Примечания

Глава седьмая ИОНИЙСКИЕ МУДРЕЦЫ 1. Первая точка зрения характерна для всех исследованиирационалистического и материалистического направлений. Вторую развиваюттакие авторы, как, например, прот. В. Зеньковский (Основы христианскойфилософии, т. I, 1960, с. 9 cл.) и особенно Л. Шестов. (Sola Fide.-Тольковерою, т. I. Париж, 1966). 2. См.: Ю. Шрейдер. Наука - источник знаний и суеверий.- "Новый мир",1969, Э 10, с. 207 3. См. об этом. И. Корсунский. Судьбы идеи о Боге..., с. 209 cл. 4. См.: А. Маковельский. Досократики, т. I, с. 9, 10, 18, 22; ДиогенЛаэртский. Жизнь, учение и изречения мужей, прославившихся в философии,1897, кн. 1, с. 13 cл. 5. А. Маковельский. Досократики, т. I, с. 10. 6. А. Маковельский. Досократики, т. I, с. 10, 27. 7. Аристотель. Метафизика, I, 3. 8. Шатапатха, XII, 1, 6 Ср.: Илиада, XV, 246. 9. Чхандогья, II, 4, 26. 10. На связь космогонии Фалеса с мифами об Океане и Стиксе указывал ещеАристотель (Метафизика, I, 3, 983b, 6). Эту связь признают даже те авторы,которые считают ионийцев "безоговорочными материалистами" (С. Лурье. Очеркипо истории античной науки. М.-Л., 1947, с. 37. См. также: Е. Мелетинский.Мифы древнего мира в сравнительном освещении.- Типология и взаимосвязьлитератур древнего мира. Сб. статей. М.,1972, с. 74). 11. Аристотель. О душе, I, 5, 411а, 7. 12. А. Маковельский. Досократики, т. I, с. 20, 27. 13. См.: Диоген Лаэртский, кн. 2, с. 57 14. Чхандогья, II, 4, 6. "Абсолютное,- справедливо замечает С.Трубецкой,- не может иначе представляться первобытной мысли, как в формебезразличного единства, неопределенной беспредельности. В этом смыслефилософия Анаксимандра... есть философия натуралистического генотеизма" (С.Трубецкой. Метафизика в древней Греции, с. 156). Поэтому, даже еслипризнать, как думают некоторые авторы, что Апейрон означает бесконечностьматериального мира (см., напр.: М. Каринский. Бесконечное Анаксимандра.СПб., 1890, с. 1), это не лишает понятие Беспредельного его божественнойабсолютной природы, ибо у ионийских натурфилософов дух и материя ещенераздельны. См. о различных толкованиях идеи Апейрона: Э.Михайлова и А.Чанышев. Ионийская философия. М., 1966, с. 53 сл. 15. Антология Мировой Философии, I, с. 273. 16. Аристотель (Физика, I, 3, 203b, 10-15) прямо называет Апейрон -божественным (см.: W. Jaeger. The Theology of Early Greek Philosophers.Oxford, 1967). Глава восьмая ПАРМЕНИД И ГЕРАКЛИТ - ДВА АНТИПОДА? Элея и Эфес, 540-465 гг. Объект религии, падая с неба духовного переживания в плоскость рассудка, неминуемо раскалывается тут на аспекты, исключающие друг друга. П. Флоренский Ксенофан дожил до глубокой старости, и уже при нем стала складыватьсяфилософская школа, получившая название Элейской (1). Основателем ее былзнатный пифагореец Парменид (род. ок. 515 г.). Пройдя через посвящение вмистерии, он разочаровался в теософских доктринах и увлекся проповедьюКсенофана. Но, будучи человеком, склонным к отвлеченному мышлению, онстремился перевести идеи колофонца на язык строгой логики. То, что дляКсенофана было предметом живой интуитивной убежденности, Парменид превратилв спекулятивную проблему, требующую обоснования. Поэтому некоторые считаютего первым греческим философом в строгом смысле слова. Свою систему Парменид развил в книге "О природе", которая сохраниласьлишь частично (2). Поэтическая ее форма - лишь дань эпохе. Автор ее преждевсего метафизик, а не поэт, его стихи - это абстракции пополам со сложнымиаллегориями. Книга начинается с рассказа о том, как таинственная колесница богинивлечет автора к вратам Дня и Ночи, которые распахивает перед нимСправедливость. Вероятно, эта форма подсказана обрядами мистерий (3). Ноздесь речь идет о посвящении в иные тайны: тайны чистого разума. Центральная идея Ксенофана о всеедином Божестве была лишь намечена впоэмах рапсода. Такие выражения, как "Бог, сросшийся со всем", были дляПарменида скорее всего просто метафорой. Нужно было дать систему стройную илогически доказуемую. Ход мысли Парменида был примерно следующим. В мире ничто не возникаетиз небытия и не уничтожается. Следовательно, Бытие существует и перестатьсуществовать не может. Когда пифагорейцы считают, что рядом с бытием естьпустота, "ничто", они утверждают логический абсурд. Сама наличность пустотыпоказывает, что она есть и, следовательно, входит в состав Бытия. Но еслитак, то ни о каких "провалах" в Сущем говорить невозможно: оно едино иабсолютно целостно. Это вытекает из идеи непрерывности Целого. Оно естьРеальность, которая не может быть производной или преходящей. Иными словами,поскольку Абсолютное есть все, то в действительности существует лишь оноодно: Не возникает оно и не подчиняется смерти. Цельное все, без конца, не движется и однородно. Не было в прошлом оно, не будет, но все - в настоящем. Без перерыва одно. Ему ли разыщешь начало? (4) Этот на первый взгляд странный тезис в высшей степени сходен с тем, чтоутверждал адвайтизм Упанишад. Одним решительным усилием разум пытаетсяотделить себя от окружающего мира и прорваться к глубочайшей основе всего.Но ведь человек не может видеть ее, а Вселенная - перед его глазами. Изэтого затруднения Парменид выходит способом, также похожим на индийский. Онставит под сомнение ценность познания при помощи органов чувств, объявляетчеловеческие ощущения обманчивыми. Они, по словам философа, ведут не кИстине, но лишь порождают "докос" - "мнение". Этим словом Парменидобозначает несовершенное, приблизительное знание, а зачастую и совсемложное. Для того чтобы преодолеть опасность "мнения", нужно расстаться спривычным образом мысли: Пусть не принудит тебя накопленный опыт привычки Зренье свое утруждать, язык и нечуткие уши. Разумом ты разреши эту задачу, Данную мною тебе (5). Слова эти знаменуют великий момент в истории философии. В них - отказот наивного доверия к чувствам. Сущность бытия не может быть познананесовершенными орудиями. Нужно ли говорить, сколь важно это было и длянауки, в которой многие открытия шли вразрез с непосредственнойочевидностью? Но Парменид идет еще дальше. Он утверждает, что рациональное познаниеСущего возможно лишь потому, что главное в человеке - его мысль -тождественна с божественным всеобъемлющим мышлением: Одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит. Без Сущего мысль не найти - она изрекается в Сущем. Иного нет и не будет (6). О чем бы ни думал человек, в самом процессе мышления он входит внепосредственный контакт с всеединым Бытием, кроме которого ничего нет. Парменид завершает начальный этап греческой мысли. Фалес и Анаксимандрговорили о единой Основе мира, Ксенофан - о Боге, который слит с космосом, инаконец его ученики - элеаты - доводят эту линию до крайнего логическогопредела. Либо - либо: если все есть Бог, то нет ничего, кроме Него. Третьегоне дано (7). Тем не менее начисто отрицать живое многообразие мира было философунелегко; и, в конце концов, Парменид, покинув почву чистой логики, попыталсяотвести ему хоть какое-то место в Бытии. Получалось так, будто и "наповерхности" неизменяемой Цельности есть некое псевдосуществование, миражраздробленности и движения. Так в монизме Парменида стали смутнообрисовываться очертания будущего учения Платона о двух мирах - видимом иидеальном (8). Но если кажущийся мир все-таки как-то существует, то возможно лиобъяснить его происхождение? Ведь понятие об Абсолюте логически исключает идвижение, и изменения. Следовательно, разрешить эту проблему, оставаясь впределах законов чистого мышления, невозможно. Упанишады прибегали здесь кмифу о божественной Игре, в которой Брахман то выплескивал из себя мир, топоглощал его. Парменид тоже обратился к мифическому образу. Но он не нашелничего лучшего, как вызвать из тьмы древний призрак античной богини Рока.Она, по его словам, есть та Необходимость, которая порождает мир обманчивого"мнения" и управляет им. Более того, она оказывается у Парменида в ролинастоящей властительницы самого Бога-Бытия и определяет его целостную,совершенную природу: Одним и тем же, все там, само по себе пребывает, Не изменяясь, оно. Могучая Необходимость Держит в оковах его, пределом вокруг ограничив (9). Таков был приговорестественного разума, который неизбежно остается в рамках природныхкатегорий. Эти категории исключали мысль о любви и свободе как основереальности. И то и другое неотделимо от чуда творческого акта, понятие окотором проистекает из другого чуда - Откровения.

X x x

Отвлеченные парадоксы Элейской школы могли привлекать лишь изощренныеумы, привычные к миру абстракций. Потому естественно, что никакие аргументыэлеатов не защитили их концепцию от нападок. Религиозная мысль должна былаговорить не только об Едином, но и объяснить мир и человеческую жизнь.Ответом на эту потребность явилось учение старшего современника Парменида -Гераклита. Он исходил из того, чем пронизана жизнь природы и общества,- издвижения, и поэтому создал воззрение, диаметрально противоположноеэлейскому. Гераклит (540-470) жил в малоазийском городе Эфесе (10). Он былсвидетелем политических бурь, потрясавших его родину долгие годы. Гегемониялидийцев, вторжение на полуостров персов, борьба демократии с тиранией иэвпатридами - такова была обстановка, в которой прошла жизнь философа,провозгласившего "распрю" движущей силой природы. Подобно Пифагору, Гераклит был личностью, производившей большоевпечатление, хотя и не всегда благоприятное. В отличие от кротонскоготеософа он прославился своими писаниями. Они дошли до нас в отрывках,которые вполне объясняют его прозвище "Скотейнос" - Темный. Читатели,вероятно, с большим трудом усваивали его капризный, афористический стильизложения, в котором было мало последовательности и связности. Даже Сократшутя признался, что все, что понял у Гераклита, прекрасно, но, наверное, ещелучше то, чего он не понял. Другой древний автор писал: "Не читай быстрокнигу Гераклита Эфесского. Право, путь этот весьма трудно проходимый. Тьма имрак непросветный. Но если бы тебя в нее ввел посвященный, то она стала быдля тебя яснее солнца" (11). Одной из причин этой "темности" было то, что Гераклит являлсяфилософом-поэтом, и не потому, что писал стихами, как Парменид, но в силусамого стиля его философствования. У него повсюду - образ, метафора,картина. В отличие от Парменида, он следовал не логике, а интуиции, угадываяистинную суть вещей. И лучшим методом для выражения своих прозрений он,по-видимому, признавал афоризмы и парадоксы. С другой стороны, очень похоже на то, что он намеренно прятал своимысли в эсотерическую оболочку, недоступную суду глупцов. В самом началекниги "О природе" он прямо говорит, что люди, услыхав впервые истину, хоть исуществующую от века, "оказываются неразумными" и едва могут ее вместить(12). Но и таких немного. А всех прочих он сравнивает с теми, кто,пробудившись ото сна, действует бессознательно. Истина едина, но"большинство живет так, словно каждый может иметь свое особое разумение"(13). Здесь уместно напомнить о той роли, которую в древности игралэсотеризм. Библейские пророки, стремившиеся сделать свою проповедь всеобщимдостоянием, были исключением. Жрецы же Египта и Вавилона, индийскиебрахманы, греческие мистагоги и иерофанты ограждали тайну своих ученийглухой стеной, скрывая ее от непосвященных. Это препятствовало широкомураспространению наиболее возвышенных идей и оставляло на долю "народа"старые суеверия и мифы. У греческих философов, как правило, не было эсотерических доктрин.Однако и они старались ограничить число своих адептов избранными. Гераклитже вообще был одиночкой, который откровенно выражал презрение к людям.Постоянные сетования на глупость сограждан принесли ему другое прозвище:"Плачущий философ". В своей оценке людей он порой доходил до желчности имизантропии, и приходится лишь удивляться, как этот потомок царского родаизбежал изгнания из Эфеса. "Толпа насыщается подобно скоту",- говорил он, адемократия означала для него господство этих "скотов". Как Пифагор, онсчитал, что страной должны управлять "лучшие". "Один для меня равен десятитысячам,- говорил Гераклит,- если он наилучший" (14). Когда друг философаГеродор был изгнан в результате голосования, Гераклит сказал, что эфесцамостается теперь удавиться и отдать город в распоряжение детей. Ондемонстративно пренебрегал общественными обязанностями, предпочитаяуединение пещеры или галереи храма Артемиды. Когда граждане укоряли его зато, что он, мудрый человек, играет в кости с мальчиками вместо того, чтобыучаствовать в жизни города, он отвечал им: "Негодяи! Этим заниматься мнелучше, нежели вести с вами государственные дела". До конца дней Гераклит жил, исполненный презрения к глупцам. Людиполагали, что оно не оставит его и на том свете. Об этом свидетельствуетэпитафия, высеченная впоследствии на гробнице философа: Я - Гераклит. Что вы мне не даете покоя, невежды? Я не для вас, а для тех, кто понимает меня. Трех мириад мне дороже один, и ничто мириады, Так говорю я и здесь у Персефоны теперь. Враждебность Гераклита к демократии привлекла внимание при персидскомдворе, где народовластия не любили и боялись. Рассказывают даже, что самцарь Дарий приглашал философа стать его советником. Но тут в Гераклитезаговорил грек. Он гордо ответил: "Все люди отклоняются от путисправедливости. Заповедь их жизни - алчность с глупым упрямством, истремятся они лишь к суете. Я лично никому не желаю зла и ни одного человекане могу назвать своим врагом. Но суету двора я презираю и не допущу, чтобынога моя ступила на персидскую почву. Я довольствуюсь малым и живу какхочу". В этом ответе - весь Гераклит: несколько слов передают и егожизненное кредо, и характер. Он не желает продавать свою мудрость, не хочетникому быть обязанным, для него независимость дороже всего. Его легчепредставить нищим на дороге, нежели царедворцем. Эта позиция взирания на людей с высоты, хотя и стяжала Гераклитунелестную славу гордеца, помогла ему, однако, найти свой путь к пониманиюмира. Более всего он боялся сковать себя властью традиций. "Не следует,-писал он,- поступать как дети, подражающие своим родителям" (15). Эфесский мудрец чтил мистерии и оракулы, но к народной вере относилсяотрицательно и даже нетерпимо. По его мнению, Гомер заслуживал розог иизгнания; он призывал небесные громы на "ночных бродяг, магов, вакхантов,вакханок, мистов" (16). Молиться статуям в его глазах было все равно, что"беседовать попусту с домами". Он посмеивался и над культом умирающих богов:если они боги, то не могут умереть, а если смертные, то им не следуетпоклоняться. Не только на "толпу" изливал "Плачущий философ" свои сарказмы.Философам и поэтам - Гесиоду, Архилоху, Ксенофану, Пифагору - всем давал онуничтожающие характеристики. Словом, мудрым он считал, по-видимому, толькосебя, однако эта несколько комическая черта одного из первых великихмыслителей Европы была связана не просто с гордыней, но с сознанием своейумственной самобытности.

X x x

Тем, кто любит отождествлять эллинский дух с гедонизмом и жаждойчувственных наслаждений, полезно напомнить, как относился к этому "идеалу"Гераклит. "Если бы счастьем было услаждение тела,- с иронией говорил он,-счастливыми называли бы мы быков, когда они находят горох для еды" (17). В чем же, согласно Гераклиту, заключается высшее предназначениечеловека? Он называл это "форнейн" и "софиа" - разумением и мудростью."Разумение - величайшая добродетель, и мудрость в том, чтобы говорить правдуи действовать в согласии с природой, ей внимая". Следовательно, вопрекиПармениду, отодвигавшему природу в мир "мнения", Гераклит считал, чтопознать истину можно, обращаясь к видимому. "Чему нас учат зрение и слух, тоя ценю больше всего,- говорил он, делая лишь одну оговорку: - Глаза и уши -плохие свидетели для людей, имеющих грубые души" (18). Далее Гераклитподчеркивал, что философы должны быть о многом хорошо осведомлены. Но длясамого эфесца это требование играло лишь второстепенную роль: вопросыестествознания, в отличие от милетцев, его интересовали мало. Важнейшим онсчитал пробуждение в человеке особого внутреннего слуха и зрения, которыепомогают улавливать сокровенные ритмы Вселенной. Суть гераклитовского интуитивного открытия выражена в краткой формуле"панта рей" - все течет (19). С небывалой дотоле ясностью философ ощутилбытие космическим процессом. Подобно Будде, он увидел весь мир как нечто,находящееся в неустанном стремительном беге (20). Нет ничего постоянного:жизнь сменяется смертью, бодрствование - сном, расцвет - увяданием, холод -жарой. То опускаясь, то поднимаясь, проносятся волны бытия, в каждый миг всевступает в новую фазу или форму существования. "Нельзя в ту же реку войтидважды", "набегают все новые и новые волны" (21). Гераклит даже прибегает к выражению, напоминающему индийские парадоксы,и говорит, что мы одновременно "существуем и не существуем" (22). Это былопротивно логике, которую так высоко ставил Парменид. Но для Гераклитапротиворечие являлось одним из коренных свойств мироздания. Хотя он икритиковал Пифагора, но принял его дуализм и считал борьбу противоположныхначал законом природы: "Борьба - отец всему и царь"; "Борьба всеобща... всерождается через распрю" (23). Но творческая сила "распри" не просто впротивостоянии и противоборстве полюсов, а в их соединении. "Расходящееся ссамим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука илиры" (24). Таким образом через двойственность образуется единство, котороев процессе становления снова поляризуется для нового синтеза. "Из всеговозникает единое, и из единого - все" (25). Утверждая относительность покоя во Вселенной, Гераклит предвосхитилосновные тенденции современных физических представлений (26). Он не могприйти к этим идеям путем исследования и эксперимента, но прозрел ихблагодаря своему удивительному дару. В философии Гераклит стал предшественником Гегеля; понятно, что имарксисты захотели ввести "античного диалектика" в свой пантеон. При этомони обычно ссылались на знаменитое изречение философа: "Этот космос, тот жесамый для всех, не создал никто - ни из богов, ни из людей, но он всегдабыл, есть и будет вечно живым огнем, закономерно разгорающимся и закономернопогасающим" (27). Из этих слов делают три вывода: о материальности космического веществау Гераклита, об его атеизме и о чисто естественной закономерности, которая,по его учению, правит природой (28). Однако при ближайшем рассмотрении этивыводы оказываются натяжкой. Прежде всего, "Огонь" Гераклита - это далеко не то же, что обычнаястихия пламени (то есть одно из четырех начал античной физики). Он не простопринцип единства, проступающий за видимой картиной мирового процесса, но он"разумен" по своей природе (29). Это высшее единство "не желает называтьсяименем Зевса", то есть оно есть верховное Божество и одновременно несовпадает с Зевсом мифологии (30). "Огонь", кроме того, определяетсяфилософом как "судия" мира (31). В одном из афоризмов Гераклит прямоназывает единство противоположностей "Богом", который "изменяется подобноогню, когда он смешивается с курениями и обозначается именем тогоудовольствия, которое каждый от него получает" (32). Это учение -религиозно-пантеистическое (33). Напомним кстати, что огненная стихия и вИндии, и в Ветхом Завете считалась особой формой теофании, проявленияБожества (34). Далее, отрицая, что космос создан богами, философ не говорит ничего,что могло бы смутить самого ревностного почитателя Олимпийцев. Ведьмифология никогда не наделяла их свойствами творцов. В лучшем случае онисчитались устроителями или правителями. Извечность космического целого быладревнейшей идеей всего язычества. И наконец, когда Гераклит говорит о закономерности, он разумеет под нейне просто "естественный" факт. Этот вселенский закон философ впервыеназывает Логосом, термином очень широким по значению. Его можно перевести икак "слово", и как "мысль", и как "закон", и как "разум" (35). Логос уГераклита - это начало, определяющее все процессы быстротечного мира,рациональная его сущность, сходная с тем, что человек сознает в себе какразум. Эту родственность мышления и "скрытой гармонии" космоса философподчеркивает, называя и то и другое Логосом. "Идя к пределам души, их ненайдешь, даже если пройдешь весь путь: таким глубоким она обладает Логосом";"душе присущ самообогащающийся Логос". И по аналогии с человеческим разумомЛогос мира проявляет себя как "замысел, устроивший все" (36). Источником Логоса, по учению Гераклита, несомненно является вселенскийОгонь. Мудрец неохотно называет его Богом; ведь слово "Бог" для грека былослишком связано с персонажами мифологии. Однако, когда нужно показать, чтоверховный Разум превосходит мысль человека, Гераклит прибегает к слову"Бог". "Мудрейший из людей,- говорит он,- обезьяна перед Богом" (37). При всем этом для Гераклита-натурфилософа Божество не есть живоеличностное начало, но скорее всего Сила, неотделимая от еамого космоса. Каки Ксенофана, эфесского мудреца можно назвать пантеистом. С этим согласны иматериалистические его толкователи. Тем более странной является их попыткавтиснуть Гераклитово учение в свои рамки с ярлыком "стихийного материалиста"(38). Этому противоречит не только самая суть философии эфесца, но и весьстиль его мышления. Он не был мистиком, но его мировоззрение пронизаночувством священного благоговения перед Высшим.

X x x

Древние говорили, что Гераклит "устранил из Вселенной покой инеподвижность"; из этого впоследствии делали, казалось бы, законный вывод:Парменид и Гераклит - антиподы. Более того, Гераклит тем самым оказывалсякаким-то исключением в истории античной мысли, которая представляла основубытия статичной. Однако это выпадение Гераклита из общей традиции не былополным. Утверждая, что в мире нет ничего постоянного, философ тем не менееусматривал за изменчивой панорамой нечто вечное и постоянное. То былбожественный Огонь, на который "обменивалось все" (39). Есть и другая особенность, которая роднит учение эфесца с идеями,характерными для древнего миросозерцания в целом. Лишь поверхностноесходство позволяло некоторым авторам сближать гераклитовское "панта рей" сучением Бергсона о мировом Процессе. Ведь бергсоновская философия есть лишьодин из вариантов доктрины Становления, вдохновленной Библией. Гераклит жевслед за Анаксимандром и Пифагором приемлет идею циклического характерамировой жизни. Он полагал, что через определенные, очень большие промежуткивремени космос возвращается в изначальное огненное состояние и потомрождается из Огня. В этом круговороте оказывалось, что "путь вверх и внизтот же самый". Следовательно, истории нет, впереди нельзя ждать новыхступеней к совершенству. Состояние Вселенной, созидаемой борющимися силами,состояние человечества, погруженного в "распрю", представлялось Гераклитувечным. Быть может, именно этот взгляд был одним из источников меланхолиифилософа и объясняет его загадочные слова, что вечность - это игра ребенка,переставляющего шашки (40). Мир рисовался бесцельным и даже бессмысленным;люди - это мимолетные участники бесконечно повторяющейся драмы, "родившись,они стремятся жить и тем самым умереть". А потом? Гераклит отвергалтрадиционное учение об Аиде и лишь туманно намекал, что "людей после смертито ожидает, на что они не надеются и чего себе не представляют". Вероятно,он верил в какую-то форму посмертного существования. Может быть, это былосоединение с мировым Огнем, за которым последует новое включение в потоквращающейся Вселенной... Как бы то ни было, все это звучало довольно пессимистически. Но здесь,однако, уместно задать вопрос: как же согласовать картину бессмысленнокипящей Вселенной с высшим Разумом, с Логосом? Ответ Гераклит давалрешительный и звучащий весьма сурово: "Для Бога все прекрасно, хорошо исправедливо, а люди одно приняли за справедливое, а другое за несправедливое(41). Это означает, что Божественное бытие живет своей жизнью, что оно несвязано с человеком, не считается с ним. Люди лишь страдательные существа,порожденные космической "игрой в шашки", где "все прекрасно, хорошо исправедливо". Верховный Огонь "отрешен от всего". Он находится по ту сторонучеловеческих ценностей. Человек для своей же пользы должен согласовать свою жизнь с природной.Мудрый может находить радость, мысленно созерцая панораму космическихсамовозгорании и затуханий, может упиваться ее величием и безмерностью. Этимон хоть в какой-то степени вознаградит себя за ту ничтожную роль, котораяотведена ему в мироздании. Ибо его мирок есть лишь "частный случай" подвижноцелого природы, он подчиняется тем же законам становления и гибели, что истихии.

X x x

О смерти Гераклита рассказывали странную историю: будто философ,пытаясь вылечить себя от болезни, обмазался навозом, а собаки, приняв его зазверя, растерзали. Этот рассказ о нелепой смерти (скорее всего вымышленный)может быть гротескным символом судьбы гераклитовской философии. Один изпервых мыслителей в истории, эфесский мудрец заговорил о Логосе, о разумномМиропорядке, но и он же в итоге пришел к "дегуманизации" этого порядка, кпризнанию вечности забавой ребенка. С ним произошло нечто подобное тому, чтослучилось и с Парменидом, который, отыскивая Божество в царстве чистоймысли, вернулся в конце концов к идее Рока. У обоих философов было одноуязвимое место: они хотели построить теологию, не отделяя Божественного отприроды, духа от материи. Естественно поэтому, что черты природного мира:внеморальная закономерность и детерминизм - были перенесены ими и на высшуюРеальность. Преодолеть это смешение двух планов бытия попытался последнийфилософ, которого дала миру азиатская Греция.