Часть 2 7 страница

Глава 46. Часть 2

Это ударило меня следующим утром, когда я лежала на кровати Эдварда, и так незамедлительно захватило меня, что я не могла сдерживаться.
Я вылетела из двери и пулей спустилась по ступенькам, следя только, чтобы не запутаться в собственных ногах. Дойдя до кухни, мои дрожащие пальцы нашли все выключатели на стене и осветили чистые поверхности ярким флюоресцентным светом.
Я открыла нижние шкафчики, слишком громко перебирая кастрюли и сковородки для дома, в котором все спят, но это не обеспокоило меня. Я нашла большой сотейник и вытащила его с металлическим звоном, отразившемся в комнате, и продолжала поиски. Осознав, что того, что я ищу, не существует, неконтролируемые слезы потекли из моих глаз, а руки лихорадочно забрались в рукава.
Только передвинувшись к соседнему шкафчику, когда мои руки начали перетряхивать все там с необузданным рвением, я боковым зрением заметила фигуру. Я сглотнула, пошатнувшись на холодной плитке пола, и в шоке прикрыла рот, увидев полураздетого Карлайла, стоявшего на пороге. Его сонные глаза прищурились от света. Он еще не пришел в себя и спросил хриплым от сна голосом.
- Что здесь происходит?
Я должна была ощутить вину за то, что разбудила его и побеспокоила мирный дом, если бы настойчивость моего внезапного желания не была такой ошеломительной.
- Почему у вас нет противня? – провизжала я взбешенным голосом, который даже встревожил меня.
Карлайл в замешательстве потер глаза.
- Пардон? – пробормотал он.
Моя грудь вздымалась от частого дыхания.
- Противни для печенья, Карлайл! У тебя нет ни одного! – где-то во время нашего обмена фразами по щекам покатились слезы, и теперь я делала все возможное, чтобы подавить рыдания, доносившиеся из груди.
Только когда настойчивость моего голоса наконец достаточно встревожила его, в кухне появилась Эсме со спутанными волосами и расширенными глазами, и в тревоге уставилась на меня.
- Что это? – спросила она, обходя Карлайла, пока он торопливо объяснял ей мои претензии по поводу отсутствия у него противня. Она нахмурилась из-за моих слез, продолжающих стекать по лицу, а я прижала колени к груди.
- Я не могу печь печенье без противня, - уточнила я очень жалким голосом, который прервался рыданиями. Я не могла объяснить, почему я была такой чрезвычайно иррационально нелепой, но по какой-то причине мне необходимо было сделать печенье. Это было настолько сильное желание, что я не могла уйти из кухни, пока не сделаю это. Я объяснила это Эсме самым нормальным голосом, какой могла изобразить, и в паническом замешательстве смотрела, как она исчезла из кухни.
Сильно расстроившись, я вернулась к шкафчикам и продолжила свои поиски чего-нибудь, на чем можно сделать печенье. Я думала, насколько плохими получатся печенья, если выпечь их в сотейнике. Достаточно плохими, решила я в тревоге. Какого черта у него нет собственного противня? А еще более важно, какого черта я делаю в доме, где нет противня?
Только я начала признавать, что проиграла, и собираться вернуться в спальню высмеивать мою абсурдную истерику, как в кухню вошла Эсме, все еще одетая в шелковую пижаму с большой коробкой в руках. Карлайл взял ее, поглядывая на меня с беспокойством и осторожно поставил ее на стойку. Я услышала отчетливый лязг, который заставил меня задуматься о содержимом коробки, и вскочила с пола, подбежав к ней. Карлайл и Эсме сели за стойкой, когда я с облегчением заглянула в коробку. Она принесла мне все, что могло потребоваться для приготовления печенья, и я руками вытерла щеки и смущенно поблагодарила ее.
Эсме улыбнулась и пальцами пробежалась по волосам.
- Нет проблем, дорогая, - с зевком уверила она меня, наклоняясь почесать лодыжку.
Я плавно работала на кухне, а они просто наблюдали за мной с сонными улыбками в спокойной тишине. Эхо от стука деревянной ложки, разбалтывающей тесто, успокаивало меня. Это было знакомо и умиротворенно. Мои последние всхлипывания смешивались с утешительными и тихими звуками выкладывания теста на противень.
Мы ждали, пока печенье испечется, ничего не говоря, и я нетерпеливо смотрела на дверь духовки. Мне были незнакомы приспособления, но духовка была современной, и содержалась в порядке, и я наклонилась изучить и использовать их получше.
Только когда я наконец достала печенье, я дала по одному Карлайлу и Эсме. Они, похоже, не помнили, что печенья могут быть горячими, и почти уронили их. Когда я подумала об этом, они оба засмеялись мне, и я почувствовала себя значительно лучше.
Я была уверена, что доктор Кармен вложила это в мою голову, и в любом другом случае разозлилась бы на нее за ее роль в моей истерике. Но пустота, пульсирующая в моей груди, уменьшилась, когда я сидела рядом с ближайшими людьми, которых могла назвать моими родителями и делила с ними мою компанию настолько хорошо, как могла предложить.
Они оба ликовали, когда я проинформировала, что опять пойду к доктору Кармен. Может, достать локтем до задницы будет не так уж плохо?

------

Школа началась через две недели, и доктор Кармен настойчиво утверждала, что мне необходимо как минимум два сеанса в неделю. Когда прошли предварительные сеансы, стало легче игнорировать ее «неортодоксальные» методы и авторитарное поведение с каждой новой полученной проницательностью, которую я забирала в спальню Эдварда. Она заставляла меня возвращаться к моей жизни в Финиксе до инцидента, и мы усиленно работали нашим способом, говоря об ее особенностях.
Она была терпелива, как Карлайл, и никогда не озвучивала впрямую желание, которое могло послужить спусковым крючком. Она настаивала, что мы пойдем медленно и работаем нашим способом над любой трудностью. Некоторых вещей я ожидала, типа небольших доз лекарств, которые мне выписал Карлайл. Она полностью не была похожа на любых моих предыдущих врачей и получала удовольствие, предлагая мне нетрадиционную помощь.
Я уже выходила из ее офиса за день до начала школы, когда она остановила меня одной из своих нетрадиционных идей.
- Что? – тупо спросила я, а ее улыбка расширилась и переросла в смех.
- Думаю, это будет для тебя очень эффективно. Ничего сверх программы, конечно, и инструктором должна быть женщина, - пожала она плечами, наклоняясь к блокноту и делая заметку, продолжая,
- Ты можешь выбрать карате или просто упражнения для самозащиты. Действительно, возможности выбивать дерьмо у манекенов беспредельны, - она опять хихикнула, и я кивнула, соглашаясь, коротко вспомнив катарсис от избиения Эдварда, прежде чем пульсирующая пустота в груди переполнила меня.
- Это прекрасно, - ответила я придушенным голосом перед выходом, реально благодарная, что наш сеанс закончен, и она не может обсудить эту особенную реакцию, хотя стойкость ее взгляда сказала мне, что в следующий раз она припомнит это.
Я поехала в школу следующим утром с Элис и Джаспером. Машина была тихая и заполненная отчаянием, ведь из нашего круга осталось только трое. Осенняя листва лежала на парковке на том месте, где обычно стоял вольво, когда мы вышли из машины. Люди, заполнявшие коридоры и двор, не обращали внимания на тяжесть этого дня.
Я начала без Эдварда. Я молча понимала, что у меня нет другого выбора. Пустота от его отсутствия хотя и уменьшилась, но и не исчезла. Когда я натянула капюшон на голову и начала мое медленное передвижение на первый урок моего последнего года, я вспомнила его. Я представила его руки на моей талии, его ласковое электричество и его восхитительную бдительность, дающую мне защиту и удовлетворенность.
Но он уехал.

Глава 47. «Double-Stuf Oreos (печенье такое готовое)»

ЕPOV

Солнечный свет проник сквозь неплотно закрытые шторы и искупал мой диван в пыльных лучах. Я быстро прикрыл глаза, услышав ее шаги, подходящие к парадной двери. Я спокойно дышал и знал, что она думает, что я сплю – я всегда притворялся спящим, когда она уходила из дома по утрам. Я знал, куда она уходит, и однажды остановил ее.
Но я почти хотел, чтобы не делал этого. Она провела весь день и всю ночь без спиртного, но ее тело стало таким, блять, зависимым от алкоголя, что без него она стала нетрудоспособной. Она не могла поднять стакан с водой, не расплескав его из-за дрожи, когда в конце концов решилась попить, и даже не удержала его. Так что на следующее утро я просто притворился спящим, когда она уходила. Я не мог остановить этого, и не мог наблюдать, как она уходит покупать это.
Я был в Чикаго шесть недель, и жил здесь четыре из них. Мои взаимоотношения с матерью становились в лучшем случае повышенно чувствительными. В худшем случае их не существовало. Я пытался постоянно позаботиться о ней, и она все время отталкивала меня, требуя, чтобы я уехал, так? чтобы она могла просто, блять, догнивать в одиночестве. Это была самая прискорбная и душераздирающая вещь, которую я видел. Она не врала, когда говорила мне, что проводит время, напиваясь до потери сознания.
Я не остался, потому что хотел посмотреть, как она увядает – я остался, потому что верил, что жизнь с ней – жизнь, о которой я мечтал так долго – будет не так ужасна, как это показалось в день моего приезда. Я остался, потому что был жадным и страстно желал ее признания. Я остался, потому что мой отец побудил меня поверить, что эта женщина была верной и чистой, и заслуживающей нашей безоговорочной любви и уважения. Я остался, потому что хотел все назад – что было иронично, потому что приехал отпустить все это.
В день, когда я послал письмо Белле, то ощутил, что часть моего сердца умерла. Не только потому, что я нарушил мое обещание, но и потому, что не имел представления, когда или если вернусь в Форкс. Если честно, я существовал день за днем, потому что, живя в существующем настоящем, был только один способ сохранить кусочек оптимизма. Я мог представить, как она читает это, и питал отвращение к тому ублюдку, который разобьет ей сердце. Тихий голос в моем мозгу задумывался: что, если ей будет лучше без меня в любом случае? Кроме всего, я был единственной причиной, удерживающей ее от улучшения, практически угрожая бросить ее, если она в конечном итоге капитулирует и примет помощь какого-нибудь идиотского гребаного шринка. Оглядываясь назад, это, возможно, был непростительный способ контролировать ее и связывать ее со мной, ограничивая ее свободу выбора. И теперь я обнаружил, что надеюсь, что она не послушает того, что сказал ей тогда – теперь, когда меня не было там помочь ей. Я не давал этим мыслям долго бродить, потому что не мог перенести мысли, что Белла найдет кого-то лучше, когда сможет, хотя знал, что она заслужила это. Я всегда знал. Все это гребаное фиаско только доказало это. Я не мог решить - хочу я, чтобы она поняла это или нет.
Решив остаться в Чикаго со своей матерью, я кое-что купил для этой дерьмовой дыры. Я чувствовал, что нехорошо использовать кредитку Карлайла, которую он дал мне на крайнюю необходимость, но решил, что у него в любом случае гребано много денег. Я найду способ отплатить ему за все позже, потому что не мог купить ничего на ее деньги.
Когда я спросил мать, как она умудряется жить, не работая, ее ответ взбесил меня. У моего отца была страховка, которую она получила после его смерти, а страховка за мой сгоревший и разрушенный дом добавила к этому немаленькую сумму. Она просто, блять, впилась в эти деньги и подпитывала свои привычки последние десять лет. Это было омерзительно и нагло, и если я не думал, что можно потерять еще больше уважения к ней, чем уже потерял, то доказал свою неправоту. Она застыдилась, признав, сколько денег предназначалось на нашу жизнь вместе, и практически все они были потрачены на ее пагубные привычки. Вот так я остановил ее от выпивки в тот день. Я воспользовался ее виной за деньги, убедив ее не покупать больше спиртного.
Конечно, теперь я покорно просто слушал, как она уходит из дома, как приходит домой, и как дверь ее спальни закрывалась, когда она жадно поглощала спиртное. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным, блять, неспособным помочь кому-то в моей жизни. Алкоголь не просто отключал ее, он был химически необходим. Даже хотя я понимал, что ее проблемы похожи на мои собственные, но проглотил ужас неудачи и решил сделать это в любом случае.
Я покупал ей еду и силой заставлял есть.
Я вычистил ее дом – если это можно назвать домом. Я чистил днями и расставил множество ловушек поймать грызунов, которые жили в стенах. Наблюдая за мной, моющим полы и скребущим стены и потолок, она настаивала, чтобы я прекратил, и, понимая, что я не сделаю этого, кротко предложила свою помощь – и я всегда отказывался. Я раздумывал увезти ее с собой, но, как бы дерьмово это место не выглядело, ей было здесь удобно. Где-то в моем мозге я сравнивал ее дом с ней и думал, что если я смогу сделать полы и стены чистыми и пригодными для жизни, может, у меня будет маленькая надежда исправить и ее тоже.
Я купил ей новое постельные принадлежности и подушки, и провел часы, отскребывая грязь с ее матраса, когда она отказывала всем моим постоянным предложениям купить новый. Ванная вызывала отвращение. Она рыдала, многократно извиняясь, когда увидела меня, отчищающего многолетний слой рвоты с кафеля. Мои действия в конце концов привели к успеху.
Через две недели я мог достаточно спокойно оставаться здесь. Это недостаточно сияло или было недостаточно чисто, но настолько близко подходило к пригодному для жилья, насколько возможно.
Моей следующей задачей было вымыть ее саму. Она потеряла все привычки, касающиеся гигиены, и это более чем немного отталкивало. Женщина, которая заставляла меня чистить зубы три раза в день и мыла каждый дюйм моего тела, носила на себе месячный слой грязи. Она протестовала, когда я пригрозил раздеть ее и засунуть в ванну. Осознав, что я применю физическую силу, она наконец уступила. Я воспользовался стиральной машиной самообслуживания в конце квартала и выстирал ее одежду. Большую часть я выбросил.
Все это сильно смахивало на заботу о ребенке, и постоянные проблемы успешно отвлекали меня от мыслей о Форксе. Я слышал ее шаги, подступающие к входной двери снаружи, и замер опять, когда она вошла. Теперь она вытирала свои ноги, ведь я прилагал очевидные усилия поддерживать это дерьмо чистым. Я слышал, как она прошла через холл в свою спальню и закрыла дверь.
Даже в сотнях милях отсюда, в Форксе, я не чувствовал себя настолько далеким от нее, как сейчас.

----------

Этим вечером, после всей этой чистки за последнюю пару недель, начались вопросы.
Не только мои, но и ее.
- Пожалуйста, расскажи мне, - умоляла она в третий раз, когда мы сидели за полуразвалившимся кухонным столом и ели нашу еду навынос.
Я вздохнул и сжал вилку крепче, протыкая морковку.
- Ты не хочешь знать этого, - честно ответил я, бросив на нее взгляд. Ее глаза были налиты кровью, и я мог сказать, что она выпила. У нее было короткое время полутрезвости в районе обеда, и я всегда пользовался полным преимуществом этого до того, как она вернется к себе продолжить знакомство с бутылкой.
Она нахмурилась на свой контейнер с едой и лениво ткнула в него. Она никогда не ела достаточно.
- Это не может быть так плохо? Люди, с которыми ты был? – спросила она тихим шепотом, не встречаясь со мной взглядом.
Половина моего сознания сомневалась, стоит ли выкладывать ей полную историю моей жизни в системе, потому что я знал, что только добавлю ей вины. Я не хотел нести ответственность за дальнейшее усиление ее и так снижающейся спирали. Другая, менее моральная половина моего сознания, хотела добыть доказательства, рассказав ей все. И, дерьмо, у меня были истории, которые весь остаток ночи заставят ее купаться в вине за ее ошибку отослать меня прочь.
Я просто не мог сделать этого. Я не хотел наблюдать за оболочкой женщины, становившейся оболочкой оболочки женщины. Это приведет к обратному результату и разозлит меня, если я расскажу ей все о своем жизненном опыте.
Я вздохнул и тревожно пробежался пальцами по волосам.
- Не все, - это не было ложью.
Она встретила мой взгляд и с любопытством немного наклонила голову.
- Ты расскажешь мне что-нибудь? – потребовала она, беря немного своей лапши.
Было неудобно рассказывать ей о Карлайле. Это как смешивать масло и воду, и мне не нравилась мысль, что она узнает об этой стороне моей жизни. К несчастью, это был мой единственный хороший жизненный опыт, который я мог пересказать.
- Когда мне было тринадцать, я попал в клинику с гриппом, - начал я, решив начать с моего первого столкновения с Карлайлом. Она отложила вилку и наклонилась вперед, внимательно слушая.
- Ешь, или я не буду рассказывать, - раздраженно выпалил я, и она быстро начала есть. Я сделал глубокий вдох и начал рассказывать ей о человеке, с которым провел последние пять лет моей жизни. Я рассказал о его работе и как хорошо он заботится обо мне. По некоторым причинам это было очень автоматически, но я старался говорить равнодушно. Я заметил, что чем больше я говорю, тем больше она ест, так что продолжал и рассказал ей о его доме – особняке в Форксе и наших ночах, проводимых за игрой в шахматы. Я даже коротко описал ей город. Я оставил за кадром все негативное в наших отношениях, насколько смог.
В конце истории она съела всю еду и типа нахмурилась на пустой контейнер, как будто она не замечала ничего, кроме как получения от меня информации.
- Звучит так, словно он хороший человек, - улыбнулась она после паузы и заправила волосы за ухо. Я продолжал есть, так что просто кивнул, соглашаясь, пока она наблюдала за мной. У меня появилась привычка, что кто-то наблюдает, как я ем, и призрак улыбки скользнул по моим губам, до тех пор, пока не осознал, что делаю – что я вспомнил.
- Может, я встречусь с ним когда-нибудь, - уклончиво сообщила она, и лапша, которую я проглотил, застряла у меня в горле.
Я неистово покачал головой, кашляя в кулак, чувствуя отвращение при мысли, что эти двое сойдутся лицом к лицу. Я не принимал мысль о Карлайле, встречающемся с этой женщиной. То, что я чувствую это, шокировало меня, но я осознал, что буду полностью гребано смущен и разоблачен, если он узнает, как она живет. И опять, масло и вода.
После мгновенного обоюдного протеста она в конце концов сменила тему, и я позволил ей уйти от стола в свою комнату.
Я не спал в эту ночь, лежа на диване и уставясь в потолок. Это было рискованно, и я знал, что Красная Белла только и ждет, чтобы я дошел до нужной стадии несвязности, чтобы появиться опять. Я не мог решить, что чувствую по этому поводу. Она реально, блять, раздражала, но я не видел ее с того дня, когда появился здесь и растерял мое дерьмо. Я осторожно придерживался моих до-Беллы правил сна. Только начиная качаться от истощения, я позволял себе заснуть, держа мои плохие симптомы под контролем. Я не мог решить, будет глупо или нет долго оставаться неспящим с целью увидеть ее. Хотя и держал эту возможность на задворках моего разума. Если я начну нуждаться в ней достаточно сильно, все, что мне нужно – это оставаться неспящим настолько долго, сколько возможно, и она будет здесь.

------

Я дал моей матери остаток недели задавать вопросы, всегда за обеденным столом, когда она была с наиболее ясной головой. Она хотела знать о моих успехах в школе, что всегда приводило к очевидной теме, что я пропустил последний месяц моего предпоследнего года. Я пожимал плечами и избегал вопросов о том, планирую я возвращаться или нет. Об этом было еще слишком рано думать – устрашающе рано. Ничего, кроме того, что могло случиться после захода солнца каждый день, не приходило ко мне. Я не мог привести себя к ответу на эти вопросы по очевидной причине.
Я не знал, где я буду.
Это ощущалось как другая сторона забора, и хотя трава еще не позеленела, говоря иносказательно, это было знакомо, и я ставил себя в положение ответственности за это.
Вечера шли, и она начала задавать вопросы, от которых в груди почти появлялась паника.
- Как это произошло? – спросила она однажды, ее глаза пристально изучали шрамы в форме зубов на моей шее.
Мои пальцы дернулись, и я сдержал себя от касания метки Беллы на мне.
- Не уверен, - ускользнул я и поспешно сменил тему.
- Ты когда-либо говорила с бабушкой? – хитро спросил я, на самом деле не интересуясь разговором двух людей, которые бросили меня, но зная, что эта тема достаточно отвлечет ее.
Точно как и ожидалось, ее взгляд стал обеспокоенным.
- Ты имеешь в виду родителей Эда? – ровно спросила она, уставясь в свой контейнер с едой. Я кивнул в ответ и выжидательно посмотрел на нее. Конечно, я не имел в виду ее родителей. Я никогда не встречал их раньше. Я даже не был уверен, живут ли они. Она вздохнула и бросила на меня короткий и нервный взгляд из-под ресниц.
- Они умерли несколько лет назад. Твой дед – первым, - шепнула она, встречая мой застывший взгляд.
- Сердечный приступ, - объяснила она, извиняясь.
- Твою бабушку свалил инсульт, - закончила она полным раскаяния бормотанием.
Я обдумал информацию о смерти моих дедушки и бабушки, прежде чем ответить.
- Так плохо, что я не смог извиниться. Они должны были… - мои слова прервались внезапным вопросом, винили они меня в смерти их сына или нет. После всего этого они не делали попыток связаться со мной. Я всегда считал, что они все трое имели одинаковые претензии. Но сейчас я знал правду, почему меня бросила моя мать, что означало…
Ее взгляд метнулся ко мне и она громко сглотнула.
- Это не то, что ты думаешь, - шепнула она, теребя салфетку, а в ее взгляде появилась полная абсолютная пустота.
- Когда они поняли, что случилось, я убедила их, что тебе лучше всегда быть в новом доме, с новой семьей, - бесстрастно объяснила она.
- Они хотели забрать тебя, но я боялась, что это будет очень близко ко мне, так что скрыла тебя, - закончила она, как будто описывала содержимое своего контейнера еды навынос, а не то, что могло быть рассмотрено почти как похищение ребенка.
Я был так разъярен, что сбросил свой контейнер с едой со стола, разбрызгивая по стене отвратительные брызги клейкой лапши, и вызверился на нее. Она украла у меня еще кое-что: любые отношения, которые я мог иметь со своими дедушкой и бабушкой – и теперь они оба умерли, и у меня не было надежды навести мосты между нами. Она украла так много – так много связей с моей настоящей семьей – и вместо признания моей злости она просто предлагает мне полностью гребано неподходящие извинения и убегает в свою комнату, как трус.
Следующей ночью мы поговорили больше о моих дедушке и бабушке и ее разумных объяснениях, почему она спрятала меня от них. Я не был удовлетворен ее объяснениями и каждую ночь вставал из-за стола расстроенный и огорченный ее высокомерием. Ее извинения были пустыми и бессмысленными для меня. Она предлагала мне не спокойствие, только замешательство и негодование с каждым ее признанием.
Шли вечера, и мои вопросы сократились до ленивых и иногда оскорбительных комментариев относительно ее бедного выбора и как много злости он добавил мне. Она начала задавать вопросы опять.
- Оно очень симпатичное, - шепнула она одним вечером. Мой взгляд проследовал за ее к моей руке, которая держала вилку. Она смотрела на кольцо кладдах. Я продолжал молчать, и ел, не подтверждая, что слышал ее комментарий. Это не было вопросом, но ее глаза любознательно расширились из-за единственного ювелирного изделия, которое я носил.
Я не мог представить, что расскажу ей про мою девочку даже больше, чем про Карлайла. Одна эта мысль привела бы к беседе, которая чувствовалась бы как грязнящая ее имя. Я даже не хотел говорить это в присутствии такого чистого отчаяния и враждебности. Она была особенная и святая, и я не мог говорить ее имя вслух в этой долбаной чертовой дыре. Это было невозможно – чувствовать ее на кончике своего языка и краешке своей души, и никогда не позволял себе отдать себе отчет в этом.
Было тяжело смешивать масло и воду, и, с каждым проходящим днем, я начал гадать, понимаю ли я, находясь за другой стороной забора, сколько теряю. Это была так гребано. Не имело значения, где я или с кем я был, я продолжал страстно желать кого-то еще и даже не удерживал то, что уже имел. Я хотел этого, но знал, что это невозможно. Похоже, каждая моя клеточка раскалывалась напополам между там и здесь. Не имело значения, как тяжело мне было поверить, что я должен был быть благодарен за то, что наконец получил мою мать назад, это всегда быстро заканчивалось, моя злость росла и я бездумно потирал это маленькое бронзовое кольцо.

-----

Было четвертое июля, и я начал наконец опять рисовать. Этого не хватало мне, пока я не наткнулся на магазинчик, в котором продавались точно такие же виды альбомов и графитных карандашей, и я сделал их запас. Фейерверки и парады на близлежащих улицах издавали приглушенный звук, проникающий через стены таунхауса. Яркие вспышки пиротехники осветили частично затемненную гостиную, еще больше определяя мгновение, которое я рисовал на бумаге передо мной: Белла наблюдает за новогодними фейерверками с берега реки в Форксе.
Мое зрение отчасти расфокусировалось, и это сделало задачу нажимания карандашом практически невыполнимой, но сейчас это не было долгим. Улыбка скользнула по моим губам, я убрал локон волос со лба и продолжил рисовать, полудовольный.
После минут прослушивания гула, треска и наблюдения цветных вспышек над моей бумагой я услышал тихий шепот, проплывший через мои уши и привлекший мое полное внимание. Мои глаза все еще были направлены на лицо на моих коленях, но я навострил уши, молясь, чтобы она вернулась сегодня ночью. Мне было стыдно, что я планировал это, и мое облегчение было осязаемо, когда я четко услышал ее.
- Ммм, - промычала она мягко, и я медленно перевел взгляд от моих коленей на фигуру в красном, которая стояла передо мной. Белла внимательно смотрела на рисунок, и я оценил каждый локон ее волос, каждую линию ее красных губ и нежность ее карих глаз, когда она подняла бровь.
- Мне не нравится это, - шепнула она, наконец встречаясь со мной взглядом, расстроенно нахмурясь, и свет фейерверков танцевал на ее светящейся коже.
Я скривился и пробежался пальцами через волосы, переворачивая страницу.
- Я знаю, - согласился я и незамедлительно начал новый, пока она бродила по голой комнате, ее красная юбка развевалась почти иллюзорно вокруг ее коленей. Если честно, мне больше не нравились мои рисунки.
Они не были цветными.
Я не мог показать жестокую красноту, скрытую под ее каштановыми волосами или нежный розовый цвет ее румянца. Это было все гребано серое и ровное от карандаша и бумаги. Недостойно. Белла не была серой. Она была красная, и каштановая, и розовая, и синяя, и оранжевая, и просто, блять… живая. В спектре не хватало цветов нарисовать ее, но если бы я думал, что мог, то провел бы остаток жизни за попытками.
Со вздохом я отложил альбом в сторону и сосредоточился на Белле. Она пристально изучала каждый уголок и трещину в комнате, над которой я так тяжело работал, чтобы вычистить.
- Пыльно, - прожурчала она, пробегая пальцем по дивану, останавливая на мне взгляд, прежде чем сесть.
Я опять скривился и лениво стучал карандашом в моей руке по бедру.
- Я не имею представления, блять, как вычистить диван, - пояснил я сухо, ненавидя, что она всегда указывает мне на все плохое.
Она пожала плечами и откинулась на диван, пока я анализировал механику галлюцинаций и может или нет ее вес оставлять отпечаток.
Дерьмо, мне нужно было поспать.
- Нам надо поговорить, - сказала она внезапно резким голосом, от которого я коротко вздрогнул. Я знал, что она могла быть раздражающей и надоедливой, но не грубой. Ее глаза сузились, глянув на меня в сторону, после чего перестали выражать что-то особенное.
- Ты кое-что потерял, - шепнула она странно обвиняющим тоном, и мои брови в замешательстве нахмурились. После мгновения тишины она повернулась ко мне, подгибая ноги под юбку и облокачиваясь на спинку дивана.
- Что-то, что тебе дали, Эдвард. Не изображай со мной идиота, - усмехнулась она, и я действительно, блять, отпрянул от ее ярости.
- Я не знаю, какого хрена ты говоришь, - раздраженно выплюнул я, раздумывая пойти спать прямо сейчас. Она не была прекрасной. Она не была похожа на мою Беллу.
Она фыркнула, локон ее волос отлетел от ее лица, и в ее глазах вспыхнуло бешенство.
- Крест, - прошипела она ядовито, и мое сердце упало в желудок, когда я понял, что она имела в виду.
Ночью, когда я уехал из Форкса, Карлайл безмолвно отдал мне знак, который я опознал как его семейное клеймо. Я видел его раньше на кольце Эммета и кулоне, который нередко носил Карлайл, но никогда не задавался вопросом, почему у меня нет подобного знака. Карлайл молча бросил маленький металлический диск в карман моей куртки прямо перед моим уходом. Я даже не понял, что это, пока был на вышке с Беллой. Я крутил его между пальцами, рассматривая его в скудном лунном свете моими усталыми глазами, перед тем как быстро спрятать его в моем кармане, сконцентрировавшись на нашей беседе, решив рассмотреть его позже, когда я уеду.
- Я забыл, - признался я задушенным шепотом. Я осознал, что я оставил его в куртке, когда отдал ее Белле той ночью. Это не было моей ошибкой. Я был настолько усталым, что не мог помнить мелкие детали того вечера.
Белла фыркнула и ее губы искривились в усмешке, и она наклонилась вперед, оказавшись в дюйме от моего лица.
- Ты даже не заслужил это, в любом случае.
Ее отвратительный взгляд сверлил мое лицо, и я проглотил ее слова. Она была права, конечно, но я не хотел эту версию моей девочки. Она сводила меня с ума. Я избегал сна только по одной причине – чтобы можно было видеть, как она наблюдает за фейерверками из окна, пока я рисую. Вместо этого она пришла только упрекать меня за ошибки.
С глубокой волной расстройства я пнул альбом на пол и быстро положил голову на подушку на моей стороне дивана. Я взбил ее несколько раз и закрыл глаза, готовый уснуть.
- Промурлыкай мне, - коротко приказал я, смотря на обратную сторону моих век.
- Нет, - скептически усмехнулась она где-то на моей стороне.
Я крепко сжал кулаки и сел лицом к ней со смертельным взглядом.
- Ты моя! – проревел я ей в лицо, реально, блять, расстроенный, что эта ночь не собиралась стать такой, как я планировал. Ее лицо осталось осторожно пустым, и я громко выплюнул в ее лицо,
- Ты делаешь то, что я скажу! – я подчеркнул это, показывая на мою грудь и она просто уставилась на меня.
- Если я хочу, что бы ты, блять, что-то делала, ты делаешь это, - рычанием закончил я. Как эта гребаная галлюцинация вообще работает? Я совсем не контролирую ее?
Ее красные губы сложились в ухмылку и она отклонилась на пыльный диван,
- Ну, управлять мною угрозами так хорошо сработало в прошлом, правда? – пропела она с самодовольной улыбкой.
Мои кулаки потянулись к моим волосам, и я жестоко стиснул их в расстройстве.
- Это не то же самое, - настаивал я, просто желая, чтобы она сотрудничала со мной, пусть только сейчас. Ее мягкий смешок приласкал меня, и я силой закрыл глаза.
- Просто, блять, забудь об этом! Я не хотел - …
- Эдвард? – робкий голос из передней внезапно прервал меня, и я повернул голову на звук. Моя мать сгорбилась рядом со стеной, очевидно, уже пьяная, и пыталась сфокусироваться на моем лице.
- С кем ты разговариваешь? – нечетко спросила она, немного наклонившись вперед перед тем, как опять выпрямиться.
Я отпустил мои волосы из захвата, пробежав пальцами через них, после чего поднялся с дивана и пошел к ней.
- Ни с кем, - пробурчал я, взяв ее за руку и отводя в спальню. Она подозрительно смотрела на меня, когда я опустил ее на матрас, но знал, что она, возможно, не вспомнит это момент утром.
Белла ушла, когда я вернулся на диван и медленно опустил голову на подушку. У меня не было преимущества ее мурлыканья, но глухие взрывы соседних фейерверков убаюкали меня в прерывистую дремоту, пока я боролся с виной за небрежно забытый знак Карлайла.
-----