Возвращение риска 11 страница

— к новой фирме.

■ Способность к спонтанной мутации. В экономическом мире говорят об «инновациях», как правило, но далеко не всегда,

— инновациях технологических.

■ Соперничество особей одного вида за право обладания ограниченными ресурсами. Исход, выраженный в продолжительности жизни и численности потомства, определяет фирмы-победители в борьбе за продолжение рода.

■ Механизм естественного отбора — это рыночный механизм распределения капитала и человеческих ресурсов, в рамках которого отставание карается смертью, а выживание становится «выживанием через отличие».

■ Простор для видообразования. Создание совершенно новых финансовых видов позволяет поддерживать биологическое разнообразие финансового мира на должном уровне.

■ Простор для вымирания. Некоторые финансовые виды покидают нас навсегда.

По своей сути вся финансовая история есть продукт институциональной мутации и естественного отбора. Свою роль в процессе играют случаи «дрейфа» (инновации или мутации, не являющиеся следствием естественного отбора) и «прилива» (инновации или мутации такого рода возникают, если, к примеру, китайские банки берут на вооружение американские приемы ведения бизнеса). Не обходится и без «совместной эволюции», когда различные финансовые виды вместе работают и вместе же адаптируются к новым условиям (как хедж-фонды и их главные брокеры). И все же главное — это рыночный отбор. Финансовые организмы борются друг с другом за доступ к ресурсам, которых не хватает на всех. В иные времена в определенных географических областях один вид достигает господства над остальными. Как правило же изобретательность конкурентов и появление на сцене новых героев мешают формированию жесткой иерархии, не о говоря уже о единоличном лидерстве определенной фирмы. Все здесь подчиняется единому закону: выживает сильнейший. «Эгоистичный ген» преуспевает в размножении и таким образом продолжает жить в организмах будущего; обладающие им фирмы будут процветать и задержатся на этом свете подольше²⁷.

Другое дело, что результатом эволюции вовсе не обязательно будет само совершенство. Появись он в удачном месте и в удачное время, и всего лишь «приемлемый» продукт мутации подчинит себе другие настолько чувствителен эволюционный процесс к изначальным условиям; иначе говоря, довольно хлипкое преимущество на старте вполне может обеспечить своему обладателю протяженный период главенства, даже не будучи лучшим из всех возможных начал. Хорошо еще помнить, что эволюция природы не синонимична ее прогрессу, как было принято думать раньше (особенно среди последователей Герберта Спенсера). Примитивнейшие виды вроде акул-ростовщиков и не думают вымирать, как не думают исчезать с лица земли прокариоты — безъядерные живые организмы, до сих пор опережающие все живое по количест­ву своих видов. Достигнутая эволюционным путем сложность устройства организма или фирмы не гарантирует их от печального исхода, который рано или поздно ждет почти все виды растений и животных.

Я готов признать, что аналогия с эволюцией заслуживает критики. Когда один организм заглатывает другой, мы говорим о «еде», когда то же происходит в мире фирм — о «слиянии» или «поглощении», могущем привести к новым мутациям. В мире финансовых услуг нет аналога полового размножения у животных (хотя заключение иных сделок нередко сопровождается грубыми тирадами с использованием сексуально заряженной лексики). Большинство мутаций в финансах — это продуманные, осознанные нововведения, не оставляющие места для случайности. Присмотревшись к переменам вокруг себя, фирма в состоянии адаптироваться к ним, и поэтому финансовую эволюцию (как и эволюцию культурную) сподручнее обсуждать в терминах Ламарка, а не Дарвина. Еще два ключевых различия мы обсудим подробнее, но немного позже. Несмотря на все вышесказанное, эволюционный подход дает куда больше ключей для понимания финансовых изменений, чем любая другая модель.

Девяносто лет назад немецкий социалист Рудольф Гильфердинг предсказывал неуклонное движение ко все более сильной концентрации финансового капитал (термин Гильфердинга)²⁸. И действительно, общепринятый взгляд на финансовое развитие — это взгляд с высоты крупных, успешных, выживших компаний. Фамильное древо Citigroup изобилует крошечными веточками (одна из них завершается City Bank of New York, основанным в 1812 году), которые со временем сливаются в единый могучий ствол — ныне здравствующий конгломерат компаний. Это ложный подход к финансовому развитию. Эволюция не заканчивается единым стволом, а начинается с него. Периодически ствол дает новые побеги: на свет появляются новые банки и финансовые институты. Тот факт, что по дороге более успешные фирмы поглощают слабые, не имеет отношения к делу. В процессе эволюции животные тоже едят друг друга, но вовсе не это порождает эволюционные мутации и все новые виды и подвиды. Я хочу сказать, что повороты финансовой истории мира редко когда можно объяснить положительными эффектами от масштаба и разнообразия производства. Как правило, истинный прорыв происходит под влиянием образования прежде неизвестных видов и не менее регулярных волн творческого разрушения, смывающих слабые фирмы с лица земли.

Давайте возьмем в качестве примера банки, розничные и коммерческие, — мало где еще найдешь такое биологическое разнообразие. Да, великаны вроде Citigroup и Bank of America все еще с нами, но Северная Америка, как и значительная часть Европы, может похвастаться сравнительно конкурентным банковским сектором. В последние годы главной ареной перемен стал сектор кооперативных банков: за крахом ссудно- сберегательных ассоциаций в 1980-х последовала волна укрупнений, и большинство банков перешли в акционерное владение. Когда я впервые задумался об этом, в развитых странах на грани вымирания стояли разве что банки государственные — в самом разгаре была приватизация. После финансового кризиса все изменилось до неузнаваемости. Национализация Northern Rock возвестила о возвращении государственного владения банками. В те дни, когда я переписывал послесловие для издания этой книги в мягкой обложке, было похоже, что власти США помимо своего желания возьмут контроль над Citibank, Bank of America и другими учреждениями, оказавшимися на грани банкротства.

С другой стороны, новейшая история финансов — это история умножения видов, история возникновения все новых типов финансовых институтов, и именно такой истории мы ожидаем от истинно эволюционной системы. На свет появились узкоспециализированные компании — например Capital One, начинавшая с потребительского кредита и только с потребительского кредита. Новые «бутики2 в мире банков пре­доставляют дорогостоящие услуги тем, кто готов платить. Банки «прямого пользования» могут работать без отделений, лишь бы клиенты имели доступ к телефону и интернету; этот феномен обнаружил себя совсем недавно и пошел в быстрый рост. Выход на сцену гигантских инвестиционных банков нисколько не смущал новых шустрых игроков — хедж-фонды, частные инвестиционные фонды и многие другие, что плодились и размножались изо всех сил. Как мы видели в шестой главе, страны — экспортеры промышленной продукции и энергии стремительно накапливали золотовалютные резервы и в конце концов произвели на свет новое поколение государственных инвестиционных фондов.

Как грибы после дождя росли не только финансовые фирмы — престанно ширился и набор доступных активов и услуг. Годы до 2007-го стали свидетелями безудержного увеличения спроса на ценные бумаги, обеспеченные активами, прежде всего бумаги с ипотечным покрытием. Многократно вырос объем рынка производных ценных бумаг, причем львиная доля деривативов продавалась вне биржи и с учетом запросов конкретных клиентов, не подчиняясь каким бы то ни было стандартам и не оставляя возможности для скорого урегулирования конфликта в случае кризиса; продавцы таких бумаг получали баснословные прибыли и не слишком задумывались о возможных печальных последствиях, да и вряд ли могли их предусмотреть.

Возвращаясь к нашей аналогии с эволюцией, можно сказать, что в последние два десятилетия финансовый сектор пережил свой Кембрийский взрыв: старые виды процветали, в то время как новых становилось все больше и больше. Как и в мире природы, отдельные гиганты не могли сдержать процесс эволюции и едва ли угрожали существованию сравнительно мелких видов. Как и в мире природы, размер в финансах решает далеко не все. По мере того как крупные акционерные компании становятся еще крупнее, они все сильнее вязнут в бюрократической волоките, тратят все больше ресурсов на издание ежеквартальных отчетов о своей деятельности, теряют в эф- фективности и дают шанс все новым видам маленьких частных фирм. Эволюцию не заботит ни размер вашего организма, ни то — до определенной степени, — насколько сложно он устроен. Главное — это уметь выжить и передать будущим поколениям свои гены. Если ваше предприятие будет давать высокую прибыль на капитал и служить примером для всех остальных, то вам нечего опасаться финансовой эволюции.

В мире финансов видообразование и мутации, как правило, эволюционировали в ответ на изменения конкурентной среды и иных внешних условий, а естественный отбор определял, каким чертам суждено стать успешными и распространиться по всему деловому миру. Периодически — как и в мире природы — спокойное течение эволюционного процесса нарушалось в силу геополитических потрясений и финансовых кризисов. Но есть и разница: гигантские астероиды (вроде тех, что в конце мелового периода стерли с лица планеты 85% населявших ее видов) атакуют биологическую систему извне, финансовая же система сама порождает кризисы. Среди таких «точек разрыва» — Великая депрессия 1930-х и Великая инфляция 1970-х, а соответствующие им эпизоды «массового вымирания» — это банковские паники в первом случае и коллапс Savings and Loans — во втором.

Нечто подобное, похоже, происходит и на наших с вами глазах. Начиная с лета 2007 года резко стали ухудшаться условия кредитования, пошли вниз цены многих активов, и многие хедж- фонды оказались в незавидной ситуации — требования клиентов о возвращении той или иной суммы могли означать мгновенную смерть. Даже лучшие из лучших, те, кому удалось без особых потерь преодолеть начальную стадию кризиса (вроде «Цитадели» Кена Гриффина), по итогам 2008 года понесли значительные убытки. Удар самой страшной разрушительной силы пришелся по банковской сфере. По оценкам Международного валютного фонда, обесценение американских ценных бумаг, обеспеченных активами, и других видов долга с высокой степенью риска привело к совокупным потерям порядка 2,2 триллиона долларов: На данный момент (февраль 2009 года) финансовые компании объявили о списании со своих балансов (то есть признали убытки таковыми) активов на 1,1 триллиона долларов — в лучшем случае половины общей суммы. С начала кризиса американские банки списали активов на 494 миллиарда долларов и мобилизовали 448 миллиардов нового капитала, оставив зазор почти что в 50 миллиардов. В массе своей банки стараются держать один доллар капитала на каждые 10 долларов активов, и тогда из предыдущего факта следует, что балансы банков сократятся еще на 500 миллиардов долларов или около того. Сказать легче, чем сделать: разрушение теневой финансовой системы с ее внебалансовыми конструкциями вроде структурированных инвестиционных фондов «обогатило» балансы банков миллиардами долларов прежде скрытых от посторонних глаз активов и обязательств. Вдобавок к этому многие клиенты из-за пределов финансового мира, напутанные недостатком ликвидности, принялись использовать заранее оговоренные кредитные линии, еще сильнее раздувая активы банков.

Кризис также поставил под сомнение адекватность действующих международных соглашений о контроле за достаточностью банковских капиталов (так называемые соглашения Базель-I и Базель-I!)[63]. Так, в среднем капитал современ­ного европейского банка не достигает и 10% его активов (а иногда и опускается до 4%) — против 25% в начале XX века. Возьмите Bank of America — в сентябре 2008 года его заемные средства превышали собственные в 73,7 раза (иными словами, капитал составлял всего около 1,4% от суммы активов). С учетом внебалансовых обязательств банка этот показатель поднимался до 134. В долг в это время брали все и помногу — совокупный объем задолженности корпораций, государств и отдельных граждан скакнул со 160% ВВП в 1974 году до 350% в 2008-м. Чтобы понять, насколько ключевую роль во всей этой истории играл потребительский долг, достаточно одного факта: без безумного потребления, подстегиваемого кредитами под залог росшей в цене недвижимости, реальный рост американской экономики в период правления Джорджа Буша-младшего составлял бы один жалкий процент в год. Сейчас мы наблюдаем конец этой эпохи постоянно удлинявшегося рычага.

Финансовый кризис убедительно опроверг тех, кто считал возможным развести в разные стороны процесс создания рискованных активов и управление финансовой отчетностью банков и таким образом достичь оптимального распределения рисков по финансовой системе. На деле все произошло почти с точностью до наоборот — риск накапливался в самом сердце финансовой системы. Кроме того, чрезвычайно уязвимой на поверку оказалась система секьюритизации активов — на своем пике эта новомодная идея отвечала за одну пятую часть всех сделок.

Возвращаясь к эволюционной точке зрения, можно констатировать, что по крайней мере один финансовый вид не смог пережить текущий кризис. Из игры выбыли инвестиционные банки, некогда — главные обитатели Уолл-стрит: кто-то обанкротился (как Lehman Brothers), кого-то (Bear Steams и Merrill Lynch) купили коммерческие банки, a Goldman Sachs и Morgan Stanley смирились с тем, что выжить они смогут только в качестве банковских холдингов.

Кажется, незавидная участь ждет и компании — страховщики облигаций. В других секторах речь идет скорее о сокращении поголовья, чем об исчезновении целого вида. Вряд ли кризис завершится без значительного количества слияний и поглощений среди коммерческих банков по обе стороны Атлантики, ведь сильные, как это обычно и бывает, не упустят шанса полакомиться слабыми. С таким прогнозом согласен Кен Льюис из Bank of America — в прошлом году он утверждал, что хорошо, если половина из 8500 американских банков сумеет продолжить работу и после кризиса. Впрочем, трудности, с которыми столкнулся сам Льюис после покупки Merrill Lynch, могут лишь отпугнуть потенциальных покупателей. На треть сократится и число хедж-фондов — менее успешные из них либо растеряют клиентов, либо будут поглощены особями покрупнее и посильнее[64].

Вполне возможно, что годы сразу после кризиса станут периодом появления на эволюционной сцене совершенно новых финансовых учреждений. И опять нельзя не дать слова Эндрю Ло: «Мы уже столько раз это видели — пламя пожрало лес, но сквозь выжженную землю очень скоро начинают пробиваться удивительной красоты ростки»²⁹. Может, сейчас самое время основать старый добрый коммерческий банк, который ставил бы отношения с клиентами выше погони за сделками и старался нажить доверие, столь бесславно растраченное многими прежде уважаемыми заведениями.

Мы не закончили перечислять отличия мира финансов от мира природы. Биологическая эволюция происходит в естественной среде, где почти все изменения — случайны (отсюда использованный Ричардом Докинзом образ слепого часовщика); эволюция финансовых услуг ограничена рамками законодательной базы, а та порождена своего рода -г- тут мы для порядка одолжим любимое выражение креационистов, противников Дарвина, — «разумным замыслом». Резкие изменения «среды обитания» финансовых видов качественно отличаются от резких изменений макроэкономической ситуации — эти последние как раз вполне уместно сравнить со случайными процессами в природной среде. Отличаются вот чем: правила поведения внутри финансовой системы там же и формируются, причем зачастую в роли лесников выступают бывалые браконьеры, хорошо представляющие себе механизм работы частного сектора. В итоге получается что-то сродни зависимости биологической эволюции от изменений климата. Новые правила и установления с легкостью оборачивают прежде выигрышные черты в ужасные недостатки, подъем, а затем и падение Savings and Loans были головокружительными во многом в силу сдвигов в американском законодательстве. Те изменения, которые, несомненно, будут сделаны по итогам кризиса нынешнего, в будущем могут привести к столь же неожиданным результатам.

Заявленная цель большинства регулирующих органов — обеспечение стабильности в секторе финансовых услуг; так, думают их руководители, удастся защитить потребителей — клиентов банков и «реальную» экономику, опирающуюся на промышленные предприятия. В соответствии с этим подходом финансовые фирмы в куда большей степени влияют на самочувствие всей экономики и отдельных людей, чем любые другие учреждения. Отсюда вывод: здравомыслящие «надсмотрщики» (и политики) должны из кожи вон лезть, лишь бы предотвратить возможное банкротство крупного финансового игрока особенно если в дело замешаны вклады населения. В августе 2007 года все опять пошло не так, и в центре многих дискуссий вновь оказался вопрос о том, насколько явные и скрытые государственные гарантии банкам потворствуют принятию безответственных, крайне рискованных решений* с расчетом на то, что государство не даст пострадать или погибнуть учреждению, которое посчитает «слишком большим, чтобы дать ему умереть» — по политическим ли мотивам или потому, что покойник утянет на тот свет слишком многих живых. Сквозь эволюционную призму проблема смотрится несколько иначе. Записывать какую бы то ни было компанию в категорию «слишком больших» не очень желательно, ведь без периодических всплесков творческого разрушения эволюционный процесс не будет протекать как следует. Законодатели и регулирующие органы должны хорошо помнить, что творилось с Японией в 1990-х годах: тогда от всего банковского сектора осталась лишь тень — и все потому, что политики поддерживали даже крайне неэффективные банки, не следя за списанием совсем уж безнадежных активов. Кого ни спроси, почти все уверенно отчеканят: в сентябре 2008 года властям следовало спасти Lehman Brothers от гибели. Но трудновато поверить, что у нас была возможность сохранить в живых и Lehman Brothers, и Merrill Lynch. Да, наверное Министерство финансов США недооценило возможные последствия банкротства Lehman, особенно для зарубежных держателей государственных облигаций США. С другой стороны, если бы не явственное ухудшение ситуации после краха банка, кто знает, удалось бы министерству воплотить в жизнь программу выкупа проблемных активов на сумму до 700 миллиардов долларов?

Подобная ситуация описывается английским термином mora! hazard, который едва ли можно перевести на другие языки с помощью пары коротких слов. Речь вот о чехе когда он освобождается от ответственности за последствия своих решений, индивид (компания, государство — в зависимости от контекста) часто избирает гораздо более рискованный вариант, чем в случае, если бы он отвечал за свои поступки. Суть здесь именно в увеличении риска — совершенно не обязательно, чтобы человек осуществлял выбор со злым умыслом, не обязательно даже делать этот выбор осознанно. {Прим. Перев.)

Каждый удар по финансовой системе означает все новые жертвы, а по-другому и быть не может. Ничем не сдерживаемый естественный отбор почти молниеносно отделяет сильные фирмы от слабых, причем последние становятся добычей первых. Очень часто после кризиса проходит вал законов и постановлений, призванных успокоить финансовую систему и защитить потребителя (избирателя). И тут надо хорошо понимать, что мягкие законы не только не в состоянии защитить от краха всех и каждого — они ни в коем случае не должны этого делать. Более семидесяти лет назад Иозеф Шумпетер писал: «Такая экономическая система не может отказаться от последнего средства полного уничтожения предприятий, совершенно неспособных перестроиться в соответствии с меняющейся ситуацией». По Шумпетеру, это означало ни много ни мало исчезновение «нежизнеспособных предприятий»³⁰.

Через некоторое время мы узнаем, достигли ли желаемого эффекта беспрецедентные меры правительств западных стран сумели ли те предотвратить полный обвал финансовой системы или просто-напросто помешали процессу финансовой эволюции развиваться в желаемом направлении. Американская Федеральная резервная система спустила уровень своей учетной ставки практически до нуля. Объединив усилия с Министерством финансов и Федеральной корпорацией по страхованию депозитов (которая, кажется, взяла на себя больше, чем может вынести), ФРС раздавала ссуды и гарантии и осуществляла вливания во множество финансовых учреждений — на общую сумму около 8 триллионов долларов. ФРС также инициировала программу с совсем уж непроизносимым названием Term Asset-hacked Securities Loan Facility (Срочная программа выдачи ссуд держателям бумаг, обеспеченных активами), в рамках которой до 1 миллиарда долларов будет потрачено в попытке возобновить процесс секьюритизации ссуд. Еще больше денег уйдет на рекапитализацию одних банков и, чего греха таить, национализацию других — уже сейчас очень похоже, что запущенная в марте 2009-го программа по оживлению балансов банков не решит все проблемы. На фоне перечисленных мер фискальная политика администрации Обамы с ее 787 миллиардами запланированных расходов кажется детским лепетом.

В обмен на спасательный круг банк передает государству почти полный контроль за своей деятельностью; уже сегодня многие американские банки чувствуют, что не могут заплатить топ- менеджерам столько, сколько хотели бы, или нанять желаемое количество иностранных работников. Значит ли это, что мы стоим на пороге возвращения к государственному контролю над финансовой отраслью, невиданному со времен последней мировой войны? По крайней мере в чем-то наша ситуация печально напоминает 1940-е. В ответ на колоссальное увеличение расходов государства подскочит дефицит федерального бюджета; в 2009 году он превысит 12% ВВП или, если хотите, 44% всех федеральных расходов. Похожий разрыв между тратами государства и налоговыми сборами наблюдался разве что в годы Второй мировой войны. Я пишу эти строки и гадаю вместе со всеми: кто же купит только что выпущенные облигации правительства США на сумму 1,75 триллиона долларов? Может, верные своему партнеру по Кимерике китайцы? Может, простые американцы, которые внезапно откроют для себя прелести бережливости? Или на помощь придет вооруженная печатным станком ФРС?

Пока я работал над книгой, у меня часто спрашивали, не дал ли я маху с ее названием. Вокруг нас свирепствует страшнейший со времен Великой депрессии финансовый кризис, и многим покажется, что запечатленный в словах «Восхождение денег» оптимизм несколько неуместен (осо­бенно тем, от кого ускользнет отсылка к «Восхождению человека» Якова Броновски). Я надеюсь, что даже скептики среди читателей убедились, какой удивительный подъем проделала наша финансовая система с момента своего зарождения среди менял древнего Междуречья. Кто бы спорил, на ее пути встречались и тупики, и ложные тропинки, и камнепады. Но и в худшие часы она, а мы вместе с ней не падали духом и продолжали восхождение. График финансовой истории мира не похож на прямую, но он идет вверх, и этим все сказано.

Вообще-то я вполне мог отдать должное гению Чарльза Дарвина и назвать свою книгу «Происхождение финансов», ведь мой рассказ — это рассказ главным образом об эволюции. Каждый раз, когда мы вынимаем купюры из банкоматов или вкладываем часть того, что зарабатываем, в облигации и акции, оформляем страховку на автомобиль или берем ипотечный кредит, а потом и еще один, а может быть, мужественно перестаем инвестировать все средства в недвижимость и делаем ставку на развивающийся рынок, — так вот, каждый раз мы совершаем сделку, уходящую своими корнями в глубокую древность.

Многие сегодня рассуждают о «смерти капитализма» или «конце рыночной экономики», как если бы государство представляло собой альтернативу финансовым рынкам. В исторической реальности — и теперь вы, читатель, знаете это не хуже меня — государство и финансовый рынок всегда и везде существовали в симбиозе. Именно нужды государственных финансов привели к возникновению таких новшеств, как центральный банк, именно благодаря им на свет появились рынок акций и рынок облигаций. Сегодня я тверже, чем когда-либо прежде, убежден: без полного понимания происхождения финансовых видов мы не сможем как следует прочувствовать главную истину мира денег. Вопреки недавним заявлениям президента Германии, финансовый рынок вовсе не «чудовище, которое нужно как можно скорее обезоружить»³¹; каждую минуту каждого рабочего дня в зеркале финансовых рынков отражается все человечество — люди, которые беспрестанно навешивают ценники на самих себя и на все, что их окружает.

Стоит ли винить зеркало в том, что оно одинаково четко показывает наши достоинства и недостатки?

Слова признательности

Труд писателя индивидуален по своей природе, и вместе с тем ни одна книга на была написана без участия других людей. Я благодарен сотрудникам следующих архивов: Амстердамского исторического Музея, Национальной библиотеки (Париж), Британского музея (Лондон), Музея хлопка (Хлопковая биржа Мемфиса), Национального архива Голландии (Гаага), Музея Луизианы (Новый Орлеан), архива Медичи в городском архиве Флоренции, Национального архива Шотландии (Эдинбург), Национальной библиотеки (Венеция), архива Ротшильдов (Лондон) и архива «Шотландских вдов» (Эдинбург). Многие ученые и библиотекари были так щедры, что откликнулись на мой просьбы о помощи. В частности, я хочу поблагодарить Мелани Эспи, Тристрама Кларка, Флоренс Грошенс, Франческо Гуиди-Брусколи, Грега Ламбуси, Валери Моар, Лисбет Штрассер, Джонатана Тейлора и Людовика Вагенара. Неоценимую помощь в исследовании материала для этой книги мне оказал Эндрю Ново.

Особо хочу поблагодарить обитателей мира финансов, которые не только побеседовали со мной, но и любезно разрешили поделиться их мудростью с читателями. Это Доминго Кавальо, Джозеф Дифатта, Джон Элик, Кеннет Гриффин, Уильям Гросс, Хосе Пиньера, лорд Ротшильд, сэр Эвелин де Ротшильд, Ричард Скраггс, Джордж Сорос, Джордж Стивен­сон, Кармен Веласко, Пол Волкер, Шерон Уоткинс и Роберт Зелик. Я узнал много нового, пока общался с участниками конференций, организованных Morgan Stanley и GLC Partners.

Работа над этой книгой шла по обе стороны Атлантики, и по обе стороны океана издателем книги был Penguin. В Нью-Йорке я был рад и польщен, когда впервые получил шанс поработать с замечательным редактором Энн Годофф. Саймон Уиндер из лондонского отделения сделал все, чтобы в рукописи не осталось ни одного непонятного термина. Майкл Пейдж осуществил превосходную правку всего текста. Я также хочу сказать спасибо Ричарду Дюгуи, Рут Стимсон, Рози Глейшер, Элис Доусон, Хелен Фрейзер, Стефану Макграту, Рут Пинкни и Пенелопе Воглер.

«Восхождение денег» — уже четвертая подряд моя книга, которая изначально задумывалась как проект одновременно книжный и телевизионный. Я в долгу перед Джулианом Беллами, Ральфом Ли, Кевином Лиго и больше других — перед Хэмишем Майкура с английского Channel 4. Даже неизбежные в таком деле разногласия между нами неизменно порождали новые идеи. Стивен Сигаллер с нью-йоркского W-NET/Channel 13 поддерживал меня во всем. Я особенно благодарен тем сотрудникам Channel 13, кто занимался финансированием проекта, а направляла их в этом Барбара Бантивольо. Chimerica Media — это группа удивительных людей, только благодаря которым и книга, и телевизионный сериал все-таки были доведены до конца. Среди них наш замечательный оператор Дьюальд Аукема и его помощник Вон Мэттьюз, наша ходячая энциклопедия Розалинда Бентли, Пол Парагон и Рональд ван дер Спек, время от времени занимавшиеся звуком, помощник продюсера Джоанна Поте, Вивиен Стил, которая руководила производственным процессом, и Шарлотта Уилкинс, управлявшая всеми нами — как и Гедда Арчбольд до нее. Что же касается моих товарищей по Кимерике Мелани Фолл и Адриана Пеннинка, давайте скажем так — без них «Восхождение денег» так и осталось бы задумкой.

Успех съемочного процесса зависел от массы людей, в том числе и от тех, кто не жалел времени и усилий на решение самых насущных проблем. Я благодарю Серхио Балливиана, Рудра Банерджи, Матиаса де са Морейру, Макарену Гальярди, Лоренса Гранта, Хуана Харрингтона, Фернандо Мекленбурга, Александру Санчес, Тизиану Тортароло, Халифа Трупа, Себастьяна Вентуро и Элко Вейзелара. Мой друг Крис Уилсон умудрился сделать так, что я не опоздал ни на один самолет.

Мне невероятно повезло: я пользовался услугами лучшего в мире литературного агента, Эндрю Уайли, и «Уайли в мире британского телевидения», Сью Эйтон. Нельзя не упомянуть и Джеймса Пуллена, равно как и всех остальных сотрудников агентства Уайли в Лондоне и Нью-Йорке.

Историки, экономисты и знатоки финансового дела прочитали в черновике всю рукопись или ее часть и сделали важные замечания. Я восхищаюсь щедростью Рави Абделаля, Юэна Кэмерона Уотта, Ричарда Карти, Рафаэля Дителлы, Мохамеда Эль- Эриана, Бенджамина Фридмана, Бригитты Грэнвилл, Лоренса Котликофа, Роберта Литана, Джорджа Магнуса, Иэна Мухерджи, Грега Питерса, Ричарда Робертса, Эммануэля Романа, Уильяма Зильбера, Андре Стерна, Лоренса Саммерса, Ричарда Силлы, Нассима Талеба, Питера Темина и Джеймса Тиша. Естественно, во всех ошибках, касающихся фактов и их толкования, виноват лишь я один.

Я собирал материал, а затем писал эту книгу в состоянии тяжелого эмоционального потрясения. Мне удалось закончить ее только благодаря пониманию и поддержке трех университетов. Я благодарю руководителей колледжа Иисуса и колледжа Ориел в Оксфорде, преподавателей и сотрудников, а также всех, кто помогал мне в Бодлианской библиотеке. Не могу не упомянуть и Института Гувера в Стэнфорде: я в долгу перед Джоном Рейзианом и его чудесными коллегами, в особенности перед Джеффом Блиссом, Уильямом Боннетом, Ноэлем Колаком, Ричардом Соузой, Шелесте Шето, Деборой Вентура и Дэном Вильгельми. Некоторые ученые из Инсти- тута Гувера помогали мне работать над книгой, выступая источником вдохновения, — это Роберт Барро, Стивен Хабер, Алвин Рабушка и Барри Вайнгаст.