Моя семья

Я считаю, что я родилась в особой, уникальной стране и в особое, уникальное время. Конечно же, каждая страна, как и каждая эпоха, своеобразна и неповторима по-своему. Но я считаю, что моя страна и мое время особенно уникальны (далее я постараюсь объяснить почему).

Итак, я родилась в 1962 году от Рождества Христова в галактике Млечного Пути, в маленькой солнечной системе, находящейся где-то на задворках этой галактики, на небольшой, очень красивой голубой планете Земля, в стране под названием СССР, которая на тот момент была самым большим государством на этой планете и занимала 1/6 часть суши. Это была особенная, удивительная страна хотя бы уже потому, что в то время в ней проводился, пожалуй, самый масштабный, потрясающий эксперимент за всю историю человечества. Этот эксперимент состоял в том, что в СССР была предпринята попытка создать такое справедливое и человечное общество, которого еще никогда не было на Земле.

К сожалению, этот эксперимент был обречен на неудачу, и дальше я постараюсь объяснить, почему, с моей точки зрения, это произошло. Но то время, когда я родилась, то есть шестидесятые годы прошлого века с полной уверенностью можно назвать золотым веком этого государства. Тогда еще многие люди свято верили, что эксперимент этот удался, и социалистический строй в нашей стране будет существовать еще много-много лет. Позади были бесчисленные кровавые жертвы, которые потребовались для создания этого государства. Остались в прошлом революция, гражданская война, сталинские репрессии, Великая отечественная война. Впереди будут брежневский застой и стагнация, перестройка и крах великого Советского Союза. Но пока что это все далеко, пока что это государство переживает золотые годы своего существования.

Всего за год до моего рождение человек впервые полетел в космос. Постепенно люди приходили в себя после всех выпавших на их долю потрясений и кровавых времен, становились зажиточными. Развивалась культура. Повсеместно строились дома, больницы, детские садики, школы. Это действительно было какое-то удивительное время. Даже по старой документальной хронике тех времен хорошо видно, что люди тогда были какими-то особенными, проникнутыми верой в светлое будущее и большим энтузиазмом. А самое главное, люди тогда воспитывались и жили в духе коллективизма, взаимопомощи и поддержки, а значит, были намного гуманнее и человечнее, чем наше современное общество.

Но с другой стороны, уже тогда, а может быть, и намного раньше, стали закладываться основы того, что впоследствии приведет к разрушению этого государства и к полному краху проводимого в нем эксперимента. Я все это хорошо видела на примере своей семьи. И именно на данном примере я и хочу объяснить, что, на мой взгляд, послужило причиной этого краха.

***

К своему большому сожалению и стыду, я мало что могу рассказать о прошлом своей семьи. Я знаю и помню только дедушку и бабушку. Также я немного знакома по рассказам с жизнью своего прадедушки и прабабушки. И все. В этом отношении я восхищаюсь теми народами, которые знают свою родословную до седьмого колена и даже дальше, как, например, те же грузины, армяне, евреи и некоторые другие народы. Мы же, к сожаление, в большинстве своем - Иваны, не помнящие своего родства. И это одна из причин, которая не дает мне верить в долгое и светлое будущее своей страны и своего народа, потому что у каждого дерева должны быть свои корни, своя основа. Без прошлого нет настоящего и нет будущего. Поэтому я сейчас очень жалею, что у меня не было возможности записывать мамины воспоминания о нашей семье и ее детских и молодых годах.

Я знаю, что мои дедушка и бабушка, по всей видимости, выросли и поженились в нашем крае, в месте, которое вначале было поселком Юзовка, потом городом Сталино, а затем стало красавцем-Донецком. Непосредственно история моей семьи мне известна где-то с 20-х годов прошлого века – с того времени, когда дедушка и бабушка отделились от дедушкиной большой семьи и своими руками выстроили небольшой, но довольно просторный, саманный домик. Как мне рассказывала мама, в нем было четыре комнаты, кухня, кладовка, подвал.

В то время, как я поняла, Юзовка была поселком городского типа, жители которого были чем-то средним между горожанами и крестьянами. Они имели свое хозяйство и огороды, но, в то же время, занимались ремеслами. Мой дедушка выделывал овчинные шкуры и шил из них полушубки, валенки, сапоги, шапки-ушанки и другие подобные вещи. Бабушка, в основном, занималась по хозяйству и воспитывала детей.

Повторюсь, что до того момента, когда дедушка и бабушка построили свой дом, они жили в семье дедушкиных родителей. Семья была довольно большая. Вначале в ней было двенадцать или тринадцать человек. Но часть из них умерла. В живых осталось человек восемь или девять. К большому своему сожалению, я почти никого не знаю из дедушкиных родственников. У бабушки было две сестры. Старшая – Матрена, которую я называла баба Мотя, и вторая сестра – баба Шура, то есть Александра.

Я точно не знаю, по любви ли моя бабушка вышла замуж за дедушку, или нет, но в детстве у меня сложилось такое впечатление, что настоящей любви между ними не было. Да и, наверное, в то время вообще очень мало людей вступало в брак по любви. Нет, они не ссорились, не ругались, насколько я помню, но в то же время, я своей детской интуицией чувствовала, что между ними что-то не так.

Мама рассказывала, что бабушке очень нелегко было жить в дедушкиной большой семье. Ей приходилось всех обстирывать, обшивать, воспитывать меньших братьев и сестер дедушки. Одним словом, львиная доля всего этого большого хозяйства лежала на ее плечах. Конечно же, все это было очень тяжело. И здесь уж, как говорится, не до большой любви. Наверное, как и многие семьи, они жили по принципу «стерпится, слюбиться»,

После того, как дедушка и бабушка стали жить отдельно, у них родилось три дочери: старшая – Тамара (1921 г. р.), средняя – Любовь (1927 г. р.), и моя мама Лидия (1930 г. р.).

Несмотря на то, что мой дедушка и его семья жили в такие трудные, можно даже сказать, кровавые времена, все это как-то обошло их стороной. Не знаю, то ли им так сильно повезло, то ли они были настолько незаметны и неинтересны для истории. Правда, война их все же затронула, но не больше и не меньше, чем всех остальных.

Дедушку на фронт не взяли. Во-первых, возраст у него был уже не тот, здоровье не позволяло. А во-вторых, у него была броня – как я уже сказала, он шил валенки, полушубки, сапоги, в том числе и для фронта.

О военных годах у мамы остались, пожалуй, самые яркие впечатления. Как тяжело им тогда приходилось! Была немецкая оккупация, голод. Мама часто вспоминала, как в те голодные времена мечтала о белом хлебе и свежей булочке, и ругала себя, что не ела все это, когда была такая возможность в мирное время. На местность, где стоял их саманный домик, были ужасные налеты, как немецкой авиации, так и нашей. Дело в том, что этот домик был буквально окружен немецкими объектами. С одной стороны, в здании кинотеатра, находился склад горючего. Рядом с ним – склад медицинского оборудования. С другой стороны располагался немецкий госпиталь. Поэтому, видимо, наша авиация по наводке разведчиков часто бомбила эти точки и попадала по ним. Только каким-то невероятным чудом их домик не задели эти бомбежки, хотя, повторяю, он был в непосредственной близости от всего этого. Мама рассказывала, что во время таких налетов бабушка обхватывала их троих руками. Они прятались куда только могли: в подвал, под кровать, под стол. Ведь буквально каждая минута, каждая секунда могла для них стать роковой. Но, слава Богу, провидение уготовило им другую судьбу.

Как ни странно, но о немцах у мамы сохранились не очень плохие воспоминания. По ее словам, очень жестокими, очень жадными были передовые, наступательные войска, штурмовики, как их еще называли, которые приходили и забирали буквально все до крошки: млеко, брод, бутер, хлеб, масло, мясо, колбасу, яйца. Если они находили что-то спрятанное, то могли расстрелять сразу же на месте. Потом во время оккупации у них на постое находились штатские немцы, которые были более доброжелательными и, в принципе, не делали ничего плохого, а иногда даже угощали шоколадом и конфетами.

Кроме всего прочего мама еще рассказывала, как во время оккупации немцы устраивали публичные, показательные казни. Так, если они ловили кого-то на воровстве, то могли отрубить руку, а если человек попадался на этом второй раз, то он мог лишиться и второй руки.

Однажды мамину среднюю сестру Любу и бабушку захватили во время облавы и хотели угнать в Германию. Причем, не немцы, а наши полицейские, которые, по маминым рассказам, во многих отношениях были еще хуже фашистов. Любе на тот момент было лет пятнадцать-шестнадцать.

Бабушке тогда каким-то чудом, буквально на коленях, удалось уговорить полицаев отпустить их.

Еще мама вспоминала о том, как город по несколько раз переходил из рук в руки – его занимали то наши войска, то немецкие. За Сталино шли ожесточенные бои, в результате которых город почти что полностью был сожжен и разрушен. Но саманный домик моего дедушки и его семьи остался цел и невредим.

***

Наконец, наступил победоносный сорок пятый год, и война со всеми ее ужасами и лишениями осталась позади. Моей маме на тот момент было пятнадцать лет. Пора первой юности, когда так сильно хочется жить и радоваться жизни, тем более, после таких страшных потрясений. Но, к сожалению, маме не дано было испытать все это в полной мере. Ее, как, впрочем, и многих других молоденьких девушек сгоняли разбирать завалы, заниматься восстановительными работами, то есть, тяжелым физическим трудом. Они работали в холод, в грязь, снег, дождь… Мама рассказывала, как в шестнадцать лет она поступила ученицей в шляпную мастерскую, но проработать там смогла всего лишь несколько месяцев, потому что на этих работах по разнарядке очень сильно простудилась и заболела сначала бронхитом, а потом - тяжелейшим воспалением легких. Бабушка тогда буквально чудом вылечила ее с помощью такого народного средства, как столетник, мед и кагор. Вполне возможно, что корень всех ее болезней берет свое начало именно оттуда.

Но постепенно жизнь налаживалась. Город отстраивался. Не только отстраивался, но и очень сильно и быстро разрастался. Буквально за считанные десятилетия из небольшого городка Сталино он превратился в красивый миллионный город Донецк – столицу Донбасса. Так получилось, что маленький саманный домик моей семьи не вписался в новую картину быстрорастущего города, стал лишним. Поэтому его у дедушки забрали, а взамен дали две двухкомнатные квартиры в доме, в котором я живу по сей день. Это произошло в пятьдесят восьмом году.

Старшая мамина сестра Тамара вышла замуж и уехала из отчего дома еще до войны,, или во время ее. Если я не ошибаюсь, она закончила какие-то курсы, и стала преподавателем русского языка. Сначала тетя Тамара работала в Енакиево, а затем она со всей семьей переехала в Макеевку и стала работать вместе со своим мужем Михаилом в техникуме макеевского металлургического завода. Жили они там же, прямо на территории техникума, где им выделили, или построили небольшой финский домик. То есть, к тому семья старшей сестры уже давно жила отдельно. Но тогда они все еще очень тесно общались, часто привозили к бабушке и дедушке своих детей – Лену и Иру. Эти девочки буквально выросли на маминых руках, потому что, как я уже писала, моя мама очень любила маленьких детей. Для нее нянчить малышай было в радость.

Средняя дедушкина дочка Люба вышла замуж где-то уже после войны за Евгения, или дядю Женю, как я его называла, который был сначала постояльцем в их доме, а затем, следовательно, стал зятем. Поэтому дедушке выделили две квартиры (на две семьи). То есть, вначале им предложили на выбор взять либо одну трехкомнатную, либо две двухкомнатные, расположенные через стенку друг от друга. Моя семья, естественно, выбрала второй вариант.

При получении квартир им посоветовали проделать в общей стенке дверь и продолжить жить одной дружной семьей, как было до этого. Но, увы! Дверь эта так и не была проделана, а стена между семьями двух сестер с каждым годом становилась все глуше и глуше, в особенности, после смерти родителей.

В пятьдесят восьмом году, всего лишь за несколько месяцев до переезда на новую квартиру, у тети Любы и дяди Жени родилась моя двоюродная сестра Лариса. А через четыре года на свет появилась я. В то время это была еще во многом одна семья. Но разделение и обособление между сестрами началось уже тогда, хотя дедушка и бабушка, пока были живы, все это как-то сглаживали и скрепляли. Таким образом, в моем раннем детстве, о котором я уже рассказывала в начале этой книги, у меня было еще ощущение этой большой, общей семьи. Поэтому, возможно, впоследствии я так болезненно переживала ухудшение этих отношений и все большее и большее отдаление наших семей друг от друга.

Ларису тоже, можно сказать, вынянчила моя мама. Ее родители имели много друзей, поэтому часто бывали где-то в гостях, гуляли, веселились. Лариса же все это время проводила у нас, и называла мою маму – ма белая, а свою – ма черная.

Я же, когда появилась на свет, стала для нее чем-то вроде живой игрушки. Мама потом рассказывала мне, что когда я была еще совсем маленькой, Лора очень любила со мной играть и даже целовала меня.

Потом, когда мы стали с Ларисой чуть постарше, то у нас как-то так повелось, что она называла мою маму просто Лида, а я ее – просто Люба. Многие даже удивлялись этой нашей простоте в обращении к ним. Но мы так привыкли, а они, в свою очередь, ничего против этого не возвражали. Вот тетя Тамара, которая жила отдельной жизнью, для меня была тетей, а Люба была целиком своя. Не тетя, а просто Люба, и не тетя, а просто Лида.

***

Но потом, к сожалению, в этой большой и, казалось бы, такой дружной семье началось то, что у нас называется «бедные родственники и богатые родственники». У Сергея Довлатова есть один замечательный рассказ, который так и называется «Бедные родственники». Когда, уже будучи достаточно в зрелом возрасте, я прочитала этот рассказ, то просто поразилась, как точно и тонко он сумел подметить некоторые детали и нюансы этих отношений. И из этого я сделала вывод, что, к сожалению, все это происходило далеко не только в нашей семье, а было повсеместным явлением того времени. Но читать об этом – это одно, а наблюдать это внутри своей, некогда такой сплоченной семьи, - совсем другое.

С определенного времени дядя Женя очень быстро пошел в гору по служебной лестнице, стал делать успешную карьеру в торговой среде, и, в конце концов, занял очень выгодную должность. Вначале его назначили заместителем заведующего городского, или даже республиканского (точно не знаю) УКРКУЛЬТОРГА, ну а потом, в конце концов, и директором. А что такое, собственно говоря, представлял из себя в советское время этот УКРТУЛЬТОРГ? Это были такие базы (перевалочные пункты), на которые поставлялись культтовары со всех предприятий, чтобы затем распределять все это по магазинам. В основном, это были телевизоры, холодильники, магнитофоны, приемники, игрушки, куклы и многое другое.

То есть, в эпоху тотального дефицита дядя Женя и его коллеги могли свободно распоряжаться (в пределах допустимого, конечно) этими самыми дефицитными товарами, что, в свою очередь, подразумевало под собой потрясающие возможности и связи. Но самое главное, это была возможность распоряжаться и владеть тем, что могли себе позволить далеко не многие.

Поэтому, естественно, у дяди Жени и его семьи большой, а затем и цветной телевизор появился намного раньше, чем у нас. Но дело даже в этом.

Постепенно у них стал образовываться свой узкий круг общения, своя элита, в которую входили директора предприятий, крупных магазинов и баз. Мы же с мамой, жившие до моего шестнадцатилетия на одну ее зарплату, в этот круг не вписывались. Нет, я не могу сказать, что наши богатые родственники совсем от нас отказались и ничем не помогали. Что-то, конечно же, нам перепадало. Но это была самая малость, можно даже сказать, объедки с барского стола

***

По молодости Люба окончила какие-то медицинские курсы, и работала в больнице лаборантом – исследовала анализы. Но потом случилось несчастье: она заболела менингитом (это воспаление мозговой оболочки) – по всей видимости, заразилась от одного из анализов. Это произошло еще при бабушке. Тогда забота обо всех нас легла на мамины плечи: она ухаживала за бабушкой, ездила к Любе в больницу, по выходным навещала меня в санатории, помогала по хозяйству дяде Жене с Ларисой. В общем, для мамы это тоже был довольно сложный период.

Окончательно Люба так и не выздоровела, и больше на работу не вернулась. После этой болезни у нее на всю жизнь остались жуткие головные боли. Ей дали вторую группу инвалидности, и она вынуждена была стать домохозяйкой. Потом Люба окончила курсы кройки и шитья. Шила она очень хорошо. У нее был прекрасный вкус. Не знаю, зарабатывала ли она этим. Но шила Люба очень много: и себе, и Ларисе, и моей маме немножко, и новым знакомым, которые к тому времени стали ближе родственников. А вот мне…

Я очень завидовала новым красивым платьям Ларисы. Да, через какое-то время эти платья все-таки переходили, так сказать, по наследству мне. Но это было не то. Мне безумно хотелось иметь свое новое красивое платье, пошитое специально для меня. Вольно или невольно, но все это тоже закладывало мне какие-то определенные комплексы.

Став немного постарше, я стала завидовать их книгам. Дядя Женя в этом отношении был большой молодец, конечно. Они с Любой, как могли, старались повышать культурный и интеллектуальный уровень Ларисы, и поэтому собирали самые редкие подписные издания, хотя это тогда тоже было в большом дефиците.

Как я уже писала, с тех пор, как я научилась читать, книги были для меня особым богатством. Но, увы! Книжное богатство наших родственников мне не позволялось не только читать, а даже трогать. Исключением в этом правиле стали только те книги, которые не помещались в их шкафах, и хранились в нашем. Но даже это мне позволили далеко не сразу.

Но, к сожалению, мне не позволялось в их доме не только брать в руки книги, или что-либо другое, но и попадаться на глаза хозяина. Если, например, Люба брала меня днем на время к себе, пока мамы не было дома, то когда дядя Женя приезжал на перерыв, меня тут же отправляли домой. Мне это было необычайно горько еще и потому, что дядя Женя был для меня не только дядей – мужем тети, но и крестным отцом.

А Лариса, которая в детстве, по маминым рассказам, не спускала меня с рук, не могла смотреть, как я ем. Ее всю просто перекашивало. Поэтому есть мне в их присутствии тоже не позволялось.

Однажды папа подарил Ларисе на день рожденья роскошную гэдээровскую куклу.

Нет, у меня не то, чтобы не было кукол. Напротив, у меня их было даже много. Однажды, то ли на пять, то ли на шесть лет, мама даже подарила мне целый набор небольших простеньких куколок. Да и от Лоры мне переходили кое-какие ее игрушки. Но, в основном, это были наши обыкновенные, простые и даже немного грубоватые игрушки. Та же кукла была для нас – советских детей чем-то совершенно необыкновенным. К ней прилагался целый набор различных вещей и аксессуаров: два платья, пеньюар, сумочка, платочек, зеркальце, расческа, сетка для волос. А еще мне очень понравилось, что у этой куклы были длинные и очень густые каштановые волосы, которые можно было красиво причесывать и укладывать.

В общем, эта немецкая куколка завладела тогда всеми моими чувствами и помыслами. Мне казалось, что если у меня не будет такой же куклы, то я просто умру. Я маме так сказала.

Не знаю, то ли она дала дяде Жене денег, и он купил мне ее, то ли это была его собственная инициатива, но факт тот, что моя жгучая мечта осуществилась – мне на день рожденья подарили точно такую же куклу. В тот момент я, конечно же, была на седьмом небе от счастья. Но, как ни странно, прошло совсем немного времени, и я как-то охладела к своему подарку. Оказалось, что желание иметь эту немецкую куколку было во мне намного сильнее, чем само чувство обладания и наслаждение ею. Но я это поняла уже, когда выросла и начала разбираться в себе и своих чувствах.

А еще я поняла, что дело было вовсе не в самой кукле, как таковой, а в моем подсознательном ощущении обиды и социальной несправедливости, с которой мне пришлось столкнуться в своей собственной семье. Ведь ребенку не объяснишь, почему сестре подарили куклу, а ему – нет. Я вообще очень чувствительна к малейшим проявлениям любых форм несправедливости, тем более, внутри семьи. Я, может, не скажу об этом и постараюсь даже не подать вида, но в глубине души буду очень сильно и глубоко переживать и негодовать по этому поводу.

Расскажу, так сказать, для иллюстрации еще об одном тоже довольно показательном случае, который случился, когда мне уже было лет девятнадцать. Однажды, живя уже на новой квартире, наши родственники летом уехали надолго на отдых: сначала к друзьям в Москву, а потом в круиз на знаменитом Адмирале Нахимова, который, как известно, впоследствии затонул в страшной катастрофе. За сторожей своей квартиры они оставили нас с мамой.

Вначале я, конечно же, приняла их предложение с большим удовольствием. Мне очень хотелось хоть немножко пожить в их, как мне тогда казалось, потрясающих условиях, в этом, таком недоступном для меня, мире комфорта и благополучия. Но, как ни странно, потом мне там очень не понравилось, потому что это был бетонный дом, в котором летом стоит невыносимая жара, а три комнаты их квартиры по сравнению с нашими были какими-то маленькими и неуютными. Но, самое главное, там были низкие потолки, что после наших высоких потолков было не совсем комфортно воспринимать. Создавалось такое ощущение, что это низкое пространство давит и сжимает тебя.

Прожили мы с мамой в их квартире где-то около месяца. Наши родственники вернулись с отдыха ранним утром, где-то часов в семь. Мы с мамой еще спали. Не успев зайти в квартиру и по-человечески поздороваться, они стали нас будить и собирать домой. Они очень нас торопили, говоря, что у подъезда нас ждет шофер дяди Жени, который очень торопится. Однако по дороге домой этот самый шофер откровенно возмущался по поводу того, что они нас так быстро выпроводили и говорил, что вполне мог заехать за нами попозже.

Вернусь немного назад и расскажу о переезде наших родственников на новую квартиру более подробнее. Это случилось, когда мне было четырнадцать лет. О своем переезде они очень долго ничего нам не говорили. Потом мама ужасно обижалась, что они поставили ее об этом в известность чуть ли не в последнюю очередь, когда уже собирались. А собирались наши родственники, надо сказать, довольно долго – где-то полгода, или год. А еще мама очень сильно переживала по поводу того, что после их переезда я останусь совсем одна, без присмотра. Так, худо-бедно, но все равно с нами рядом были нечужие нам люди, и когда, например, мама уходила на работу, за мной и квартирой они хоть как-то присматривали, открывали двери учителям и так далее. Теперь же у нас не оставалось абсолютно никакой помощи.

Мама, как я сейчас понимаю, восприняла все это, как предательство со стороны Любы и ее семьи. Она так сильно переживала и плакала, что, как она потом говорила, наревела себе диабет.

С одной стороны, их переезд, конечно же, был вызван объективными причинами. Люба в то время уже очень сильно болела. У нее тоже была ужасная астма, которая началась намного раньше, чем у моей мамы. В старой же из квартире все окна выходили только на южную сторону, и не было балкона. Поэтому летом у них было очень жарко и душно. Люба постоянно жаловалась, что в этой париловке ей невыносимо тяжело. Да и потом, наверное, им захотелось большую жилплощадь – 3-х, а не 2-х комнатную квартиру. Поэтому дядя Женя, используя какие-то свои связи, добился того, что они получили новую квартиру. Но для моей мамы, как я уже сказала, этот переезд был одним их самых больших предательств в ее жизни. Ведь, как бы там не было, на этом некогда такая, казалось бы, крепкая и дружная семья рушилась окончательно. Они, конечно же, нам обещали, что будут очень часто приезжать. Но сложные отношения между нашими семьями и Любины болячки не дали выполнить это обещание даже на чуть-чуть. Они заходили и звонили к нам все реже и реже.

Вот из каких нюансов и деталей складывались эти непростые взаимоотношения между бедными и богатыми родственниками. Поэтому, естественно, отношения между мной и Ларисой, а также мамой и Любой ухудшались все больше и больше. Мама, конечно же, считала, что ее сестра ведет себя, мягко говоря, не по родственному, а Люба, в свою очередь, думала, что мама ей завидует. Я же, наблюдавшая все это как бы со стороны, в глубине души вынуждена была признать, что в какой-то степени они обе в чем-то, по своему, правы.

Конечно же, мне было очень тяжело все это наблюдать и переживать. Как я уже писала, такое отношение со стороны близких родственников тоже заложило во мне огромный пласт комплексов. Но с какого-то момента я стала стараться быть выше всего этого и не показывать вида, что мне больно. Да и, как бы там ни было, а я все равно их считала своими самыми близкими родственниками

Со временем отношения между мамой и Любой ухудшились до такой степени, что они уже просто не могли переносить друг друга. Их общение стало происходить только через меня – я была между ними посредником, так сказать, дипломатом. И так было до самой маминой смерти.

К сожалению, между мной и Ларисой роль такого посредника некому было выполнять. Поэтому мы с ней вообще практически не общались. Она не могла спокойно переносить меня, я – ее, хотя в глубине души признавала все ее достоинства и таланты. У Ларисы, как, впрочем, и у других моих двоюродных сестер, были большие способности к языкам и литературе. Она считалась лучшим филологом в своей школе. Там даже портрет ее висел на доске почета. Лоре предрекали блестящее будущее в области литературы, или журналистики. Кроме этих способностей меня всегда восхищало ее потрясающее чувство юмора, талант рассказчика и прекрасные актерские данные. Когда она, например, рассказывала что-нибудь из своей школьной, а затем и студенческой жизни, то это было насколько смешно, что я просто хохотала до упаду.

Действительно, Лариса в молодости была очень красивой и талантливой. Доброта была и есть, пожалуй, единственным, чего ей не хватает.

В то же время, как ни странно, мне иногда с Любой было легче разговаривать, чем с мамой. Легче, потому что она воспринимала многие вещи намного спокойнее, чем мама. Если мама была чересчур эмоционально и все воспринимала очень близко к сердцу, то с Любой такого напряжения я не испытывала, поэтому очень часто разговаривала с ней на всякие абстрактные темы, советовалась.

Вот так складывалась вся наша невеселая история о бедных и богатых родственниках. Уже с годами я поняла, что Люба с дядей Женей, по всей вероятности, считали мою маму неудачницей и не могли ей простить, что она разрушила свою жизнь, не сохранив свой первый брак. Это мне очень хорошо показал один довольно-таки странный случай…