Часть 2 10 страница

Часть 2

ЕPOV

- Проклятье, - выругался я опять, печально наблюдая, как ее дверь закрывается, отпуская волосы и стирая слезы. Я был гребано больным и уставшим от плача. Я был гребано больным и уставшим от потери всего.
Я был гребано выебан.
Она ненавидела меня. Это было даже хуже, чем я мог себе представить. Тот факт, что Карлайл принял меня назад, похоже, дал мне фальшивую надежду, что она позволит мне объяснить это ей, и она поймет. Но она не сделала этого, и я не был полностью уверен, что могу укорять ее за это. Я никогда не выглядел такой задницей, и это многое говорило. Я выебал ее и слинял, не связываясь больше с ней. Что еще она могла чувствовать, если не ненависть?
Когда наши взгляды впервые встретились в спальне, в ее глазах была особенная пустота, и я просто знал, что я выебан. Это напомнило мне, как она выглядела в нашу первую встречу – усталая, оцепенелая, и существующая, но не живущая. Худая, очень худая. И бледная. И она оставалась самым прекрасным гребаным зрелищем, которое я видел.
Движение за мной, следующее за знакомым вздохом, напомнил мне о присутствии Карлайла на лестнице. Прекрасно, горько подумал я о том факте, что он видел любую часть того, что сейчас произошло. К обиде добавилось унижение. Оглядываясь назад на свое поведение, как я умолял Беллу выслушать меня – на коленях – было унизительно. Мои комплексы пропали в эмоциях, которые провоцировало наше воссоединение. Теперь я чувствовал себя полным идиотом. И они были свидетелями. Восхитительно. Я не повернулся узнать его, опустил лицо в руки и громко пробормотал,
- Она ненавидит меня, - словно это объясняло мою неестественность и избавляло меня от стыда.
Я услышал тихий шорох шагов, приближающихся ко мне, и ощутил пальцы на моих волосах, нежно поглаживающих кожу головы. Это не похоже на Карлайла.
- Дай мне поговорить с ней, - женский голос, определенно не принадлежащий Карлайлу, насторожил меня, и моя голова дернулась в ужасе по направлению к голосу. Около меня стояла Эсме, нежно поглаживая мои волосы, и тепло улыбаясь мне. Ее глаза, похожие на глаза Беллы, были знакомыми и душевными, но не содержали презрения, как я ожидал. Ее выражение было одним из материнских сожалений – то, что я реально не видел по отношению к себе последние десять лет. Похоже, я как-то перенесся в какую-то кривую версию «Сумеречной зоны Форкса». Я медленно поднялся, бесконечно более униженный и скованный. Я перевел мой нервозный взгляд на Карлайла, с эйфорией наблюдающего за ее материнским поведением. Да, решил я. Определенно момент Сумеречной Зоны.
Мои глаза следили за ней, подходящей к двери Беллы и постучавшей, тихо требуя разрешения войти. И затем я запаниковал, задумавшись, что она собирается сказать Белле – как она собирается вбить между нами клин дальше, чем мы уже сами сделали это, потому что это было в ее интересах. Она тоже ненавидела меня.
Она продолжала стучать, и звуки протестов Беллы проникали через дерево. Эсме повернулась к Карлайлу и мне и закатила глаза, произнося одними губами «девушки». Карлайл тихо хихикнул, а мне не понравилась мысль о ее назойливости, но был таким дерьмовым трусом, что не сказал этого.
Эсме нежно продолжала убеждать какое-то время – и, признаться, неловкое напряжение в холле нарастало – послышался щелчок замка, и Эсме смогла войти.
Карлайл подошел ко мне и встал, глядя на закрытую дверь вместе со мной, не издавая ни звука. Мы ждали, похоже, вечность, не произнося ни слова, и навострив уши, чтобы расслышать то, что происходит внутри. Я хотел иметь рентгеновское зрение, или супер чувствительный слух, или…умение читать мысли.
Внезапно сквозь стены проник крик скептической, недоверчивой и разъяренной Беллы:
- Ты чокнулась и издеваешься надо мной?

-----

Карлайл пытался уговорить меня поесть, но у меня не было аппетита. Через четыре часа Эсме все еще не вышла из комнаты Беллы, и мое беспокойство росло с каждой проходящей минутой. Карлайл продолжал настаивать, что он «видел этих двух и раньше», и это было «ни кратко, ни приятно». Крики прекратились, и третий этаж наполнился любопытной тишиной, которая лишала меня мужества.
Я нервничал, обходя дом, потому что это было неудобно. Я все еще не знал, во что играет Эсме, и съежился при мысли о приветствии, которое я получу от Элис. Я остался в гостевой комнате на весь вечер по этим причинам. Кроме того, это было самое близкое место к Белле, которое она разрешила мне.
Я был достаточно долбанным там, где дело касалось ее, и провел много времени, размышляя, как вернуть ее хорошее отношение. У меня хватало времени. Мы жили в одном доме. Она просто не сможет вечно избегать меня, рассудил я, и я сделаю все, что угодно. Я пойду за ней куда угодно и уверю ее, что я один дам ей все, что ей нужно. Я буду открывать банки с маринадом, которые она не может сдвинуть, и достану тарелки с верхней полки, куда она не достанет. Если она попросит, я оскорблю себя любыми способами, только чтобы заставить ее улыбнуться.
Я съем ублюдочную грязь ради Беллы Свон. Грязь, жуков, все это громадное дерьмо.
Так безнадежно, как это виделось, я продолжал стряпать грандиозные интриги – поездка на белой гребаной лошади и вся эта чепуха. Это было нелепо и сентиментально. Она оказывала на меня этот эффект. Я балансировал на линии между признанием и решимостью. Признание было депрессивным допущением проигрыша, что Белла не будет больше моей девушкой. Эта мысль была невообразима. Но у решимости была своя собственная линия между нежным внушением любви и реальным гребаным запугиванием. Баланс было невозможно найти. И с увеличением количества жильцов в доме меня численно превосходила противоположная сторона.
И было еще кое-что, что я сильно хотел узнать, типа «дело» между Карлайлом и Беллой, возникшее раньше, которое он отказался объяснить, и что такого грандиозного случилось вчера. Я пропустил так много всего, и теперь чувствовал себя назойливым и исключенным – аутсайдером, которым я хотел быть всегда, кроме как сейчас, но был им.
В десять я услышал появление Эсме. Я лежал на гостевой кровати, в темноте, так что мог видеть свет из-под двери, когда она открылась. Я вскочил из моего положения и навострил уши услышать движение Эсме, спускающейся по ступенькам. После этого наступила тишина, и я размышлял над тем, чтобы подойти к ее двери. К несчастью, дать ей пространство виделось правильной вещью, так что я не пошел.
Делать «правильные вещи» часто вызывает сильное отвращение, заметил я.
Вместо этого я лег на кровать и наблюдал за серебряной полоской под дверью, надеясь, что она появится для чего-нибудь этой ночью позже. Я ждал два часа, зафиксировав глаза на пространстве между ковром и дверью, просто надеясь. Я не знал, будет ли она спать, но я не мог узнать, пока она не заговорит со мной опять. Я просто знал, что мои сны могут быть хуже, с тех пор, как я решил оставить свою мать. Я знал, что это будет ужасно и больно, я мне нужно было что-то, чтобы я мог оценить это, прежде чем с готовностью покориться этому.
Я задумался о воспоминаниях и ночных кошмарах Беллы. Я представил, как она падает в сон, и просыпается в панике и испуге, и мою грудь обожгло. Я пойду к ней, решил я в конце концов. Я взломаю гребаную дверь и лягу с ней, чтобы дать ей поспать. Может, Эсме и убьет меня, но это не будет хуже, чем сейчас.
В полночь мои веки задрожали, и мое спокойное дыхание убаюкивало меня. Дорога была длинной и истощила меня. Я размышлял над тем, чтобы капитулировать, когда увидел, что полоска, на которой были зафиксированы мои глаза, медленно осветилась. Я вернул себя в полное сознание так быстро, что моя голова закружилась. Я услышал тихий стук ее шагов и ждал, что она подойдет к моей двери и постучит. Хотя она этого не сделала. Она просто продолжала идти, пока не начала спускаться по ступенькам. Я выдохнул, только сейчас осознав, что я встал и задержал дыхание.
Я вышел из комнаты, решив последовать за ней, даже хотя понимал, что я пересекаю линию в реально гребаное запугивание. Я подумал, что всегда будет завтра и все это мучительное внимание к другим. Я тихо шел через темный дом, ожидая, что найду ее на кухне, но подойдя, выяснил, что она темная, как и все здесь. Я начал расстраиваться и отчаиваться одновременно и решил выйти наружу, и почувствовал себя идиотом, зная, что, похоже, я не найду ее там. Я уже собирался вернуться и посмотреть, может, она умудрилась вернуться в спальню, а я не заметил этого, когда я увидел ее.
Мое сердце гребано взлетело, когда я увидел ее темный силуэт дальше вышки. Это было существенно и многозначительно для нас, и она тихо ушла туда. Впервые со времени нашей ссоры я почувствовал проблеск надежды. Затем я вспомнил ее слова, и как она практически сказала, что ненавидит меня, и почувствовал тошноту. Я сглотнул и пошел к ней, представляя, что, возможно, это конец всего в том самом месте, где все началось.
Она спустилась на берег реки, когда я дошел до вышки, и я заметил что-то темное на деревянном столе. Наклонившись, я ощутил холодную кожу моей куртки. Я немедленно залез в карман и достал маленький медальон, о котором я так долго волновался в Чикаго.
Я пытался успокоить себя тем, что у меня все еще есть Карлайл. Я надел куртку, потому полуночный воздух был холодным и влажным.
Неторопливо, чтобы мое гребаное сердце не выскочило, я встал на скамейку и разместил мою задницу на столе, наблюдая за ней. Она стояла на камнях, глядя на реку, скрестив руки на груди. Приглушенное серебро недостаточного света не делало ее волосы сияющими или мерцающими, или любым этим идиотским дерьмом. Он делал ее серой, как на моих рисунках.
С тем, что показалось мне вздохом, она наконец повернулась ко мне и начала пересекать темное поле между нами. Если бы у меня была необходимая энергия, мои мышцы могли бы сжаться туже, напрягаясь от неминуемости ее горькой нахмуренности, которая испортила ее лицо. Она не встречала мой взгляд, когда подошла и выбрала перекладину, наклонившись на нее. Она не хотела быть где-нибудь рядом со мной. Это только усилило мою тошноту.
Мои брови свелись вместе, когда она уставилась на воду и полезла за пазуху толстовки. Она вытащила большой, толстый конверт и бросила его на стол со злым шлепком, который испугал меня до дрожи. Она не отводила своих глаз от ряби воды, и я осторожно добрался до конверта и поднял его изучить.
То, что я нашел внутри, оказалось страницами и страницами баланса кредитной карты, с мая по сентябрь. Я сосредоточился на списке покупок, чтобы получить некоторое представление о том, что она могла бы думать. Это было достаточно скучное дерьмо: чистящие средства, еда, бензин, много сигарет, даже…
- Цветы - для могилы моего отца, - объяснил я, нарушая тишину, прерываемую только шуршанием страниц. Для меня было немного самонадеянно предположить, что она подумает, что цветы предназначались какой-то другой девушке, но я чувствовал необходимость убедить ее.
Она подоткнула непокорный локон за свои волосы и кивнула, не встречаясь со мной взглядом. Я растерянно нахмурился, возвращая листы бумаги в конверт. Я не знал, что она хочет.
Чтение мыслей могло пригодиться прямо сейчас. Зная мою удачу, она оказалась бы единственным человеком в мире, защищенной от этого.
Она не смотрела в мои глаза.
- Ты бросил меня, - вдруг обвиняюще шепнула она. Ее кулаки тесно сжались под ее ребрами, так как она обнимала свой торс.
Я ощутил, что мои глаза и челюсть сжались.
- Сейчас я здесь, - защитился я, неспособный аргументировать это.
Ее глаза внезапно дернулись вбок, встречая мой взгляд, и сверкнули тем, что можно было ошибочно посчитать яростью, если не знать ее лучше. Я знал.
- Ты так просто не отделаешься, – выплюнула она, фальшивая ярость ее мысли заставила меня сглотнуть комок.
- Ты просто…бросил меня. И если ты бросишь свое кольцо мне в лицо и скажешь мне это еще раз, я, может, буду в лучшем положении, - прорычала она, и, более мягко, грустным голосом добавила,
- Как минимум, тогда я не буду… - ее голос сломался и она отвела свой взгляд к реке без уточнения.
В ее глазах вдруг отразились месяцы, полные чего-то, что я даже не мог реально постичь, и я, бля, ненавидел не знать глубины этого. У меня был этот потусторонний и действительно досадный момент мысленного оцепенения, в котором я не мог найти приемлемого ответа, и мое чувство охлаждения распухло до разочаровывающей степени. Я имел в виду, она практически просто призналась, что я прекратил наши отношения, или, как минимум, то, что она бог знает как долго думала, что я сделал это. Я не мог придумать никаких слов, чтобы они не были полны злости и самоотвращения. Тот факт, что вся эта беседа, похоже, может решить судьбу всего моего гребаного будущего с ней, не мог действительно помочь. Это было невероятное давление.
Неопределенно и осторожно, я ответил тихим шепотом, и даже не был уверен, хочу ли я, чтобы она его поняла,
- Только потому, что я уехал, не означает, что я не хотел тебя.
Я действительно хотел спросить ее, была ли она еще моей, но прикинул, что не готов для ответа.
Она оставалась недвижимой, опираясь на деревянную балку, не показывая, что она отдает дерьмо.
- Ты задница, - шепнула она, мышцы на ее челюсти дернулись и сжались.
Я со стыдом опустил мою голову и вздохнул.
- Да, - признался я.
- Но я действительно жестко пытаюсь не быть ею, - заявил я, исследуя ее внешний вид для вознаграждения и ничего не находя.
Ее волосы развевались вокруг ее лица сильным ветром и мои палицы дернулись, чтобы убрать их назад.
- Ты не подпускал меня, - сказала она реке, все еще неумолимая в своей решимости не встречаться со мной взглядом.
- Я могла бы понять, если бы ты просто….позвонил, или что-то такое, но…, - она внезапно остановилась и, похоже, не собиралась продолжать.
Но…
Но она не может понять.
Но она не может простить меня.
Но она ненавидит меня сейчас.
Тишина нарастала, и во мне нарастало разочарование и злость от того, что она не может закончить предложение. Я не был уверен, хочу я или нет узнать ответ, но мне нужно было, чтобы она знала, что я не просто вышвырнул ее. Мне на ум пришло, что я был исключен из всех маленьких событий ее жизни за последние месяцы, и я чувствовал ее на другой стороне от меня. Я задумался, как я мог, возможно, выразить, через что я прошел, чтобы быть здесь – в этот момент в ней – и какие различия это создает.
Это отчаяние начало увеличиваться, и я прикинул, что могу использовать ее молчание для последней попытки. С глубоким вздохом я начал.
- Когда я приехал в Чикаго и нашел мою мать, она была очень….
Она прервала меня короткой репликой,
- Эсме рассказала мне все.

BPOV

- Эсме рассказала мне все, - оборвала я, не зная, смогу ли я перенести все это еще раз. Воды реки текли с успокаивающим плеском, который не разрушал его бархатный голос. Мне было интересно, не разозлится ли он на Эсме из-за моего признания, но я не смотрела на него. Я не могла, точно так же, как я не могла быть рядом с его электричеством. Я не могла ясно думать, отвлекаясь на его соседство.
Когда в мою комнату часами раньше вошла Эсме, я ожидала, что ее неодобрение от близости Эдварда ко мне успокоит часть меня, которая сожалела, что оставила его там, в коридоре, плачущего. Признаться, именно по этой причине я разрешила ей войти. Честно, я была шокирована, когда она начала защищать его.
- Он уже прошел через многое, Белла, - произнесла она с ясно видимым сожалением во взгляде. Я была очень недоверчивой и разочарованной, но когда она села и начала излагать то, что ей рассказал Карлайл, все стало ясно.
Почти так же, как свинья выкармливает брошенных щенят, Эсме чувствовала ответственность за то, что Эдварда бросила и плохо с ним обращалась его собственная мать. Любая мать, имеющая половину сердца, грустила бы от истории Эдварда. От этого ее материнская натура вспыхнула, потому что он был сыном Карлайла, а она была, во многих смыслах, его второй половиной. Она с энтузиазмом вошла в свою роль, готовая защищать его от любого, кто может причинить ему вред, потому что Эсме была просто Эсме.
Это было сладким и сильно раздражающим качеством.
Я провела часы, выслушивая все, что Эдвард перенес в Чикаго. Его мать была невыносимым ребенком, и он взял на себя ответственность за заботу о ней, как будто она была одна. Если честно, я ни на йоту не понимала ее логику. Я все еще ненавидела ее каждой клеточкой своего тела. Я не жалела эту женщину. Настоящую мать ничто не удержит от заботы о ее ребенке. Эсме знала то, что никогда не знала Элизабет – твой ребенок важнее всего остального, включая скорбь.
Эдвард разрывался между двумя обязательствами. Теперь я понимала. Я могла понять, что он выбрал свою мать из всего остального. Что я не могла понять, так это почему он закрылся. Еще хуже, я не могла понять, почему он вернулся.
Я собрала в кулак свои нервы и наконец повернулась к нему, страстно желая удовлетворить свое любопытство. Он все еще сидел на крышке деревянного стола, поставив ноги на скамейку. Его взгляд был сосредоточен на его руках, которые лежали, сплетенные, между его раздвинутых коленей. Его волосы, такие длинные, закрывали его глаза от меня.
- Ты можешь уезжать, - уверенно сообщила я. Его глаза наконец поднялись ко мне, темные, зеленые и смущенные. Я уточнила.
- Ты знаешь, что она там, и ты ей нужен. Ты можешь уехать опять, - я не могла сдержать дрожи в своем голосе. Я думала об этом все эти часы, и мой разум пришел к единственному выводу: он уедет опять.
Он протестующе покачал головой, но я покачала своей.
Мой голос дрожал от эмоций.
- Ты ведешь себя так, как будто ты единственный, кто потерял свою мать, - выпалила я и сглотнула, пытаясь удержать взгляд на нем, но это было трудно. Мое зрение расплылось от слез, которые я не могла удержать, и я торопливо смахнула их, оставляя на холодных щеках мокрые дорожки. Я крепче обняла себя, и он явно делал усилие, оценивая смысл моих слов, наклонив голову и сосредоточенно сузив глаза.
Его резкие глотки воздуха и мое непостоянное дыхание – вот все, что можно было услышать долгое время. Я воспользовалась этим временем, чтобы попытаться укротить мои эмоции, но это было бесполезно. Я сдерживала их, не выдавала даже Кармен, и теперь они вышли из-под контроля. Мой подбородок дрожал, когда я, наконец, отвела свой взгляд от его наполненных горем глаз. Я знала, что он понял, что я имею в виду.
- Ты бы выбрала ее, а не меня, - тихо сообщил он, что вызвало внезапное, неумышленное рыдание из моей груди.
Я хотела запротестовать, но не могла. Моя любовь к Эдварду была бесконечной и безграничной, но за одно мгновение с моей мамой я выбросила бы ее. Это было непростительно. Я не помнила моих последних слов к ней, или как пахли ее волосы, и я отдала бы все, чтобы это вернулось. Если бы я могла своими руками повернуть время назад и стать беззаботной четырнадцатилетней девочкой, когда мама была моим лучшим другом, я бы сделала это. На самом деле, я бы бросила все – Элис, Эсме, Карлайла, Форкс – все. Я не могла примирить два конфликтующих вывода, что делало из меня одновременно человека, который может ошибаться, и полное чудовище. Вина была недостаточно сильным словом, чтобы описать, что я чувствую. Это все было заслужено и даже больше.
Самое лучшее в этом дне было то, что я ощутила, что Эдвард был более рациональным и здоровым в отношении разума. Теперь было очевидно, что Эдвард лучше справился с восстановлением. Он был готов наконец оставить прошлое и двигаться дальше, а во мне дремала правда под слоем, говорившим мне, что я никогда не остановлю эту власть обстоятельств.
Я истощилась за день и неделю, и последние пять месяцев, и два года. Я сжалась рядом с деревянной балкой, на которую опиралась, и прижала колени к груди. Я отвернулась от Эдварда и заплакала, потому что я не хотела, чтобы он видел мою слабость. Это вынуждало меня сдаться, от чего я успешно уворачивалась большую часть вечера.
За звуками моих приглушенных рыданий и стучащих зубов я не услышала, как он спрыгнул со стола и приблизился, но почувствовала это. На самом деле меня это не заботило. Моя слабость, подчиняющаяся его белому шуму, смотрелась нелогичностью на общем фоне. Я ощутила, как он остановился, коротко коснувшись меня, и знание, что мое прежнее поведение лишает меня того, что я явно хочу, выводило из себя.
Он искренне и осторожно сказал:
- Все в порядке.
Он успокаивал меня, и я неистово покачала головой в коленях.
- Я ужасный человек, - выдохнула я, потому что хотела, чтобы он не согласился, и не имела представления, что делать, если он сделает это. Наступила гнетущая тишина, и я почти ощутила, как в его разуме конфликтуют противоречия. Я также ощутила момент, когда он наконец решился воспользоваться случаем и приблизился достаточно близко, чтобы дотянуться до меня.
Я не препятствовала ему, когда его руки обняли меня, посылая его успокаивающие электрические импульсы через мое тело. Мои рыдания перешли во вздохи, я подняла голову и разогнула колени, страстно желая любого комфорта, который он давал мне. Я прислонилась к нему, ощущая его облегчение от моего признания, так как он сел, сажая меня на колени и крепко придерживая меня. Темнота и его волосы скрывали его вид. Запах его шеи и ощущение его рук, потирающих мою спину, были потрясающими, но я не могла улыбнуться.
- Все в порядке, - повторил он, на этот раз в мои волосы. Я чувствовала, как он сделал глубокий вдох и глубже прижался носом. Его руки теснее обхватили меня, вжимая мои плечи в его грудь, так, что, вероятно, он чувствовал боль.
- Если бы это было возможно, и я мог так сделать, то хотел бы, чтобы ты выбрала ее, - серьезно сказал он в мои волосы. Из моей груди вырвалось очередное виноватое рыдание, потому что я не могла принять от него такую жертву. Его руки еще сильнее обвились вокруг меня, и я развернула грудь так, чтобы мое плечо не утыкалось в его щетину.
Капитулируя, я жадно дышала им, подавляя мои рыдания и неровное дыхание. Его тесные объятия и постоянное зарывание в мои волосы на мгновение облегчили мою вину, потому что я знала, что все еще обладаю властью над его счастьем. Это не извиняло его, и это не заставит меня простить каждую его ошибку, но это облегчало мое смущение, хотя и было немного несправедливо.
Когда мои рыдания наконец прекратились, и я получила возможность развернуться к реке, положив щеку на его грудь, я ощутила мир. Плеск реки и ощущение его рук, лица и тела рядом со мной было недвусмысленно ясным. В любой другой момент это было бы полным совершенством. Вместо этого у меня были все эти вопросы и смущающие аномалии, которые в конце концов проникли через мое спокойствие.
Не встречаясь с ним взглядом, я прижалась к нему ближе и спросила.
- Почему ты не позвонил или не написал мне, или… еще что-то. Все, что угодно?
Его руки сжались, став невозможно жесткими.
- Я был таким гребано слабым, Белла, - тепло вздохнул он мне в волосы, вздрагивая.
- Я не уверен, что могу оправдаться, - пробормотал он, но продолжил до того, как я смогла запротестовать.
- Было, возможно, миллион причин. Я не хотел грузить тебя и не хотел… соблазняться чем-то легким. Так же ты была моим маслом, - он пожал плечами, как будто это что-то объясняло. Я в замешательстве нахмурилась, но он быстро добавил,
- Не бери в голову. Это действительно долбанный идиотизм.
- Это точно, - резко согласилась я, неспособная понять его объяснения и все еще не готовая притворяться, что сделала это. Он вдохнул, словно собирался заговорить, но быстро выдохнул и промолчал, держа меня. Мое несогласие не испортило спокойствие момента, и в моих глазах появилась тяжесть.
Прошло достаточно много времени, он вздохнул мне в волосы, длинно и явно капитулируя.
- Я знаю, что это не имеет большого значения, но ты неправа по поводу моего отъезда. Я не уеду, - обещал он.
- И я собираюсь выполнить это, увидишь. Даже если – даже если ты ненавидишь меня, - выдохнул он. Мои волосы и негромкость его заявления сделали его последние слова еле слышимыми, но я расслышала их.
Я закатила глаза и прижалась ближе
- Я не ненавижу тебя.
Я люблю тебя, ты, мелодраматическая задница.
Мне не нравилась необходимость отрицать любое количество будущих проблем, так что придержала этот факт при себе.
- Действительно? – спросил он, неуверенно, но с надеждой.
Мое разочарование вспыхнуло, и в это мгновение несдержанных эмоций я не смогла удержать его от незнания, какую сильную боль он причинил мне.
- Я ненавижу не тебя, Эдвард. Я ненавижу то, что ты разбил мое сердце, - процедила я сквозь стиснутые зубы. В моих волосах раздался резкий глоток воздуха, после чего его руки сжались и прижали меня невозможно близко.
Он торопливо заговорил, паническим голосом,
- Дерьмо, Белла. Я так гребано сожалею. Пожалуйста, поверь мне. Я никогда не хотел… я всегда хотел сделать тебя счастливой. Просто скажи мне как, и я сделаю это, - страстно настаивал он, одна из его рук сжала волосы за моим ухом, и он прижал мое лицо ближе к своей груди.
Я чувствовала, как в его руках пропадает сила, и он пытается жестко и неослабно сдержать ее. Зная, как это – чувствовать себя абсолютно изнуренным во всех смыслах этого слова, я вздохнула и почувствовала себя старше, чем я была в действительности.
- Я устала. Я хочу пойти в кровать, - ответила я, поворачивая мое лицо от реки в его грудь, последний раз вдохнув его аромат.
С паузой и мучительным вздохом он поднял меня с земли и осторожно дотронулся до моей руки. Его глаза все еще были темными и скорбными, восхитительные линии его губ нарисовались ниже в жестком неодобрении, и он внимательно изучал меня. Я взяла его за руку, ни секунды не думая, и повела его домой, оставляя конверт валяться на столе, потому что он больше не был мне нужен. Мы молча шли, его шаги не координировались с моими, и я задумалась, как можно одновременно чувствовать легкость и тяжесть.
Мы вошли в тихий дом, я потянула своей рукой за его руку, поднимаясь по ступенькам. Взгляд через мое плечо на его удрученные глаза сделал явно видимым его несчастье. От темноты коридора и тишины дома его поверхностное дыхание казалось тяжелым, когда мы поднимались на третий этаж.
Я остановилась перед дверью в гостевую комнату и повернулась к нему, но он уже стоял рядом, уставясь на ботинки.
- Мы сможем поговорить завтра? – шепотом спросил он, мрачно глядя на дверь, перед которой я стояла. Я закатила глаза и повернула ручку, наблюдая, как его брови хмурятся в замешательстве, вошла и включила свет, направившись к беспорядочно разбросанной одежде на полу, куда я же ее и бросила.
Когда я наклонилась поднять пару темных боксеров и белую футболку, он вошел за мной. Я повернулась к нему с робкой гримасой и прижала одежду к животу.
- Я сплю в этом, - пробубнила я объяснение, и его глаза мгновенно расширились. Мое смущение стало очевидным, когда я беспокойно вздохнула.
- Роуз конфисковала мои пижамы, - защитилась я, вспоминая день, когда она настаивала, чтобы я вылезла из постели и отказывалась вернуть мне мою единственную пижаму. В любом случае, я была счастлива спать в одежде Эдварда, но было очень неудобно признаваться в этом прямо перед ним.
На его губах возникла грустная улыбка, перед тем как раствориться, заменившись равнодушной маской.
- Спокойной ночи, - сказал он, придержав для меня дверь открытой, а я потащилась к нему. Вид недоумения на его лице, когда я продела палец сквозь одну из петель для ремня на его джинсах и потянула его в холл, был почти смешным.
- Что? – пробормотал он, явно озадаченный.
Я опять закатила глаза.
- Я же сказала, что устала. Я хочу немного поспать. Ты сказал, что сделаешь все, чтобы я была счастлива, правильно? – спросила я, в ожидании поднимая брови. На долю секунды его глаза опять ликующе засияли и сверкнули, перед тем как он вздохнул.
- Это, возможно, реально дерьмовая идея, с Эсме и всем… - он нервно остановился и бросил беспокойный взгляд в коридор. Как будто меня это заботило.
- Прежде всего, - я остаточно всхлипнула, продолжая тянуть его вперед, пока он не сдвинулся и не последовал за мной через холл.
- Нам обоим уже восемнадцать, - я открыла дверь спальни и, не беспокоясь, повернула свет, входя.
- И Эсме доказала… свою непрогнозируемость. Она или убьет меня, или станет нашим союзником. И давай больше не говорить о ней, - я пожала плечами и повернулась к нему.
На его лице было так явно написано огорчение, что я вздрогнула.
- Я пропустил твой день рождения? – протянул он, неловко стоя в дверях. Я кивнула и быстро отвернулась от него, входя в ванную.
Я закрыла дверь переодеться и попыталась задвинуть подальше появившуюся боль, вспомнив мой восемнадцатый день рождения на прошлой неделе. Это был непримечательный день, в который каждый пытался поднять мой дух, но безуспешно. К сожалению, я была полностью невыносима и не находила повода для праздника.
Когда я вышла из ванной в его одежде, он стоял в середине комнаты с руками, глубоко засунутыми в карманы его куртки. Он выглядел, как будто чувствовал свою неуместность, но на самом деле, он выглядел, как будто всегда считал, что будет стоять здесь в темноте, в этой позе, оглядывая комнату.
Когда его взгляд метнулся ко мне, я немедленно покраснела. Я, сомневаясь, пошла к кровати, ощущая его глаза на мне всю дорогу. Его боксеры были удобными и знакомыми, и свободно свисали с моей талии, но я чувствовала себя обнаженной и беззащитной, так что я быстро прыгнула в кровать и скользнула под одеяло.
Он неопределенно стоял в середине комнаты, после чего медленно снял куртку и бросил ее на диван. Он наклонился, расшнуровал кроссовки, снял их и поставил рядом. Я беспокойно ерзала под простыней, нетерпеливо ожидая его, и тревожно наблюдала, как он прошел к противоположной стороне кровати и залез под покрывало. Его глаза зафиксировались на мне, когда он приподнялся на матрасе и устроился рядом со мной.
Было тихо и спокойно, и мы оба лежали на спине в темноте, и даже хотя я нетерпеливо и беспокойно хотела оказаться в его руках, я была неуверенна.
- Знаешь, - шепнула я, и почувствовала, как его голова повернулась на подушке ко мне. Я сглотнула.
- Это не означает, что все в порядке, - предупредила я, наконец повернувшись к нему лицом и встречая его взгляд. Его глаза сверлили мои с болезненной чувственностью.
- Я просто… я не хочу никаких недопониманий, - уточнила я, неспособная дать ему лидерство, но нуждаясь во сне, спокойствии, и близости, которую он давал. Наверно, это было немного нечестно, и я ненавидела чувство, что использую его. Но у меня появилась небольшая уверенность, когда я изучила темные круги под его глазами, которые свидетельствовали о том, что ему тоже нужен отдых.
Он угрюмо кивнул, сглотнув, и повернулся лицом в потолок. Только я начала разворачиваться к нему, как он шепнул,
- Ты думаешь, может… - остановился он, внезапно закрыв рот. Я прекратила свои движения и умоляюще посмотрела на него. Он искоса глянул на меня, напрягшись.
- У меня есть еще какой-нибудь шанс? – спросил он умоляя, напрягаясь и не двигаясь.
Я нахмурилась и завершила свои передвижения, засунув руку под подушку и вглядываясь в него. Я рассмотрела вероятность того, что Эдвард будет здесь, со мной, и сдержит обещание никогда не уезжать, и я знала, что у него будет любой шанс. У него уже были мое сердце и душа. Было невозможно бороться со страстным желанием счастья и любви – особенно сейчас, когда я знала, как это – жить без него. Но я просто кивнула, не озвучивая ничего этого, потому что доверие надо заработать, и наконец осознала, какими хрупкими могут быть мои тело, сердце и разум. От моего кивка он заметно расслабился, закрывая глаза и благодарным вздохом, и наконец повернулся ко мне.
Его руки обхватили мой торс и крепко прижали меня к нему. Ощущение его груди рядом с моей щекой, и ног, сплетающихся с моими собственными, было знакомым, и успокаивающим, и правильным. Джинсы, которые были на нем надеты, были толстыми и царапали мои обнаженные ноги, и я напрягла свой мозг, вспоминая, где его пижама. Я задумалась, может, он оставил ее в Чикаго, и прикинула, что вполне мог. Затем я ощутила себя глупой, что думаю об этом, и переключила внимание на то, что делала его рука в моих волосах, лаская и поглаживая их на спине.
Его волосы стали мягче. Добавившаяся длина за месяцы его отсутствия сделала поглаживание их в чем-то различным, но все таким же успокаивающим. Это был Эдвард, просто его стало больше. Его отсутствие в чем-то изменило его, и я одновременно радовалась и пугалась, открывая это.
Я чувствовала его усталое и расслабленное дыхание в моих волосах, его губы на коже моей головы, его пальцы ног на моих лодыжках, и я улыбнулась. Впервые за много месяцев это была естественная и невымученная улыбка, и я позволила себе отпустить мой страх и злость, и боль прочь, и начала мурлыкать его знакомую песню. Это должно было стать коротким моментом чистого счастья, но я упивалась ощущением его любящих рук и пальцев ног, и губ. Я просто не знала глубину его привязанности и решительности, и может, он никогда не знал глубину моей. Я чувствовала тяжелый груз нелегкого знания, что многое так и не высказано. Я поклялась, как только почувствовала, что он спит в бесчувственном состоянии, что приложу столько усилий, давая Эдварду шанс, чтобы он довел его до конца.
Завтра, я начну рассматривать всю большую картину. Но сегодня ночью, убаюканные в белых стенах восстановленного святилища, мы могли спать, мирно сплетаясь в объятиях.