Тринадцать

Игнациус открыл глаза и увидел, как над ним парит что-то белое. У него болела голова и пульсировало ухо. Потом в изжелта-небесных глазах медленно прояснилось, и, превозмогая боль, он осознал, что смотрит на потолок.

— Так ты проснулся уже наконец, мальчик, — раздался где-то рядом материнский голос. — Поглядите тока на него. Вот теперича нам действитьно конец.

— Где я?

— Только не умничай тут со мной, мальчик. И не думай со мной, Игнациус. Я тебя предупредила. С меня же ж хватит. Я ж не шучу. И как же ж я тока людям в глаза смотреть щас буду?

Игнациус повернул голову и огляделся. Он лежал в клетушке из ширм. В ногах его постели прошла медсестра.

— Боже милосердный! Я в больнице. Кто у меня врач? Надеюсь, вы были настолько самоотверженны, чтобы обспечить мне услуги специалиста. И священника. Пусть придет служитель культа. Я посмотрю, приемлем ли он. — Игнациус оросил нервической слюной простыню, снежной шапкой покрывавшую гору его живота. Он дотронулся до головы и нащупал бинты, облепившие его мигрень. — О, мой Бог! Не бойтесь рассказать мне всё, мамаша. Судя по боли, терзающей меня, ранение довольно фатально.

— Заткнись и посмотри вот сюда, — чуть ли не заорала миссис Райлли, швыряя прямо на перевязку Игнациуса газету.

— Сестра!

Миссис Райлли сорвала с его лица газету и захлопнула ладонью мокрые усы.

— Закрой же ж ты рот, самашетший, да погляди тут вот на эту газету. — Голос у нее срывался. — Нам конец пришел.

Под заголовком, гласившим: «ДИКИЙ ИНЦИДЕНТ НА КОНЬЯЧНОЙ УЛИЦЕ», — Игнациус увидел размещенные в ряд три фотографии. На правой, точно восходящая звезда сцены, скалилась Дарлина в своем бальном платье и с какаду на руке. На левой Лана Ли прикрывала лицо от фотокамеры, забираясь на заднее сиденье патрульной машины, где уже виднелись три коротко стриженные головы членов дамского вспомогательного корпуса Партии Мира. Патрульный Манкузо в рваном костюме и фетровой шляпе с обломанными полями важно придерживал дверцу. В центре обдолбанный негр ухмылялся, глядя на что-то напоминавшее дохлую корову на мостовой. Заплывшими глазами Игнациус тщательно осмотрел всю центральную фотографию.

— Вы только поглядите, — загромыхал он. — Каких только болванов нанимает себе в штат фотографов эта газета? Мои черты едва различимы.

— Ты почитай, почитай, чего под картинками написали, мальчик. — Миссис Райлли ткнула пальцем в газету так, словно хотела насадить фотографию на кол. — Ты почитай, Игнациус. Что, ты думашь, на Константинопольской улице люди говорят, а? Давай-давай, читай мне вслух, мальчик. Большая драка на улице, грязные картинки, ночные дамочки. Все тут есть. Читай, мальчик.

— Лучше не буду. Статья, вероятно, полна фальсификаций и поклепа. Желтые журналисты, вне всякого сомнения, предполагают всевозможные аппетитные скабрезные инсинуации. — И, тем не менее, он подверг статью бессвязному прочтению.

— Уж не хотите ли вы мне сказать, что они утверждают, будто сбившийся с маршрута автобус не наехал на меня? — рассерженно осведомился он. — Первый же их комментарий есть ложь. Свяжитесь с Отделом Общественного Обслуживания. Мы должны подать на них в суд.

— Заткнись. Читай все подряд.

Птица артистки стриптиза напала на уличного торговца сосисками в маскарадном костюме. А. Манкузо, действующий под прикрытием, арестовал Лану Ли за приставание к мужчинам на улице и владение порнографией, а также позирование для оной. Бирма Джоунз, швейцар, указал А. Манкузо на шкафчик под стойкой бара, где и были обнаружены порнографические материалы. А. Манкузо сообщил репортерам, что уже некоторое время разрабатывал это дело и вступил в контакт с одним из агентов гражданки Ли. Полиция подозревает, что арест гражданки Ли подорвал деятельность синдиката по распространению порнографии в старших классах средних школ, охватившую уже весь город. В баре полиция обнаружила список школ. А. Манкузо сообщил, что агент объявлен в розыск. Пока А. Манкузо производил арест, три женщины — Клаб, Стил и Бампер — вынырнули из собравшейся толпы и совершили на него нападение. Их также задержали. Игнациус Жак Райлли, тридцати лет от роду, был доставлен в больницу для лечения последствий шока.

— Вот же как не подвезло нам, что у них фотогрыф там валандался, делать больше ж нечево, так послали тебя сымать, а ты, как пьянчуга там валялся посередь улицы. — Миссис Райлли захлюпала носом. — Ох, знала же ж, что так и выйдет с твоими грязными картинками, добегался, разоделся, что на Марди-Гра.

— Я окунулся в самую зловещую ночь моей жизни, — вздохнул Игнациус. — Фортуна вчера по-настоящему пьяно крутила свое колесо. Сомневаюсь, что мне удастся пасть еще ниже. — Он рыгнул. — Могу я узнать, чем занималась на месте происшествия эта кретинская Немезида в лице полицейского?

— Вчера вечером, када ты сбежал, я Санте позвонила и сказала, чтоб нашла в учаске Анджело, а он бы пошел и выснил, чем это ты на улице Св. Петра там занимаисси. Я же ж слышала, какой адриск ты таксису назвал.

— Как умно.

— Я ж думала, ты пошел на собрание с кучкой комунястов. Как же ж я обшиблась, а? Анджело грит, ты с каким-то смешными людями околачивался.

— Иными словами, вы прицепили мне хвоста, — завопил Игнациус. — Моя собственная мать!

— Птица напала, — рыдала миссис Райлли. — И надо ж такие напасти на тебя, Игнациус. Ни на кого ж больше птицы не нападают.

— Где этот водитель автобуса? Его следует предать суду немедленно.

— Ты же ж просто в обморок упал, дурашка.

— Тогда к чему эти бинты? Я себя вовсе не хорошо чувствую. Должно быть, я повредил себе какой-то жизненно важный орган, когда рухнул на мостовую.

— Ты себе же ж просто голову поцарапал чутка. Ничего с тобой не сталось. Тебя ренгеном просветили.

— Посторонние вторгались в мое тело, пока я был без сознания? Вам могло бы достать хорошего вкуса, чтобы воспретить им. Одному Господу известно, куда эти сладострастные медики совали свои руки. — Игнациус теперь осознал, что помимо головы и уха с тех самых пор, как он пришел в чувство, его беспокоила эрекция. Сейчас она требовала к себе внимания. — Не будете ли вы добры покинуть эту кабинку, чтобы я смог осмотреть себя — возможно, со мной обходились неправильно. Пяти минут должно хватить.

— Слушай сюда, Игнациус. — Миссис Райлли поднялась со стула и схватила его за воротник клоунской пижамы в горошек, в которую его обрядили. — Ты со мною не умничай, а то по мордасам нахлестаю, что мало не покажется. Анджело мне все рассказал. Мальчик с таким образыванием — и шляешься, как оборванец с какими-то супчиками с Квартала, по барам таскаешься, ночных дамочек ищешь. — Миссис Райлли заплакала снова. — Нам еще подвезло ж, что не все в газету написали. А то хоть из города уежжай.

— Именно вы ознакомили мое невинное существо с этим притоном, смею вам напомнить. В действительности же, во всем виновата эта ужасная фемина, Мирна. Это ее следует наказать за все прегрешения.

— Мирна? — всхлипнула миссис Райлли. — Так ее же ж даже в городе нету. Уж я наслушалась твоих самаброцтвий, как из-за нее тебя из «Штанов Леви» уволили. Ты уж меня больше так не обдурачишь. Ты ж самашетший, Игнациус. Даже если мне самой придется сказать — да, мой собственный ребенок из ума выжил.

— Выглядите вы довольно изможденно. Что вам стоит — столкните кого-нибудь, залезьте в одну из этих постелей и вздремните. Зайдете примерно через час.

— Я всю ночь не сомкнула. Как Анджело позвонил мне да сказал, что ты в больнице, я ж чуть ударом не хватилась. Чуть на пол в кухне не упала прямо себе на голову. Я б могла же ж череп себе раскроить. Побежала себе в комнату потом одеться, так лодыжку вывихнула. А пока ехала сюда, чуть в аварию не попала.

— Еще одной аварии только не хватало, — ахнул Игнациус. — На сей раз мне придется зарабатывать в соляных копях.

— На, дурашка. Анджело сказал тебе передать.

Миссис Райлли нагнулась и подняла с пола массивный том «Утешения Философией». Один угол его нацелился Игнациусу прямо в живот.

— Ауфф, — хрюкнул Игнациус.

— Анджело вчера вечером его в этом баре нашел, — дерзко призналась миссис Райлли. — У него из уборной ее кто-то украл.

— О, мой Бог! Это все подстроили нарочно! — возопил Игнациус, потрясая зажатым в лапах фолиантом. — Теперь мне все ясно. Я вам уже давно твержу, что этот монголоид Манкузо — наша Немезида. И теперь он нанес завершающий удар. Как невинно я предложил ему эту книгу. Как горько я ошибался. — Он прикрыл налитые кровью глаза и несколько мгновений невнятно что-то бормотал. — Обставлен потаскухой Третьего Рейха, скрывающей свое лицо извращенки за моей собственной книгой, за основой всего моего мировоззрения. О, мамаша, если бы вы только знали, как жестоко я обманут этим сговором недолюдей. Какая ирония — книга Фортуны сама приносит несчастье. О, Фортуна, дегенеративная ты распутница!

— Закрой рот, — рявкнула миссис Райлли, и напудренное лицо ее заострилось от гнева. — Ты хочешь, чтоб суда вся палата сбежалась? Что же мисс Энни скажет, а? Как я люд я м в лицо смотреть буду, а, дурак ты самашетший? А теперь еще больница хочет с меня двадцать долларов взять, чтоб я тебя отсуда выписала. Будто ш о фер на скорой не мог тебя в благодарительную отвезти, как приличного человека. Нет же, надо было в платную вывалить. Ну откуда я тебе возму двадцать долларов, а? Мне ж завтра за трубу твою платить еще. И человеку этому за дом его.

— Это неслыханно. Вам определенно не придется платить двадцать долларов. Это грабеж на большой дороге. А теперь бегите скорее домой, а меня оставьте здесь. Здесь довольно мирно. С течением времени я могу полностью восстановить свои силы. Именно этого требует сейчас моя психика. Если представится случай, прихватите мне в следующий раз карандашей и папку, которую найдете на моем столе. Я должен записать эту травму, пока она еще свежа в моей памяти. Войти в мою комнату вам разрешается. А теперь, если позволите, я должен отдохнуть.

— Отдыхать? И еще двадцать долларов платить за ночь? А ну, вставай с кровати. Я уже Клоду позвонила. Он приедет и заплатит за твой счет.

— Клоду? Во имя всего святого, кто такой этот Клод?

— Один знакомый.

— Так вот, поймите раз и навсегда одну вещь. Никто из посторонних мужчин не будет оплачивать мои больничные счета. Я останусь здесь, пока честные деньги не купят мне свободу.

— Вставай сейчас же с постели, — заверещала миссис Райлли. Она схватилась за пижаму, но тело утонуло в матраце, точно метеорит. — Подымайся, пока я по мордасам тебе не надавала.

Увидев, что над его головой уже занесен материнский ридикюль, Игнациус сел на постели.

— О, мой Бог! Да на вас туфли для кегельбана. — Он метнул побагровевший изжелта-небесный взгляд через край кровати, мимо видневшейся из-под юбки комбинации и спущенных простых чулок. — Только вы могли надеть туфли для кегельбана к смертному одру своего дитяти.

Однако, мать вызова не приняла. В ней кипела решимость, а ее преимущество питалось интенсивным гневом. Взгляд ее стал стальным, губы — тонкими и твердыми.

Все, что можно, шло не так.

* * *

Мистер Клайд открыл утреннюю газету и уволил Райлли. С торговой карьерой большой обезьяны покончено. Зачем этот бабуин надел форму после работы? Такая обезьяна, как Райлли может одним махом погубить десять лет попыток утвердить приличную торговую марку. У торговцев «горячими собаками» и так проблема с репутацией — вовсе не обязательно, чтобы один из них шлялся по улице мимо борделя.

Мистер Клайд кипел и пузырился вместе со своим котлом. Пусть Райлли только попробует появиться в корпорации «Райские Киоскеры» — сразу схлопочет вилкой в трахею. Однако, оставались халаты и этот пиратский костюм. Должно быть, Райлли спер пиратские причиндалы из гаража за день до происшествия. Большую обезьяну придется найти, в конце концов, хотя бы сообщить ему, чтобы больше не приходил. От такого животного, как этот Райлли, нельзя, в самом деле, ожидать, что он вернет казенную форменную одежду.

Мистер Клайд несколько раз набирал номер на Константинопольской улице, но там никто не отвечал. Может, его уже куда-нибудь упекли. Мать большой обезьяны, должно быть, мертвецки пьяной валяется где-нибудь на полу. Одному Богу известно, что она из себя представляет. Ну и семейка, должно быть.

* * *

Доктор Тальк пережил жалкую неделю. До студентов каким-то образом дошла одна из тех угроз, которыми несколько лет назад заваливал его этот психованный старшекурсник. Как она попала к ним в руки, он не знал. Но кошмарные результаты уже давали о себе знать. Подпольные слухи о записке медленно расползались; он уже стал посмешищем всего студенческого городка. За коктейлем на вечеринке один из коллег, в конце концов, объяснил ему причину хохотков и шепотков, то и дело прерывавших его занятия, раньше проходившие в почтительной тишине.

Эта фраза из записки о «развращении и растлении молодежи» была совершенно неверно понята и истолкована. Он не знал, не придется ли ему рано или поздно объясняться перед администрацией. А «недоразвитые тестикулы»… Доктор Тальк поёжился. Лучшим планом было бы, наверное, вывести все на чистую воду, но это означало бы отыскать самого бывшего студента, а он из таких, кто все равно будет отрицать любую ответственность. Возможно, следует просто объяснить, каким был этот мистер Райлли. Перед доктором Тальком он возник снова — в массивном кашне и с этой кошмарной юной анархисткой с саквояжем, которая повсюду таскалась с Райлли и засоряла территорию листовками. К счастью, в колледже она не задержалась, однако, сам Райлли, казалось, уже впишется там в пейзаж, будто пальмы или скамейки.

В один из особенно мрачных семестров они посещали у доктора Талька разные классы и прерывали его лекции разными странными звуками и наглыми ядовитыми вопросами, на которые не в состоянии был ответить никто, за исключением, быть может, Господа Бога. Он содрогнулся. Несмотря ни на что, он должен найти Райлли и добыть у него объяснение и признание. Одного-единственного взгляда на мистера Райлли студентам хватит, чтобы понять: его записка была бессмысленной фантазией больного разума. Он даже администрации даст посмотреть на мистера Райлли. Решение проблемы, в конечном итоге, — чисто физическое: предъявить мистера Райлли во всем изобилии его плоти.

Доктор Тальк отхлебнул водки с соком, которую употреблял всегда после трудного светского пьянства, и раскрыл газету. По крайней мере, жители Квартала веселятся и бесчинствуют. Он потягивал водочку и вспоминал инцидент с этим Райлли: как тот вывалил все экзаменационные работы на головы демонстрации первокурсников под окнами деканата. Администрация это тоже вспомнит. Он самодовольно ухмыльнулся и снова посмотрел в газету. Три фотографии выглядели уморительно. Простые вульгарные люди — издали — всегда забавляли его. Он прочел заметку и поперхнулся, забрызгав себе весь смокинг.

Как мог Райлли столь низко пасть? И в студенчестве он был эксцентриком, но теперь… Насколько гаже пойдут слухи, если выяснится, что записку писал торговец сосисками. Райлли вполне может заявиться в университет со своей тележкой и развернуть торговлю «горячими собаками» прямо перед Корпусом Общественных Наук. И намеренно превратит все это в цирковое представление, в постыдный фарс, где ему, Тальку, будет уготована роль коверного.

Доктор Тальк отложил газету, поставил стакан и закрыл лицо ладонями. Придется пережить эту записку. Он будет все отрицать.

* * *

Мисс Энни заглянула в утреннюю газету и побагровела. А она-то думала, почему это со двора Райлли все утро не доносится ни звука. Всё, это последняя капля. Теперь у всего квартала плохая репутация. Она этого больше не вынесет. Эти люди должны съехать. Она заставит соседей подписать петицию.

* * *

Патрульный Манкузо снова заглянул в газету. Затем развернул ее на уровне груди, хлопнула вспышка. Он принес в участок свою камеру «Брауни Холидэй» [ Один из первых дешевых бытовых фотоаппаратов с одноразовой вспышкой, изготовлялся в 1953-62 гг] и попросил сержанта сфотографировать его на фоне кое-каких официальных задников: стола самого сержанта, ступенек парадного входа в участок, патрульного автомобиля, регулировщицы движения, коньком которой были те, кто превышал скорость в школьной зоне.

Когда оставался всего один кадр, патрульный Манкузо решил объединить два предмета реквизита и завершить съемку драматическим финалом. Пока регулировщица, изображая Лану Ли, лезла на заднее сиденье патрульной машины, гримасничая и мстительно потрясая кулаком, патрульный Манкузо смотрел в камеру, держа газету, и сурово хмурился.

— Ладно, Анджело, теперь всё? — спросила регулировщица: ей не терпелось добраться до ближайшей школы, пока не закончилось время ограничения скорости в школьных зонах.

— Большое спасибо тебе, Глэдис, — ответил патрульный Манкузо. — Детишкам хотелось еще немного снимков показать своим маленьким друзьям.

— Ну еще бы, — прокричала Глэдис, спеша со двора, перекинув через плечо сумку, под завязку набитую черными штрафными квитанциями за превышение скорости. — Их право, наверное, — гордиться своим папочкой. Рада, что смогла тебе помочь, дорогуша. Как захочешь еще сниматься, только дай мне знать.

Сержант швырнул последнюю лампу вспышки в мусорную корзину и сдавил ручищей вертикальное плечо патрульного Манкузо.

— Единолично ты, Манкузо, сумел раскрыть самую активную в городе банду торговцев порнографией в средних школах. — Он хлопнул по впалой ключице патрульного Манкузо. — Невероятно, но ты расколол бабу, которую даже самым лучшим нашим агентам не удавалось одурачить. Манкузо, как я выяснил, работает над этим делом втихушку. Манкузо может опознать одного из ее подручных. Кто все это время ходил сам по себе, искал подозрительных субъектов, вроде тех трех девок, и пытался их привлечь? Манкузо, вот кто.

Оливковая кожа патрульного Манкузо слегка порозовела, если не считать тех ограниченных участков, где ее исцарапал дамский вспомогательный корпус Партии Мира. Там она осталась просто багровой.

— Просто повезло, — вымолвил патрульный Манкузо, прочищая горло от какой-то неощутимой мокроты. — Кое-кто мне дал наводку на это место. А потом этот Бирма Джоунз сказал посмотреть в шкафчике под баром.

— Ты в одиночку смог провести облаву, Анджело.

Анджело? Он окрасился в весь спектр оттенков — от оранжевого до фиолетового.

— Я не удивлюсь, если за это ты получишь какое-нибудь повышение, — сказал сержант. — Ты уже долго простой патрульный. А всего пару дней назад я считал тебя конской задницей. Как насчет повышения? Что ты на это скажешь, Манкузо?

Патрульный Манкузо откашлялся довольно неистово.

— Могу я забрать свой фотоаппарат? — почти неслышно спросил он, когда горло, наконец, прочистилось.

* * *

Санта Батталья поднесла газету к портрету мамочки и сказала:

— И как тебе это ндравится, малыша? Как тебе ндравится, что твой внук Анджело хорошо добился, а? Ндравится, дорогуша? — Она ткнула в другую фотографию. — Как тебе ндравится, када самашетший мальчишка этой бедненькой Ирэны валяется в канаве, что твой кит на берегу? Какая жалость же, да? Таперь уж точно она его запереть должна. Думаешь, кто-нибудь таперь на ей женится, ежли этот здоровый босяк по всему дому так валяться будет? Конечно, нет.

Санта схватила портретик и изо всех сил влажно чмокнула его.

— Ну, не переживай, малыша. Я за тебя молюсь.

* * *

Клод Робишо развернул газету в трамвае на пути в больницу с тяжелым сердцем. Ну как же такой большой мальчик может так позорить такую прекрасную милую женщину, как Ирэна? Она ж уже вся бледная от усталости — так за сына переживает. Санта была права: этого ирэниного сынка лечить надо, пока он свою чудесную мамочку еще больше не опозорил.

На сей раз — только двадцать долларов. В следующий — может быть гораздо больше. Даже с хорошей пензией и кое-какой недвижностью человек не может себе позволить такого приемыша.

Но хуже всего — это позор.

* * *

Джордж вклеивал статью в свою тетрадку «Достижений Молодых» [ Общественная организация, учрежденная в 1919 году с целью развития экономических навыков учащихся средних школ. В настоящее время насчитывает более 300.000 членов и действует по типу франчайзинга.], оставшейся ему как сувенир с последней четверти, проведенной в школе. Он приклеил ее к чистой странице между рисунком утиной аорты с урока по биологии и домашней работой по истории Конституции с урока граждановедения. Нужно отдать этому парню Манкузо должное: что-что, а соображалово у него работало. Интересно, думал Джордж, есть ли его фамилия в том списке, который фараоны надыбали под баром. Если да, то неплохо бы навестить дядюшку, который жил на побережье. Но даже так, фамилия его у них будет. Поехать куда-то денег бы ему все равно не хватило. Самое лучшее — посидеть немножко дома. Если он появится в городе, Манкузо легко может его засветить.

Мать Джорджа, пылесосившая другую сторону гостиной, с надеждой наблюдала, как сынок занимается своим школьным альбомом. Может, ему снова в школу захочется? Им с его отцом, кажется, так и не удалось никак на него повлиять. Ну какие шансы сегодня у мальчика без среднего образования, а? Куда ему податься?

Она выключила пылесос и пошла открывать дверь. Джордж рассматривал фотографии и размышлял, чем же это торговец сосисками занимался в «Ночи Утех». Полицейским шпиком быть он не мог. Как бы то ни было, Джордж ему не проболтался, откуда картинки. Подозрительное какое-то дело.

— Полиция? — услышал Джордж голос матери у дверей. — Должно быть, вы ошиблись квартирой.

Джордж намылился было в кухню, но сразу понял, что идти ему некуда. В квартирах многоэтажек только один выход.

* * *

Лана Ли разодрала газету в клочки, а клочки — на кусочки еще мельче. Когда надзирательница, проходя мимо камеры, велела ей все убрать, все члены дамского вспомогательного корпуса, делившие с Ланой камеру, заявили матроне:

— Вали. Тут мы живем. И нам нравится бумага на полу.

— Отгребай, — добавила Лиз.

— Испарись, — сказала Бетти.

— Этой камерой я заведываю, так что без кипежа, — ответила матрона. — А вы тут шум наводите с самого начала, как вас вчера вечером доставили.

— Вытащи меня из этой проклятой дыры, — завопила Лана Ли матроне. — Я с этими тремя шизами больше ни минуты не выдержу.

— Эй, — сказала Фрида двум своим соседкам по квартире. — А пупсику мы не нравимся.

— Такие, как ты, и изгадили весь Квартал, — сообщила Фриде Лана.

— Заткнись, — ответила ей Лиз.

— Засунь, солнышко. — сказала Бетти.

— Заберите меня отсюда, — выла Лана сквозь прутья решетки. — Я и так всю, блядь, ночь тут промучилась с этими ебанушками. У меня гражданские права есть. Меня нельзя тут держать.

Матрона гадко ухмыльнулась и отошла.

— Эй! — заорала Лана в коридор. — Вернись сейчас же.

— Ты давай полегче, дорогуша, — посоветовала Фрида. — Хватит лодку раскачивать. Иди-ка лучше сюда, да покажи нам свои картинки, которые в лифчик запрятала.

— Ага, — подтвердила Лиз.

— Вытаскивай давай снимочки, пупсик, — распорядилась Бетти. — Нам остохренело на эти стены пялиться.

И три девахи одновременно ринулись на Лану.

* * *

Дориан Грин перевернул свою строгую визитку на обратную сторону и печатными буквами вывел: «Сдается потрясная квартира. Спрашивать в 1А». Он вышел на брусчатую дорожку и кнопкой прицепил карточку к низу одного лакированного кожаного ставня. На этот раз девочки попали надолго. Полиция обычно хранит твердость в отношении повторных правонарушений. Неудачно вышло, что девочки оказались не очень общительными со своими соседями по Кварталу; кто-нибудь наверняка показал бы им этого изумительного патрульного, и они не совершили бы роковой ошибки и не напали бы на сотрудника сил полиции.

Но девочки — такие импульсивные, такие агрессивные. Дориан чувствовал, что без них и он сам, и его дом совершенно беззащитны. Он тщательнейшим образом запер кованые ворота. Потом вернулся к себе в квартиру, чтобы покончить с уборкой мусора, оставшегося после первого митинга. Самая сказочная вечеринка в его карьере: в самом ее разгаре Тимми рухнул с люстры и растянул лодыжку.

Дориан подобрал ковбойский сапог с отломанным каблуком и бросил его в урну. Интересно, у этого невозможного Игнациуса Ж.Райлли уже все хорошо? Некоторые люди бывают просто чересчур. Милая мамочка Цыганской Царицы, должно быть, безутешна от такой кошмарной газетной славы.

* * *

Дарлина вырезала свой портрет из газеты и положила его на кухонный стол. Ну и премьера. По крайней мере, немножко рекламы с нее она получила.

Она взяла с дивана свое вечернее платье Харлетт О'Хары и повесила в шифоньер, а какаду наблюдал за нею и покрякивал со своего насеста. Джоунз точно взял все в свои руки, когда выяснилось, что мужик — легавый, и потащил его прямо к тумбочке под стойкой. А теперь и Джоунз, и она остались без работы. «Ночь Утех» вылетела из бизнеса. Лана Ли вышла в расход. Вот так Лана. Позировала для французских открыток. За доллар удавится.

Дарлина посмотрела на золотую серьгу, которую какаду приволок домой. Лана всю дорогу была права. Этот чокнутый громила — в самом деле поцелуй смерти. И бедную мамочку свою тиранил наверняка. Несчастная женщина.

Дарлина села и задумалась о возможностях какой-нибудь новой работы. Какаду хлопал крыльями и вякал, пока она не засунула галантерейную сережку — его любимую игрушку — ему прямо в клюв. И тут зазвонил телефон, а когда она сняла трубку, там раздался мужской голос:

— Послушайте, у вас такая клевая реклама была. У меня клуб есть в пятисотом квартале по Коньячной, так что…

* * *

Джоунз развернул газету на стойке «Прогулочного Трактира Мэтти» и обмахнул ее дымом.

— В-во! — сообщил он мистеру Уотсону. — Ты мне точно мыслишку подкинул нащот всей этой дурки за сапаташ. Я теперя досапатировался, что снова бомжевать пошел. Э-эй!

— Похоже, у тебя саботаж пошел, точно твоя томная бонба.

— Да этот жирный придурок гарантирыет сто перцентов томной бонбы. Ёбть. Его на кого-нить скинешь, так все остальные под осадки попадут да жопами своими подзорвуцца. Ууу-иии. «Ночью Тех» вчера ночью сушчий завапарк была. Сперва у нас там попрыгай, потом толстая мамка притащщилась, потом три кыски прискакали, точно тока что из порзала сбежали. Ёбть. Все кулыками машут, царапаюцца, орут, а этот жирный придурок в канаве валяецца, ровно подох совсем, а народы знай себе деруцца, матеряцца, кувыркаюцца, а кошак этот здоровый знай себе на проежжей части в отрубе. Ну чисто кино — что твой вестерн махаюцца, как ганстеры какие. На Коньячную такая толпа привалила, что тебе на футбол. Падлиция привалила, эту подлюку Ли уволокла. Э-эй! А дружков у нее в ухрястке и нету никаких. Можа и сироток привлекут, каких она благодарила. В-во! А газета-то кучу мамок понагнала — все фотки сымают, да меня вопросы спрашивают, чё было. Кто сказал, что цветной чувак передней страниццей в газете не будет? Ууу-иии! В-во! Да я самый заменитый бомж в городе буду. Я этому патрулю Манкузе грю: я грю — «Эй, раз уж этот бардак закрыли, как нащот скажи дружбану свому в ухрястке, что я тебе помогал, так меня, мож, и не возьмут за шкворень за бомжа?» Кому в Анголу с Ланой Ли охота? Она и снаружи паршивка. Ёбть.

— Так ты на работу устраиваться планируешь, Джоунз?

Джоунз выдохнул темную тучку — штормовое предупреждение — и ответил:

— Да после того, как я вкалывал ниже минималой заплаты, я плаченый отпуск заслужил. Ууу-иии. Где ж я себе другую работу найду? Уже и так по улице ссышком много цветных мамок жопы свои таскают. В-во! Задницу себе по найму устроить — это не два пальца обссыкать. Я не один тут такой с пронблемой. Вона у Дарлины девчонки тож нелегко будет себе по найму устроить, с этим ее лысым орлом. Народ как увидит, как она первый раз свою попку на истраду вытаскиват, так потом в лицо ей плювать будут, как наниматься придет. Поал, да? Тока сунешь какую жирную мамку в сапаташ, так кучу невиноватого народу, вроде той Дарлины, в какую лажу втюхашь. Это как мисс Ли всю дорогу говорила: этот жирный придурок кому хошь вестицию запоганит. Дарлина щас наверно на свово лысово орла смотрит и грит: «В-во! Шик-карная у нас примера была. Э-эй! Што надо примерились.» Жалко, конешно, што сапаташ так Дарлину подставил, но я как увидел эту жирную мамку, так просто удержу не было. Я ж знал, что он как-то всю эту «Ночью Тех» подзорвет. Ууу-иии. И в натуре громыхнуло. Э-эй!

— Так тебе еще подвезло, что подлиция тебя тоже не загребла, что в этом баре работаешь.

— Этот патруль Манкуза грит, ценю, что ты мне тымбочку показал. Грит: «Нам, мамкам в падлиции, таких, как ты, надо, чтобы помощь показывать.» Грит: «Такие, как ты, мне вперед добицца дают.» А я грю: «В-во! Вы тока точно скажи дружбану свому в ухрястке, штоб меня грабастать не начали за бомжа.» А он грит: «Точно и скажу. У нас все в ухрястке сильно ценят, что ты для нас сделал, чувак.» Вишь как — таперь эти падлицейские мамки меня ценят. Э-эй! Мож, какая медаль обломицца. В-во! — Джоунз прицелился дымом поверх загорелой головы мистера Уотсона. — А у этой подлюки Ли в тымбочке та ищщо фотыграфия была. Патруль Манкуза как увидел их, так у него чуть зеньки на пол не выкатились. Он грит: «В-во! Э-эй! У-ух!» Грит: «Ух ты, во таперь я точно вперед добьюсь.» А я себе грю: «Мож, кто-то вперед и добьёцца. А кое-кто ищщо так и бомжевать снова пойдет. Кое-кто завтра уже не будет по найму калымить ниже минималой заплаты. Кое-кто свою задницу по всему городу таскать будет, а не кондицанеры себе с цветными чилавизерами покупать.» Ёбть. Тут я тебе прославный спицалис по швабре, а тут уже — бомж.

— Знал бы где падать — соломки б подстелил.

— Ага. Эт уж точно, чувак. У тебя вон свое приприятие маленько, и сынок школу приподает, у него ж, наверно, комплек бабикю есть, «бюйк», кондицанер, чилавизер. В-во! А у меня даже транзитерного радиво нету. — Джоунз образовал облако довольно философского склада. — Но ты тут навроде прав, Уотсон. Все могло быть хреновей. Я мог быть этой жирной мамкой. В-во! А чо с такими мамками бывает, а? Э-эй!

* * *

Мистер Леви расположился на желтой нейлоновой кушетке и развернул газету, которую каждое утро ему доставляли на побережье за б о льшую подписную стоимость. Когда кушетка достается тебе одному — это прекрасно, однако исчезновения мисс Трикси не хватало для того, чтобы поднять ему настроение. Он провел бессонную ночь. Миссис Леви подвергала свою пухлотелость раннеутренней порции подскоков на гимнастической доске. Она хранила молчание — ее занимали какие-то планы Фонда, и она записывала их на листке, прижимая его к вздымающейся средней секции доски. Отложив на мгновение карандашик, она протянула руку к коробке печенюшек, стоящей на полу. Из-за печенюшек ночь мистера Леви и была бессонной. Они с миссис Леви поехали через все эти сосняки в Мандевилль навестить мистера Райлли, но не только обнаружили, что его там нет, но и подверглись грубому обращению администрации этого богоугодного заведения, принявшей их за проказников. Миссис Леви, правда, несколько смахивала на проказницу: белые с позолотой волосы, очки с синими стеклами, аквамариновые тени, нимбом окружавшие синие линзы. Должно быть, администрации она показалась немного подозрительной, когда сидела в открытой спортивной машине, остановившейся перед главным корпусом лечебницы, держа на коленях огромную коробку голландского печенья, подумал мистер Леви. Однако, она восприняла известие очень спокойно. Казалось, поиски мистера Райлли миссис Леви особенно не волнуют. Супруг ее даже начал подозревать, что ей и не сильно хотелось, чтобы он отыскал мистера Райлли, что в каком-то глухом уголке разума она надеялась, что Абельман выиграет это дело, чтобы можно было щеголять своею приобретенной вследстие этого нищетой перед Сьюзан и Сандрой, как окончательной несостоятельностью их отца. Разум этой женщины был хитер и коварен: предсказуемым он был только тогда, когда она нащупывала новую возможность подмять под себя супруга. И теперь ему было непонятно, на чьей она стороне — его или Абельмана.

Он попросил Гонзалеса отменить все брони весенних тренировок. Сначала нужно разгрести это дело Абельмана. Мистер Леви разгладил газету и в очередной раз осознал, что если бы его пищеварительная система могла это переварить, руководству «Штанов Леви» следовало бы уделить немного времени. Тогда бы такого не произошло. Жизнь текла бы мирно. Но одно имя, четыре слога — «Шта-ны Ле-ви» — вызывало у него в груди кислотные осложнения. Наверное, имя нужно было сменить. Наверное, нужно было сменить Гонзалеса. Хотя управляющий конторой так ему предан. Обожает свою неблагодарную, низкооплачиваемую работу. Нельзя же просто так дать ему пинка под зад. Где он себе другое место найдет? Но что еще важнее — кому захочется его заменить? «Штаны Леви» не следует закрывать хотя бы для того, чтобы сохранить работу Гонзалесу. Как мистер Леви ни старался, другой причины он придумать не мог. Если фабрику закрыть, Гонзалес может покончить с собой прямо на рабочем месте. Нужно думать о человеческой жизни. К тому же, фабрику покупать никто все равно не собирался.

Леон Леви мог бы назвать этот монумент «Брюки Леви». А что — неплохое имя. Всю свою жизнь, а особенно в детстве Гас Леви говорил: «Штаны Леви», — и получал стандартный ответ: «На все стороны равны». Когда ему исполнилось двадцать, он намекнул отцу, что смена названия может как-то помочь бизнесу, а отец только простонал: «Тебя вдруг перестало устраивать имя „Штаны Леви“? Еда, которую ты ешь, — это „Штаны Леви“. Машина, на которой ты ездишь, — „Штаны Леви“. Я сам — «Штаны Леви». И это — твоя благодарность? Это твоя сыновняя преданность? А потом мне что — свое имя менять? Закрой рот, лоботряс. Иди играйся со своими машинками и вертихвостками. У меня тут и так Великая Депрессия, мне твои советы без надобности. Умник выискался. Иди Гуверу советы давай. Иди посоветуй ему смнить фамилию на Шлемиль. Вон из моего кабинета! Заткнись!

Гас Леви посмотрел на фотографии и статью на первой странице газеты и присвистнул:

— Вот так так!

— В чем дело, Гас? Проблема? У тебя — проблема? Ты всю ночь глаз не сомкнул. Я слышала, как джакуззи всю ночь ревела. У тебя будет нервный срыв. Прошу тебя — сходи к доктору Ленни, пока не начал буйствовать.

— Я только что нашел мистера Райлли.

— И я полагаю, ты счастлив.

— А ты? Взгляни, он во всех газетах.

— В самом деле? Принеси-ка сюда. Я никогда не забывала об этом юном идеалисте. Наверное, он получил какую-нибудь гражданскую награду.

— Всего несколько дней назад ты утверждала, что он психопат.

— Если ему хватило ума отправить нас в Мандевилль, как пару шутов гороховых, не такой уж он и психопат. Даже такой человек, как этот идеалист, может сыграть с тобой шутку.

Миссис Леви осмотрела двух женщин, птицу, осклабившегося швейцара.

— Где он? Я не вижу здесь никакого идеалиста. — Мистер Леви ткнул в сбитую корову на проезжей части. — Это он? В канаве? Как трагично. Разгул, пьянство, безнадежность — он уже превратился в опухший отброс общества. Отметь его в своей ведомости рядом со мной и мисс Трикси — ты загубил еще одну жизнь.

— Птица клюнула его в ухо — или какое-то подобное безумие. Вот — посмотри на эту кучу правонарушителей на фотографиях. Я говорил тебе, что у него были неприятности с полицией. Эти люди — его дружки и подружки. Стриптизерки, сутенеры и торговцы порнографией.

— А когда-то он был предан идеалистическим целям. Теперь же — посмотри на него. Не беспокойся. Настанет день, и ты за все это заплатишь. Через несколько месяцев, когда Абельман с тобой сочтется, ты снова окажешься на улице со своей тележкой, как твой отец. Тогда ты поймешь, как шутить с такими, как Абельман, если своим предприятием ты управляешь, точно повеса. Сьюзан и Сандра будут в шоке, когда увидят, что на их счету нет ни пенни. Тогда-то они точно тебе ручкой сделают. Гас Леви, бывший папочка.

— Ладно, я сейчас же еду в город и поговорю с этим Райлли. Я разберусь с этими сумасшедшими письмами.

— Хо-хо. Гас Леви, детектив. Не смеши меня. Ты, наверное, сам и написал это письмо после того, как выиграл на скачках, и тебе было весело. Я ведь знала, что этим все кончится.

— Знаешь, а мне кажется, что ты действительно ждешь не дождешься, когда Абельман подаст на меня в суд. Ты действительно хочешь, чтобы я пошел ко дну, даже если сама со мною утонешь.

Миссис Леви зевнула и ответила:

— Могу ли я противостоять тому, к чему ты сам шел всю свою жизнь? Девочки просто лишний раз убедятся: все, что я о тебе им постоянно твердила, — правда. Чем больше я думаю об этом деле Абельмана, тем больше понимаю, что все это неизбежно, Гас. Слава Богу, у моей мамочки еще остались хоть какие-то сбережения. Я всегда знала, что мне придется к ней однажды вернуться. Хотя от Сан-Хуана, видимо, ей придется отказаться. На одних орешках Сьюзан с Сандрой не проживут.

— Ох, да закрой ты рот.

— Ты велишь мне закрыть рот? — Миссис Леви подскакивала вверх-вниз, вверх-вниз. — Я должна наблюдать твое падение в молчании? Мне нужно как-то заботиться о себе и своих дочерях. Я имею в виду — жизнь продолжается, Гас. Я не могу закончить свои дни в трущобах вместе с тобой. Мы можем только благодарить судьбу за то, что твой отец покинул нас. Если бы он только дожил и увидел, как «Штаны Леви» погублены из-за чьего-то розыгрыша — вот тогда тебе пришлось бы платить по-крупному. Поверь мне. Леон Леви бы выдворил тебя из страны. У этого человека и мужество было, и решимость. Но что бы ни произошло, Фонд Леона Леви выдержит все. Если даже нам с мамой придется себе во всем отказывать, я буду присуждать эти награды. Я буду чтить и вознаграждать тех людей, кто обладает мужеством и храбростью, которые я видела в твоем отце. Я не допущу, чтобы ты утащил его имя с собою в трущобы. Когда Абельман с тобой покончит, тебе еще повезет, если ты сможешь устроиться водоносом в одну из тех своих команд, которые ты так любишь. Ох как же тебе тогда придется вкалывать — бегать с ведром и губкой, как последнему бродяге. Но не надо себя жалеть. Ты сам виноват.

Теперь мистер Леви знал наверняка: странная логика супруги требовала его полного краха. Ей хотелось видеть триумф Абельмана; в его победе она усматривала какое-то причудливое торжество справедливости. Поскольку супруга прочла письмо Абельмана, мозг ее, должно быть, рассматривал этот вопрос со всех мыслимых точек зрения. Каждую минуту, пока она крутила педали тренажера или подскакивала на доске, ее логическая система, вероятно, все больше и больше убеждала ее, что Абельман должен это дело выиграть. Это станет не только победой Абельмана, но и ее собственной победой. Все до единого дорожные знаки и указатели, которые она выставляла перед девочками в письмах и разговорах, указывали лишь в одну сторону — на окончательный, кошмарный провал их отца. Миссис Леви не могла позволить себе оказаться неправой. Ей было необходимо дело о клевете на 500 тысяч долларов. Ей не интересно, если он даже поговорит с этим Райлли. Дело Абельмана перешло с чисто материального и физического плана на план идеологический и духовный, где вселенские и космические силы уже постановили: Гас Леви должен проиграть, этот лишившийся детей, отчаявшийся Гас Леви должен вечно скитаться с ведром и губкой.

— Ну что ж, я еду к Райлли, — наконец вымолвил мистер Леви.

— Какая решимость. Я не верю своим ушам. Не беспокойся, тебе не удастся ничего повесить на юного идеалиста. Он слишком умен. Он сыграет с тобой еще одну шутку. Вот увидишь. Еще одна погоня за химерами. Назад, в Мандевилль. На сей раз тебя там и оставят — мужчину средних лет, который водит свою игрушечную спортивную машинку, точно студент.

— Я еду прямо к нему домой.

Миссис Леви сложила свои заметки о Фонде и выключила доску:

— Ну, если ты едешь в город, подвези меня. Я беспокоюсь о мисс Трикси — особенно после того, как Гонзалес доложил, что она укусила этого гангстера за руку. Я должна ее увидеть. Ее старая враждебность к «Штанам Леви» снова вышла наружу.

— Ты опять хочешь играть с этим сенильным мешком? Неужели ты ее мучила недостаточно?

— Даже в таком маленьком добром деле ты мне отказываешь. Твоего типа нет даже в учебниках по психологии. Да ты сходи к доктору Ленни хотя бы ради него. Как только твой случай опишут в психиатрических журналах, его начнут приглашать в Вену читать лекции. Ты сделаешь его знаменитым — как та изувеченная девочка, или кто там у него был, подарила известность Фрейду [ Известность Зигмунту Фрейду принесли его ранние работы по неврологии, в частности — изучение детского церебрального паралича. ].

Пока миссис Леви ослепляла себя слоями аквамариновых теней, готовясь к подвигу милосердия, он вывел свой спортивный автомобиль из монументального гаража на три машины, выстроенного, точно солидный помещичий каретный ряд, и сидел, созерцая спокойную рябь бухты. Его грудь покалывали крошечные дротики изжоги. Райлли непременно должен признаться. Крючкотворы Абельмана сотрут его с лица земли; он не может подарить супруге такого удовлетворения. Если Райлли признается в том, что написал письмо, если он сам как-то выберется из этой передряги, — он станет другим. Он даст клятву стать новым человеком. Он даже, наверное, оделит компанию своим руководящим вниманием. Надзирать за предприятием — это же так разумно и практично. «Штаны Леви» без внимания — как дитя без призора: оно может стать малолетним преступником, а отсюда — всевозможные проблемы, которые немного воспитания, немного заботы и любви могут предотвратить. Чем больше стараешься держаться подальше от «Штанов Леви», тем больше они тебя гнетут. «Штаны Леви» — как врожденный дефект, как семейное проклятье.

— У всех моих знакомых — прекрасные большие автомобили, — изрекла миссис Леви, усаживаясь в маленькую машину. — Только не у тебя. Нет. Тебе же необходима игрушечная машинка, которая стоит больше «кадиллака» и в которой у меня все прическа портится от ветра.

Подкрепляя ее мысль, лакированная прядка волос выбилась и жестко затрепетала на ветру, когда они с ревом вылетели на прибрежную трассу. Всю дорогу через болота ни один не проронил ни слова. Мистер Леви нервно всматривался в свое будущее. Миссис Леви удовлетворенно созерцала свое, и ее аквамариновые веки спокойно трепетали в потоках воздуха. Наконец, они ворвались в город: по мере приближения к этому дурачку Райлли скорость мистера Леви возрастала. Водится с этой компанией из Квартала. Бог знает, что у него за личная жизнь. Одно сумасшедшее происшествие за другим, безумие на безумии.

— Мне кажется, я, наконец, проанализировала твою проблему, — произнесла миссис Райлли, когда им пришлось притормозить в уличной пробке. — Ключ — в твоей безрассудной езде. Меня вдруг осенило. Теперь я знаю, почему ты лег в дрейф, почему у тебя нет никаких амбиций, почему ты пустил весь бизнес коту под хвост. — Миссис Леви сделала эффектную паузу. — У тебя инстинкт смерти.

— В последний раз сегодня — заткнись.

— Противоречия, враждебность, озлобленность, — счастливо перечисляла миссис Леви. — Все это очень плохо кончится, Гас.

Стояла суббота, и «Штаны Леви» по случаю выходных временно прекратили свои посягательства на концепцию свободного предпринимательства. Чета Леви проехала мимо фабрики, с улицы выглядевшей одинаково при смерти вне зависимости от того, рабочий был день или выходной. Одна антенна трубы курилась легким дымком той же разновидности, что испускают горящие кучи палой листвы. Мистера Леви дым озадачил. Кто-то из рабочих, должно быть, в пятницу оставил в печи догорать один из раскроечных столов. Кто-то там, может быть, даже листья жжет. Случались вещи и любопытнее. Во время своего керамического периода сама миссис Леви, например, распорядилась пререоборудовать одну из печей в сушильную камеру.

Когда фабрика осталась позади, а миссис Леви, окинув ее взором, изрекла: «Грустно, грустно,» — они свернули к реке и остановились у полубессознательной на вид деревянной многоквартирной постройки через дорогу от пристани «Улица Желанья». Дорожка из лоскутов манила прохожего взойти по некрашеным ступеням крыльца к какой-то смутной цели в глубине здания.

— Я ненадолго, — вымолвила миссис Леви, озабоченная процессом вздымания и поднятия туловища, необходимым для извлечения тела из спортивного автомобиля. С собой она прихватила коробку отборного голландского печенья, первоначально предназначавшуюся для мандевилльского пациента. — У меня этот проект уже в печенках сидит. Может быть, печенье увлечет ее, и мне не придется вступать с нею в долгую беседу. — Она улыбнулась супругу. — Желаю удачи с юным идеалистом. Не давай ему разыграть себя еще раз.

Мистер Леви рванул с места в сторону городской окраины. У светофора он еще раз сверился с адресом Райлли в утренней газете, сложенной и засунутой в ложбину между гнездами сидений. Он проехал вдоль реки по улице Чопитулас, свернул на Константинопольскую и проскакал по выбоинам Константинопольской, пока не отыскал миниатюрное строение. Неужели этот огромный дурачок помещается в таком кукольном домике? Как он проходит в дверь?

Мистер Леви поднялся по ступенькам и прочел надпись «Мир Любой Ценой», прикнопленную к столбику веранды, и другую — «Мир Всем Людям Доброй Воли», — наклеенную прямо на стену домика. Он не ошибся. Внутри звонил телефон.

— Нету их дома, нету! — завопил женский голос из-за плотно закрытых ставень соседнего дома. — Чилифон ихний все утро зв о нит!

Летняя дверь распахнулась, и на веранде показалась затравленная на вид тетка. Она облокотилась на перила.

— Вы не знаете, где мистер Райлли? — спросил мистер Леви.

— Я знаю только, что его по всем газетам сёдни пропечатали. А ему самое место в психушке. У меня уже никаких нервов не хватает. Как только я сюда переехала, так просто смертный приговор себе подписала.

— А он здесь один живет? Я как-то раз звонил, так трубку женщина снимала.

— Это, наверно, его мамочка. У нее тоже нервов не хватает. Она, наверно, поехала его из больницы забирать, или куда его там упрятали.

— А вы мистера Райлли хорошо знаете?

— Да, считай, с детства. Ох, как же мамочка им гордилась. И все сестры в школе его любили, золотой был мальчик просто. И поглядите, чем кончил — в канаве валяется. Я вам так скажу — пусть лучше уже вещи свои собирают, не место им в моем квартале. Сил никаких терпеть нету. Сейчас-то они точно грызню подымут.

— Можно, я у вас еще кое-что спрошу? Вы знаете мистера Райлли хорошо. Вы не считаете его очень безответственным или даже опасным человеком?

— А вам зачем? — Тусклые глаза мисс Энни сузились. — Он еще в какую-то историю попал?

— Меня зовут Гас Леви. Он раньше у меня работал.

— Вот как? Что вы говорите? Этот Игнациус полоумный уж так гордился той своей работой, так гордился. Все слышу, бывало, как он мамочке своей хвастается, как хорошо он там добивается. Да уж, хорошо добился, ничего не скажешь. Пару-тройку недель — и его выставили. Так раз он у вас работал, вам его лучше знать.

Неужели этот несчастный дурачок Райлли действительно гордился «Штанами Леви»? Он всегда это утверждал. Верный признак безумия.

— Скажите мне. С полицией у него какие-нибудь неприятности были? Какие-нибудь приводы, аресты?

— Вокруг его мамочки все полицайский увивался. Вылитый шпик. А Игнациус-то ничо еще. Прежде всего, мамочка к рюмашке не дура приложиться. В последнее-то время я не видела, чтоб сильно закладывала, а вот раньше зашибала будь здоров. Я однажды на задний двор выглядываю, а она вся в мокрой простыне, что на веревке сушилась, запуталась. Да у меня, мистер, это соседство десять лет жизни отняло. Бедлам! Банджо, трубы дудят, вопли постоянные, крики, чиливизер этот. Этим Райлли в деревню надо съехать, на ферме жить в глуши. Да я из-за них шесть-семь аспиринов в день пью. — Мисс Энни сунула руку куда-то в вырез халатика поправить съехавшую лямку. — Я вам еще вот как скажу. Врать не стану. Этот Игнациус нормальным был, пока его псина эта не сдохла. У него большая собака такая была, все гавкала, помню, прямо у меня под окном. Вот тогда-то у меня нервы и расходились. А потом она сдохла. Ну, думаю, может, хоть сейчас мир и покой настанут. Так нет же. Игнациус эту собаку в мамочкиной гостиной прямо уложил с цветами в лапах. Вот тогда они с мамочкой и начали ссориться. По правде сказать, я думаю, она тогда и закладывать начала. А Игнациус пошел к священнику и говорит: приходите мою собачку отпевать. Чтобы вроде как похороны пристойные устроить. Понимаете? Священник, конечно, ни в какую, и вот мне кажется, Игнациус тогда и вышел из Церкви. И сам такие похороны ей устроил. Здоровый, толстый школьник — а ума ни на грош. Видите, вон крест стоит? — Мистер Леви безысходно посмотрел на полусгнивший кельтский крест в соседнем дворе. — Вон там это все и было. Штук двадцать детишек собрал во двор посмотреть. А сам нацепил накидку такую, вроде как у Супермена, и свечей повсюду понавтыкал. А мамочка его все время кричала с порога на него, аж надрывалась, чтоб эту дохлятину в мусорку выкинул, а сам домой шел. Вот тогда-то все тут и пошло наперекосяк. Потом Игнациус в коллеже лет десять проучился. Мамочка его чуть совсем не обнищала. Пришлось даже пианину продать. Ну, мне-то какое дело. А видели б вы ту деваху, с которой он в коллеже спутался. Я даже сказала себе: «Ну, ладно, хорошо. Может, женится, да съедет отсюдова.» Как ж я ошибалась. Они только и делали, что у него в комнате сидели, да каждую ночь настоящую спевку устраивали. Ох, чего ж я только ни наслушалась через окно! И «Сымай себе юбку», и «Слезай с моей постели», и «Как ты смеешь, я девица». Сущий кошмар. Я круглые сутки на одном аспирине держалась. Ну, и сбежала девчонка эта, в конце концов. Я ее, знаете, не виню. И так, наверное, с придурью была, коли с ним водилась. — Мисс Энни дотянулась до противоположной лямочки. — Столько жилья в городе, и надо мне было именно тут поселиться, а? Ну скажите вы мне.

Мистер Леви не смог придумать ни одной причины, по которой ей надо было непременно поселиться именно в этой топографической точке. Но история про Игнациуса Райлли повергла его в уныние. Он пожалел, что появился на Константинопольской улице.

— Так вот я и говорю, — спешила выговориться между тем женщина, обрадованная наличием аудитории, готовой внимать повести ее страданий. — То, что сегодня в газете пропечатали, — это же просто последняя капля. Поглядите, какая у нашего квартала сейчас репутация, а? Ну, пускай только опять чего-нибудь начнут — живо полицыю вызову, пусть его за нарушение общественного порядка привлекут. Я уже больше не могу. Нервы у меня уже ни к черту. Игнациус теперь в ванну залазит — а шум такой, точно у меня дома потоп. У меня, наверное, уже все трубы прорвало. Я уже не первой молодости. Хватит с меня этих людей. — Мисс Энни глянула куда-то поверх мистера Леви. — Приятно было поговорить с вами, мистер. Всего хорошего.

И она ринулась в дом, захлопнув за собой летнюю дверь. Столь внезапное исчезновение озадачило мистера Леви не меньше, чем странная биография мистера Райлли. Ну и район. Приют Леви всегда надежно предохранял его от знакомства с такими людьми. И тут мистер Леви увидел, как к обочине, царапая колпаками колес поребрик, пытается пришвартоваться ископаемый «плимут». Наконец, агрегат надежно замер у своего дебаркадера. На заднем сиденье мистер Леви различил громадину юного идеалиста. Из-за штурвала вылезла женщина с волосами свекольного цвета и крикнула:

— Ладно, дуся, вылезай из машины!

— И не подумаю, пока вы не разъясните мне природу своих взаимоотношений с этим слабоумным слюнявым стариком, — ответствовал ей силуэт. — Мне казалось, мы уже избежали этого фашиствующего дегенерата раз и навсегда. Очевидно, я заблуждался. Все это время вы поддерживали с ним сомнительную связь за моей спиной. Вероятно, именно вы разместили его в тот раз перед Д.Г.Холмсом. Теперь, если задуматься, я начинаю осознавать, что и этого монголоида Манкузо подослали вы, чтобы запустить вихрь сего порочного круга. Как наивен, как невинен я был. Уже которую неделю против меня замышляется сговор. Все это — интрига!

— Вылезай сейчас же из машины!

— Вот видите? — высказалась мисс Энни из-за захлопнутых ставень. — Опять начали.

Задняя дверца машины откинулась со ржавым скрипом, и на подножку опустился расползающийся по швам сапог пустынной модели. Голова идеалиста была обмотана бинтами. Он выглядел бледным и усталым.

— Я не останусь под одной крышей с распутной женщиной. Я шокирован и уязвлен в самое сердце. Моя родная мать. Не удивительно, что вы ополчились на меня с таким неистовством. Я подозреваю, что вы просто используете меня как козла отпущения за свое собственное чувство вины.

Ну и семейка, подумал мистер Леви. Мамаша действительно отчасти напоминала гулящую женщину. Интересно, зачем она понадобилась полицескому филеру.

— Заткни свою грязную пасть! — орала женщина. — Клод — прекрасный, порядочный мущщина.

— Прекрасный мужчина, — фыркнул Игнациус. — Я знал, что этим все кончится, когда вы только начали шляться по улицам с этими дегенератами.

По всему кварталу на веранды высыпали любопытствующие. Ну и денек будет. Мистер Леви рисковал впутаться в общественный скандал с этими дикарями. Изжога растекалась внутри до самых крайних пределов его грудной клетки.

Женщина со свекольной прической рухнула на колени и воззвала к небесам:

— Что же я натворила, Боженька? Скажи же ж мне, Хосподи? Я хорошо себя вела.

— Вы стоите на могиле Рекса! — взвыл Игнациус. — А теперь расскажите мне, чем вы занимались с этим растленным маккартистом. Вероятно, вы вместе принадлежите к какой-то тайной политической ячейке. Не удивительно, что меня бомбардируют этими памфлетами, призывающими к охоте на ведьм. Не удивительно, что всю вчерашнюю ночь за мною ходил хвост. Где эта сводня Батталья? Где она? Ее следует высечь хлыстом. Все это — один сплошной путч против меня, злонамеренный план убрать меня с пути. Мой Бог! Эту птицу, вне сомнения, дрессировала банда фашистов. Они ни перед чем не остановятся.

— Клод за мною ухаживал, — с вызовом ответила миссис Райлли.

— Что? — загрохотал Игнациус. — Вы хотите сказать, что позволяли какому-то старику себя лапать от и до?

— Клод — приличный человек. Он тока несколько раз меня за руку взял.

Изжелта— небесные глаза от ярости сошлись к переносице. Лапы захлопнули уши, чтобы не слышать более ни единого слова.

— Одному провидению известно, что за непристойные желания обуревают этого субъекта. Я вас умоляю — я не желаю знать всей правды. Со мною случится тотальный нервный срыв.

— А ну заткнитесь! — заверещала из-за ставень мисс Энни. — Ваши дни у нас в квартале сочтены.

— Клод хоть умом и не блещет, но он хороший человек. И к семье своей хорошо относится — вот что самое главное. Санта грит, ему камунясы не ндравятся, потому что он одинокий. Ему больше заняцца нечем. Ежли б он мне сию же минуту предложение сделал, я б сразу ответила: «Так и быть, Клод». Точно тебе говорю, Игнациус. И даже б не задумалась. Я заслужила, чтоб ко мне хорошо относились, пока я еще не померла. Я заслужила, чтоб не думать, где следующий доллар себе раздобыть. Когда мы с Клодом твою одежу у этой кастелянши в больнице забирать пошли, а она нам бамажник твой отдает, а в нем аж тридцать долларов — ну все, это точно последняя капля была. Все это головотяпство твое еще куда ни шло, но деньги от своей бедной мамули прятать…

— Мне эти средства были нужны для определенной цели.

— Для какой еще цели? Болтаться с грязными женщинами? — Миссис Райлли тяжело поднялась с могилы Рекса. — Ты ж не тока самашетший, Игнациус. Ты гадкий.

— Вы всерьез полагаете, что roue [Повеса (фр.)] Клод стремится к женитьбе на вас? — захлебнулся слюной Игнациус, меняя тему. — Вас будут таскать из одного вонючего мотеля в другой. Вы покончите с собой.

— Я выйду замуж, если захочу, мальчик. И ты меня не остановишь. Уже не получится.

— Этот субъект — опасный радикал, — зловеще произнес Игнациус. — Одному Богу известно, какие политические и идеологические ужасы таятся в его мозгу. Он подвергнет вас пыткам или даже хуже.

— Да к чертовой матери, кто ты такой, чтобы мне тут указывать, Игнациус? — Миссис Райлли уперлась несгибаемым взглядом в выведенного из себя отпрыска. Она устала; ей было противно и неинтересно, что бы еще он ни сказал ей. — Клод — недалекий. Ладно. Этого у него не отнять. Клода все время эти самые камунясы беспокоят. Ладно. Может, он и в полытике ни черта не смыслит. Но мне-то полытика до лампочки. Мне главное — помереть хоть чуток пристойно. А Клод прилично к люд я м относится, а тебе со всей твоей полытикой таким никогда не стать. Ума нахватался со всем этим образыванием, а я сколька добра тебе сделала — мне одни пинки достаюцца. Я хочу, чтобы ко мне хорошо относились, пока не померла еще. Ты всему научился, Игнациус, не научился только, как человеком быть.

— Хорошее отнощение — не ваша судьба, — вскричал Игнациус. — Вы — явный мазохист. Хорошее обращение повергнет вас в смятение и погубит вас.

— Пошел ты к черту, Игнациус. Ты мне стока раз серце разбивал, что я уж и со щщета сбилась.

— Этот субъект ни за что не войдет в этот дом, покуда я остаюсь здесь. Как только он устанет от вас, вероятно, он обратит свое извращенное внимание на меня.

— Что еще что такое, полоумный? Закрой сичас же свой глупый рот. С меня хватит. Я сама о тебе позабочусь. Говоришь, отдохнуть хочешь? Я устрою тебе хорошенький отдых.

— Стоит мне подумать о моем дорогом усопшем отце, едва остывшем в своей могиле, — пробормотал Игнациус, делая вид, что смахивает влагу с глаз.

— Мистер Райлли умер двадцать лет назад.

— Двадцать один, — злорадно поправил ее Игнациус. — Видите? Вы уже забыли своего возлюбленного супруга.

— Прошу прощения, — немощно вымолвил мистер Леви. — Могу я с вами поговорить, мистер Райлли?

— Что? — переспросил Игнациус, только что заметив человека, стоящего на крыльце.

— Вам чего надо от моего Игнациуса? — осведомилась миссис Райлли. Мистер Леви представился. — Вот это он самый и есть. Надеюсь, вы не поверили, когда он вам эту смешную историю рассказывал по телефону тут как-то на днях? Я так из сил выбилась, что не успела трубку у него из рук вырвать.

— Мы не могли бы все зайти в дом? — спросил мистер Леви. — Мне бы хотелось побеседовать с ним наедине.

— Мне-то что? — равнодушно пожала плечами миссис Райлли. Она окинула взглядом квартал и наблюдавших за ними соседей. — Весь квыртал и так уже все знает.

Тем не менее, она распахнула дверь, и троица вступила в крохотную прихожую. Миссис Райлли поставила на пол бумажный пакет с кашне и абордажной саблей сына и спросила:

— И что вам нужно, мистер Леви? Игнациус! Выходи немедленно и поговори с этим человеком.

— Мамаша, мне следует уделить внимание своему кишечнику. Он взбунтовался против травмы последних суток.

— Выходи сейчас же из ванны, мальчик, и иди суда. Так что вам нужно от этого самашетшево, мистер Леви?

— Мистер Райлли, известно ли вам что-нибудь вот об этом?

Игнациус взглянул на два письма, извлеченные мистером Леви из кармана куртки:

— Разумеется, нет. Здесь ваш автограф. Покиньте этот дом немедленно. Мамаша, это тот самый изверг, который уволил меня столь бессердечно.

— И вы этого не писали?

— Мистер Гонзалес вел себя крайне авторитарно. Он не позволял мне даже приближаться к пишущей машинке. А в действительности он закатил мне довольно злобную оплеуху, когда моему взору случилось остановиться на какой-то корреспонденции, которую он в тот момент сочинял в известной мере ужасной прозой. Если мне дозволялось чистить его дешевые башмаки, я бывал благодарен. Вы же знаете, какой он собственник по отношению к этой вашей клоаке.

— Знаю. Но он утверждает, что ничего подобного не писал.

— Очевидная неправда. Каждое его слово — ложь. Говорит одно, а думает совершенно другое.

— Этот человек хочет отсудить у нас кучу денег.

— Это Игнациус сделал, — грубовато вмешалась миссис Райлли. — Что бы у вас там ни случилось, это сделал Игнациус. Куда б он ни пошел — везде бедокурит. Давай же ж, Игнациус. Скажи дяде правду. Скорее, мальчик, пока я тебя не прибила.

— Мамаша, заставьте этого субъекта нас покинуть, — вскричал Игнациус, подталкивая мать на мистера Леви.

— Мистер Райлли, этот человек подал на меня в суд на 500 тысяч долларов. Он может меня погубить.

— Ай какой ужыс! — воскликнула миссис Райлли. — Игнациус, что ж ты сделал этому беньдяшке, а?

Игнациус уже был готов пуститься в обсуждение осмотрительности своего поведения в «Штанах Леви», как зазвонил телефон.

— Алё? — ответила миссис Райлли. — Я его мама. Конечно, трезвая. — Он бросила на сына яростный взгляд. — Вот как? Правда? Что? Ой, нет. — Она пристально посмотрела на Игнациуса, уже начавшего скрести одной лапой по другой. — Ладно, мистер, все свое вы получите — только кроме сережки. Она у птички осталась. Ладно. Чего б я не запомнила, что вы мне сказали? Я ж не выпивоха какая-нибудь! — И миссис Райлли шваркнула трубкой о рычаг и повернулась к сыну: — Это звонил сосысочник. Тебя уволили.

— Хвала Господу, — вздохнул Игнациус. — Боюсь, я бы не вынес одного вида этой тележки снова.

— Что ты ему наплел про меня, мальчик? Ты сказал ему, что я выпивоха?

— Разумеется, нет. Как смехотворно. Я не обсуждаю вас с посторонними. Вне сомнения, он уже разговаривал с вами прежде, когда вы пребывали в состоянии интоксикации. Возможно, вы даже назначили ему свидание и учинили пьяный дебош в нескольких сосисочных boites [От boite de nuit — ночной клуб (фр.)].

— Да ты даже сосыски торговать на улице средь бела дня не можешь. Человек этот так сердился, так сердился. Грит, ты ему больше безобразий учинил, чем все остальные киоскеры вместе.

— Мое мировоззрение пришлось ему не по вкусу довольно активно.

— Ох, да заткнись же ты, пока я тебя вообще не прибила, — взвилась миссис Райлли. — А теперь скажи мистеру Леви правду.

Как же убого их бытовое прозябание, подумал мистер Леви. Эта женщина явно держит сына под каблуком.

— Но я и говорю правду, — возмутился Игнациус.

— Дайте-ка, я погляжу на это письмо, мистер Леви.

— Не предъявляйте его ей. Она умеет читать довольно-таки кошмарно. Оно повергнет ее в смятение на несколько дней.

Миссис Райлли стукнула сына сумочкой в висок.

— Вы опять за свое? — вскричал Игнациус.

— Не бейте его, — вмешался мистер Леви. Вся голова этого ненормального и так уже забинтована. От насилия за ограждением профессионального ринга мистера Леви тошнило. Дурачок Райлли и без того представлял собой жалкое зрелище. Мать спуталась с каким-то стариком, пьет, сын ей мешает. Полиция ее уже на карандаш взяла. Наверное, если у дурачка что-то и было в жизни — то эта собака. Иногда чтобы рассмотреть человека по-настоящему, нужно увидеть его в естественной среде. Райлли по-своему был весьма заинтересован в «Штанах Леви». И теперь мистеру Леви стало жаль, что он его уволил. Дурачок так гордился своей работой в компании. — Оставьте его в покое, миссис Райлли. Мы сами во всем разберемся.

— Помогите же мне, сэр, — пролепетал Игнациус, театрально хватаясь за лацканы спортивного пиджака мистера Леви. — Одной Фортуне ведомо, что мамаша со мной сделает. Мне слишком хорошо известна вся ее сомнительная деятельность. Меня следует ликвидировать. Вы не думали побеседовать с этой женщиной Трикси? Она знает больше, чем вы подозреваете.

— То же самое говорит мне и моя супруга, но я никогда ей не верил. В конечном итоге, мисс Трикси слишком стара. Она даже список покупок составить не сможет.

— Старая? — спросила миссис Райлли. — Игнациус! Ты ж мне говорил, что так девчоночку хорошенькую звали, которая в «Штанах Леви» работает. Ты ж мне говорил, что вы друг другу ндравитесь. А счас я узнаю, что она бабуся, да ищщо и писать не умеет. Игнациус!

Тут все гораздо прискорбнее, чем мистер Леви думал в начале. Бедный дурачок пытался убедить мамашу, что у него есть подружка.

<