить, что мой друг вовсе не был эталоном внешней красоты и привлекательности: неряшлив, толстоват, с довольно-таки грубыми чертами лица, но… Но при этом он обладал невероятной силой обаяния, силой духа и утонченностью истинного эстета и интеллектуала.

Рассказывая об этом эпизоде из своей жизни, я вовсе не стремлюсь развлекать вас – у меня иная цель: освоение искусства перевоплощения через игры «Я – другой» позволяет человеку лучше понимать себя и людей, учит узнавать и принимать другие реальности, нежели своя собственная, зачастую сильно ограниченную узкими, шаблонными рамками восприятия и понимания. Этот вопрос имеет самое непосредственное отношение к освоению и применению той технологии, о которой я говорю.

Сутью новых игр было освоение искусства, как я уже говорил, перевоплощения. Я должен был, выбирая самые благоприятные и неблагоприятные для первого знакомства роли, с первых же слов полностью завладевать вниманием девушки. Ни один из способов знакомства никогда не должен был повторяться вновь. Всегда должна была быть некая интрига, способная мгновенно разрушить любой барьер в общении и привести к предельной откровенности. «Приехавший из-под питерской деревни сантехник» должен был в течение пары минут оказаться более предпочтительным, чем принц Уэльский. Добиться этого, как вы понимаете, было возможно только за счет обнаружения в тебе в высшей степени неординарного мышления и поведения, интересного и богатого внутреннего мира вкупе с откровенностью, опасно граничащей с рамками правил хорошего тона и приличия. «Если тебя не захотели с первой минуты общения и не видят, что того же желаешь ты сам, считай, что ты – безнадега», – примерно так наставлял меня Вадим.

Я должен был учиться добиваться своего, своих целей исходя из постижения и понимания реальности другого человека, а не своей, как это делал раньше. И только «захватив» чужую реальность, войдя в нее, я мог утверждать свою.

В других случаях мне предстояло поступать наоборот: сначала безоговорочно утверждать свое «Я» и только позже «позволить» проявиться «Я» другого. Но результат должен был быть неизменно один – мгновенная капитуляция и полная победа.

Самыми ценными для результативности и качества процесса обучения и самыми интересными оказывались те случаи, когда в роли «условного противника» оказывались девушки, способные дать достойный отпор моему натиску. Игра затягивалась, осложнялась, требовала действий на грани фола и превращалась в то, что принято сейчас называть «100%-ный адреналин».

Мне следовало на практике найти, изучить и освоить исключительно весь арсенал уловок, к которым прибегают все победители и покорители женских сердец: красивое ухаживание, приятно шокирующие поступки, демонстрация готовности пойти до любого предела и за него, эрудированность, изысканные манеры, жесты, особый взгляд, прищур глаз и блеск в них, наклон головы, корпуса, положение рук… Я должен был всем своим существом, всеми своими поступками и словами обещать и гарантировать две взаимоисключающие вещи одновременно: полную безопасность и смертельно опасное приключение…

Более того, эти методы должны были быть призваны обеспечить изначальную позицию «предпочтение вне конкуренции», окажись я в обществе женщин, окруженных вниманием особей одного со мной пола. Я должен был «вычислять», выявлять слабые стороны своих «конкурентов» и в соответствии с этим выстраивать тактику собственных действий и поведения, призванных деморализовать «противника», с одной стороны, и обеспечить безраздельное внимание женщин – с другой. Основная задача – контраст: среди многих красных роз должна появиться белая или, еще лучше, полевая ромашка; если все веселятся, ты должен быть задумчив, таинственно молчалив и грустен и т.д. и т.п. Я должен был навязывать свои правила игры, игнорируя или ломая чужие, и вести ее на своем собственном поле сил, где превосходство мне было гарантировано. Обретая среди женщин друзей, автоматически обретаешь врагов в лице мужчин. Я был юн, и это доставляло мне удовольствие, радость – а как еще относиться к победе? Реакция мужчин – это последнее, что должно волновать Дон Жуана. Но игнорировать их опасно: из Узбекистана в свое время я вынужден был уехать именно по этой причине. Там же, в Ташкенте, я написал поэму «НеоДон Жуан», которую впоследствии, к сожалению, утерял: жаль – искрометная получилась вещь. Вспомнилось и другое: как-то со второй женой мы ходили на постановку «Дон Жуана» в один из московских театров. Игра была так себе. Но кайф был получен по ее завершении: как только занавес опустился, все мужчины-зрители, опустив глаза, ринулись вон из зала, тогда как женщины нехотя поднимались со своих мест. Только что пережитые ощущения одних гнали, других держали. Первых образ Дон Жуана клеймил, вторых заставлял учащенно дышать, мечтать и сопротивляться необходимости возвращаться из мира грез в мир обыденной, серой реальности, куда так рьяно устремились первые. Но, извините, отвлекся…

Подобные «уроки» позволяли обнаружить и развить все скрытые доселе резервы своих возможностей и способностей и требовали обретения и развития новых, не свойственных изначально моей натуре. Приходилось очень много и упорно работать над собой, придумывать и обыгрывать роли, образы, вживаться в них: сотни ролей, сотни образов, сотни монологов и диалогов, сотни возможных и невозможных поступков. Я, наверное, смертельно утомил казарменное зеркало, часами гримасничая перед ним, позируя и «причесывая» свои новые «Я»…

При этом никак не теряется предыдущее «Я». Оно просто становится много богаче и ярче, и со временем удивляешься, как мог раньше не знать и не видеть своего истинного «Я» и его возможностей.

Естественно, поначалу на практике все выходило и складывалось не так гладко, как хотелось и виделось. Но со временем «профессионализм» взял свое…

Это теперь я вижу, что не женщины были объектом моего внимания, а исключительно я сам для себя: я не их высматривал – я себя пытался разглядеть, узнать, пробудить…

Много позже эти практики «покорения» переросли в нечто другое и большее – поиск и обнаружение в каждой женщине, кем бы или какой бы она ни была, всего прекрасного, достойного восхищения и преклонения, что в ней есть.

Я специально высматривал самых, казалось бы, непривлекательных внешне представительниц прекрасного пола, вглядывался, что в них есть такого, чего нет в других, что способно пробудить к ней интерес и вызвать желание. С удивлением обнаруживал, что если сменить одежду, прическу, чуть-чуть выправить осанку и подсказать элементарные жесты и манеры, то практически любая женщина способна превратиться в секс-символ. Эти женщины были похожи на еще не распустившиеся бутоны роз, ожидающие лишь одного – лучей внимания и тепла, а где-то и чуткой руки Мастера-садовника.

Я не идеализировал их, понимая и зная, что миг волшебного превращения стоит многих месяцев труда, на что не каждая женщина способна. Разглядев восхитительную черту их натуры, характера, естества, я видел и другие, малопривлекательные. Но за всеми этими несовершенными образами явно проступал идеальный – образ Богини. Она как бы жила во всех этих женщинах. И теперь уже в глазах этой Богини я читал грусть и печаль за своих дочерей. Мне казалось, Она мягко укоряет меня и всех мужчин за наше неумение разглядеть и пробудить в женщинах божественное. Со временем я принял Ее своим Учителем…

Развитие этих способностей в дальнейшем позволило мне научиться находить прекрасное и во всех людях. Так я учился видеть душу и потенциал человека – образ Бога в нем…

Годы спустя интерес к донжуанству пропал: можно обыграть любую ситуацию, создать любой образ, оказаться победителем, но все это перестает нести чувство удовлетворения – жизнь в мире образов надоедает, начинаешь искать ту единственную, для которой ты сам таков, каков есть, без игр и поединков, одним фактом своего существования являешься единственным и долгожданным. Это то, что называется Настоящей Любовью, которая угадывается с первого взгляда – взгляда самой Души. Становится не так важно, что ты видишь людей насквозь: важнее, чтобы тебя могли видеть, твою душу, твое сокровенное «Я». Начинаешь ценить не свои способности, поступки и заслуги, но другого. Уже не ищешь самоутверждения и признания, но хочешь сам признать. Уже не покоряешь, а искушаешь, предоставляя женщине возможность проявить себя. Искушаешь так опасно, что ждешь лишь одного: толкнув женщину на «падение», предоставив ей полную свободу выбора, надеешься, что она не поддастся, даже если сам просишь ее об этом, как о своем самом сокровенном желании. И даже не это ценишь: ищешь и ждешь то, что похоже на Большой Взрыв – мгновенное, тотальное, всеобъемлющее и вечное, пусть даже если оно продлится всего лишь один миг, одно мгновение, ради которого и стоило жить…

Но прежде чем достичь подобного мировоззрения, видимо, необходимы были все эти игры. Так я стал думать много позже, ну а тогда…

Новый взгляд на самого себя, обширный опыт содержательного общения с другими людьми позволяли понять, что прежде не только не знал себя, но не знал и не понимал людей, их психологию и мотивы их действий.

Я часами мог спорить с Вадимом о действительных, реальных мотивах человека, побуждающих его к свершению тех или иных действий и поступков.

Вадим утверждал и весьма убедительно доказывал, что в основе всех наших поступков, принимаемых решений лежит исключительно эгоизм и ничего другого больше. Где-то он явен, а где-то хорошо загримирован. «Александр Матросов бросился на амбразуру не из чувства героизма или любви к Родине, а только из-за того, что хотел чувствовать себя героем. Его подвиг – красивая поза, которая придавала сверхсмысл его жизни, и не более того», – утверждал мой друг. Я не соглашался: «Разве не из-за спасения жизни своих товарищей он совершил свой самоотверженный подвиг?» «Подумай сам, из-за чего ему захотелось совершить подобное, посмотри, что лежит на самом дне Истины», – парировал Вадим. Он разносил в пух и прах все мои теории о святости, альтруизме и чувстве долга. «Все это только то, что дает тебе чувство собственной значимости, придает красивый смысл твоей жизни. Ты выбираешь только те ценности, что позволяют тебе чувствовать себя чем-то отличным от нуля. Ты выбираешь те поступки, что могут выгодно отличить тебя от других как в глазах окружающих тебя людей, так и в своих собственных. Все ценности – искусственны. Естественны только инстинкты». «А как же дружба?» – спрашивал я. «Мы дружим потому, что это выгодно нам. Стремление дружить – это потребность нашего эго, расчет. Друзья решают наши проблемы, взамен мы готовы решать их».

– Но ты ведь сам очень часто жертвуешь чем-то ради меня, не рассчитывая при этом получить что-либо взамен?

Вадим смеялся тогда:

– Пойми, это моя «жертвенность» – не больше чем поза, которая важна для меня самого. Даже если решу отдать свою жизнь ради тебя, это все равно будет позой.

– Дружбы нет?!

– Нет! – был категоричен Вадим. – Все, что мы делаем, мы делаем исключительно для себя и только для себя. Просто не всем хватает мужества и мудрости признаться себе в этом.

– Мне страшно становится от такой философии, – признался я.

– Мне тоже, – кивнул мой друг.

Неслабо, да, для семнадцатилетнего «гуру»? Заметьте, не просто теоретика, что так свойственно большинству молодых (и не только молодых) людей, а практикующего свою систему знаний и убеждений.

Оставаясь великим прагматиком, а где-то и просто циником (а вот это уж точно было позой), Вадим, тем не менее, был исключительно романтической личностью. Единственное, что он отвергал, так это идеализм. Но я видел и чувствовал, как отвергая идеальное, он, в то же время, невероятно нуждался в доказательствах того, что оно все же существует. Именно этим объяснялся его неугасающий интерес к нашим спорам и к моим попыткам опровергнуть его тезис, что «за всем, что видится нам «шоколадным», на самом деле, скрывается «дерьмо» – наше эго».

Я чувствовал, что есть нечто такое, что могло бы – нет, не опровергнуть, – дополнить концепцию моего друга, но никак не мог сформулировать эту недостающую часть: без нее концепция выглядела однобоко, усеченно и так же холодно, как закон робототехники. Полагаю, это же чувствовал и он, когда задавался вопросом, что же вынуждает наше эго выбирать те, а не другие виды и формы своего выражения и проявления, никак не связанные с рациональными, потребительскими соображениями. Это «что-то» обитало за пределами рассудочных суждений, где-то там, откуда берут свое начало наши инстинкты и даже дальше.

Как и я, Вадим жил в обществе, принимал его законы, точнее сказать, считался с ними в меру сил и возможностей и в то же самое время находился вне этого общества, за пределами его зоны влияния, живя по своим внутренним законам. И если возникал достаточно серьезный конфликт между этими принципами, неизменно следовал до последнего своим собственным, пока его не вынуждали подчиниться общим, применяя крайние методы принуждения. Другие ребята его недолюбливали, но было видно, внутренне тянулись к нему. Такова, видимо, участь всех неординарных людей, которых ненавидят за то же, что и любят в них.

Общение с Вадимом обнаружило и другой совместный интерес: инопланетяне, НЛО. Учитывая особый статус отца Вадима и особый интерес того к этим вопросам, у нас имелась возможность изучать материалы, которые собирались в военных архивах по данным явлениям из всех частей страны. Содержание документов поражало воображение. Так как составителями докладов и рапортов выступали в основном военные, не доверять им, как вы сами понимаете, не было никаких оснований. Было совершенно очевидно: явление НЛО – объективно, инопланетные формы разума существуют, и они проявляют активнейший интерес к тому, что происходит на нашей планете. Но в то время постижение искусства донжуанства и психология меня занимали больше, чем все остальное: инопланетяне могут подождать, а вот женщины – нет; сначала – Ницше, Юнг, и только потом – Зигель, Ажаже и все остальные.

Совершенно неожиданно я нашел для себя и другое новое увлечение. Произошло это во время каникулярной поездки домой. Чтобы как-то скоротать время в суточном переезде в поезде, я стоял у окна и мысленно представлял, как я лечу рядом с составом. Этот эксперимент настолько увлек меня, что я начал «крутить» своим двойником фигуры высшего пилотажа. С удивлением я обнаружил, как мое настоящее тело очень чутко реагирует на мои воображаемые движения. Ощущения были столь новы и приятны, что я мог часами так стоять и «летать». Вскоре я «летал» не только радом с вагоном, но и над всем составом, над местностью, по которой мчался поезд.

В те годы еще не было открытого доступа к буддистской литературе, и я не мог знать, что делаю на самом деле, в то время как эти упражнения были не чем иным, как работой со своим энергетическим двойником. Но даже будь иначе, в то время я вряд ли стал бы интересоваться вопросами религий: я был убежденным атеистом.