Всеобщая история 36 страница

Уголовное уложение подразделялось на 2 книги. В первой (103 ст.) определялся общий порядок судопроизводства, возбуждения уголовных обвинений и, главное, жестко устанавливались основа­ния, по которым можно было начинать конкретные, признанные правом обвинения. Во второй (76 ст.) по строго логической системе классификации преступлений — от важнейших к наименее тяжким — указывались полагающиеся наказания. Попутно были отме­чены возможные обстоятельства отягчения, смягчения или вовсе ис­ключения уголовной ответственности.

Уложение сделало не во всем последовательную попытку ввести уголовную репрессию в рамки жесткой (насколько было возможно по времени) законности: в случае каких-либо непредусмот­ренных прямо в законах преступлений или обстоятельств судьи не могли прибегать к столь привычной средневековью аналогии, но обязаны были запросить вышестоящие суды или юридические кон­сультационные учреждения. Среди них одно из первых мест отводи­лось университетам. Нормы уложения полностью отошли от древней системы казусного изложения, заменив его на традиционный для церковной литературы прием заповеди, иногда изложен­ной позитивно («Изобличенный... в том-то, должен быть подверг­нут...»), либо катехизисно («Если кто-либо учинит...»). Характерное свойство уложения, особенно его общих принципов, правил оценки доказательств составили заимствования из римского права — не классического, а созданного школой глоссаторов (см. § 34). Но осно­вы оценки преступлений, сама система преступлений в наибольшей мере восходила к традиции собственного германского земского права и королевского законодательства.

Соотношение преступлений и наказаний определялось традици­онно в зависимости от важности совершенного деяния для сохране­ния «королевского мира». Наиболее опасными представлялись (1) прямые и злостные нарушения «королевского мира»: а) посягательства на церковь и религиозный порядок, включая и преступления против нравственности или семейных усто­ев (богохульство, колдовство, кощунство); б) измена; в) нарушения общественного порядка (поджоги, разбои, бунт, бродяжничество); г) тяжкие, злостные, повторные посягательства на личность или иму­щество, в которых был очевиден неисправимый характер преступ­ника. К менее опасным преступлениям относились (2) посяга­тельства на личность или имущество незначи­тельные либо неумышленные. Особую группу образовали (3) преступления против правосудия.

Злостным и особо опасным преступление считалось в зави­симости от своей направленности, но также и от размера при­чиненного или возможного ущерба. Так, за измену предписыва­лось увеличить наказание, если она «могла причинить великий ущерб и соблазн... касаясь страны, города, собственного госпо­дина, одного из супругов или близких родственников». Доведение преступления такого рода до полного завершения (уложение вы­делило особо покушение на преступление) не было важным: критерий состоял в обнаруженном злом умысле. И поку­шение равно наказывалось с самим действием. Уложение едва ли не впервые (после римского права) детально квалифицировало разные виды пособничества, различив: а) помощь до совершения преступления — подготовкой, оружием, снаряжением; 5) прямое соучастие и в) укрывательство.

Уложение сохранило почти все применявшиеся в земском праве наказания: 1) смертную казнь — отсечение головы, повеше­ние, утопление, колесование, четвертование, сожжение, погребение заживо; 2) членовредительство — урезание языка, отсечение руки и др.; 3) болезненные — порка розгами; 4) изгнание из государства; 5) ошельмование — выставление у позорного столба в железном ошейнике; 6) штрафы. Если преступление по каким-то обстоятель­ствам было особенно злостным, то наказание могло особо квалифи­цироваться: назначаться определенный вид смертной казни либо предписывалось «волочить преступника к месту казни, терзая его клещами». В применении смертной казни основания черпались не только в религиозных канонах, но и в фольклорных представлениях о судьбах душ: женщин — злостных преступниц полагалось топить в реке.

Выбор наказания оставался вполне на усмотрение судьи. Здесь влияло не только свойство преступления, но и качество самого пре­ступника. Так, в случае кражи полагалось «в еще большей степени учитывать звание и положение лица, которое совершило кражу». Безусловно смягчало ответственность совершение преступления по неловкости, по легкомыслию, в малолетстве (до 14 лет), в состоянии «прямой голодной нужды». Освобождали даже от ответственности за убийство состояние крайней необходимости и, с оговорками, необхо­димой обороны себя. Нередко назначение наказания было множественным: по нескольку видов разом за одно преступление.

Судебный процесс по уголовным делам был регламентирован жестким формальным образом. Почти для всех преступлений пере­числялись точные указания на улики или сведения, по которым можно было начинать дело. Не всегда они были правовыми (например, можно было начать следствие, узнав, что подозреваемый — «отчаянный и легкомысленный человек с дурной славой»), но всегда точно в уложении определенными. Уголовное дело могло начаться либо (1) по жалобе истца против конкретного человека, либо (2) судом в инквизиционном порядке по «све­дениям» или по подозрению. За недоказанное при следствии обвине­ние частное лицо ждало наказание. Возбуждение дела ex officio судьей, только будучи заведомо незаконным, могло караться.

Разбор дела подразделялся на несколько стадий. На первой -следствии — доказывались вначале факт преступления, затем виновность конкретного лица. На второй стадии — собственно суд — выносился приговор, который мог быть и обвинительным, и оправдательным. При неполной доказанности обвинения была прак­тика вынесения приговора об «оставлении в подозрении». Основным видом доказательства считались показания свидетелей — двух-трех. При их совпадении допускалось выносить приговор, даже если canj обвиняемый не сознавался. В большинстве других случаев, при косвенных доказательствах (одном свидетеле, порванной одежде преступника, его дурной славе и т. п.) можно было начинать следствие но нельзя было вынести обвинительный приговор. В этих случаях обвинение нуждалось в допросе обвиняемого под пыткой как для получения сведений о преступлении, так и для сознания и раскаяния. По недостаточным уликам пытку предписывалось не применять, равно как и в случае незначительных преступлений. Показания, полученные под пыткой, должны были быть повторены и содержать только проверяемые факты. Самой процедуры или ре­гламентации судебной пытки уложение не содержало. В отличие от церковного инквизиционного процесса, где от обвиняемого требова­лось только подтверждение сказанного судьей и раскаяние, уложе­ние предписывало суду позволять обвиняемому рассказывать само­му о случившемся.

Уложение 1532 г. в ряде статей стремилось также изжить особо застарелые феодальные обычаи (конфисковывать имущество, став­шее поводом для преступления, правило «что с возу упало, то про­пало» и т. п.). Однако в целом оно стало для германских государств более юридическим образцом, чем жестко применявшемся за­коном. Уже с XVII в. в отдельных германских государствах появля­ются своды собственного земского права (в Пруссии — Landrecht 1620 г.), ставшие реальной основой юстиции.

§ 38. Становление права славянских народов

У западных и южных славян вплоть до периода Высокого средне­вековья — XII — XIII вв. — государственность сохраняла вид вар­варского королевства или раннефеодальной монархии (см. § 32). Слабой была и степень феодализации общественного уклада, иск­лючая те народы, которые были под влиянием или властью более мощных политических образований — Священной Римской или Ви­зантийской империи. Средневековое славянское право формирова­лось поэтому под влиянием империй, а нередко представляло исто­рическую переработку или прямое заимствование институтов права и даже целых правовых кодексов (например, византийский За­кон судный людем IX в. в Первом Болгарском царстве). Собственные правовые памятники у западных и южных славян поя­вились относительно поздно — с XIII в. Это происходило под более значительным, чем на западе Европы, влиянием королевского зако­нодательства, нередко и ограничивалось им.

Развитие польского права

До XII — XIII вв. общинная и фео­дальная юстиция в Польском королев­стве оставалась на уровне обычного права. В начале XIII в. возникли церковные суды — главным образом привилегированной юрис­дикции. Единственно централизованную роль играл королевский суд; в течение XII в. появились специальные должности королев­ских судебных официалов. Возобладание королевского суда со вре­менем сказалось на том, что в традиционное славянское право были привнесены требования соблюдения «королевского мира», что отражало чисто политические связи короны с Германской империей.

Древнейший свод феодального польского права — Польская правда (собственное название — Эльблонская книга) — также появился в связи с проникновением германцев на польско-балтийские земли. Он был составлен в середине XIII в. неизвестным ученым немцем, по-видимому, для практических нужд. Небольшой сборник (29 ст.) был даже не законом, а описанием судебных обыча­ев в форме не казусных правил, а отстраненного изложения, в кото­ром немецкий судья обращал внимание прежде всего на отличитель­ные особенности польского суда и правоприменения.

Суд по Правде осуществлялся единолично судьей. Ни о каком участии присяжных, общинных сходок не упоминалось. Процесс на­чинался с персональной жалобы (был исковым), но вызов от­ветчика был делом уже суда. За неявку без уважительных причин полагался штраф, а игнорирование трехкратного вызова вело просто к проигрышу дела. В суде следовало соблюдать некие нормы прили­чия (подобно тем, какие предписывались в ленном суде по «Саксон­скому Зерцалу») под угрозой небольшого штрафа. Особенностью славянского судопроизводства была изначальная установка на мно­гократное откладывание дела: на вызов свидетелей ответчику дава­лось до 14 дней. В большинстве случаев это были не столько свиде­тели, сколько соприсяжники — их роль в польском суде бы­ла значительной. От большинства обвинений можно было очистить­ся личной присягой вместе с несколькими соприсяжниками (родны­ми, друзьями, соседями): от двух до двенадцати, смотря по тяжести обвинения. При попытке поймать преступника, застигнутого с по­личным, по следам (гонение следа), при отыскивании своей украденной вещи у других лиц (свод) такие свидетели также были важными участниками досудебных действий. В отсутст­вие соприсяжников или при особых обвинениях основным средством установления судебной истины был поединок (дубинами или мечами — в зависимости от сословного статуса ответчика). Если от­ветчик не мог или не желал биться на поединке (что судьи, по заме­чанию Правды, допускали весьма неохотно), прибегали к орда­лиям. Поляки использовали ордалии только железом (прой­ти 3 шага по раскаленным брускам или пронести столько же кус же­леза) либо водой (связанного бросали в воду): «Если он его бро­сит [т. е. кус железа ] или всплывет, то этим убежден в том, в чем его обвиняют».

В уголовном праве наказание в большинстве случаев сохраняло характер композиции (выкупа) за преступление, присущей варварским правдам. Всего применялось семь унифицированных штрафов: от 3 до 70 марок (одна марка приравнивалась к 1,5 голо­вам скота или 1 пуду соли); случалось назначение штрафа скотом или солью. Наибольшие по размеру штрафы полагалось за тяж­кие преступления, в которых усматривалось «нарушение мира», а также за посягательства на имущество знатных. Оценка имущественных посягательств, прежде всего кражи, была свое­образной: для Правды важным было не количество, не что украде­но, но у кого украдено, т. е. сам факт кражи. В зависимости от сословного положения потерпевшего и назначался штраф: 70, 50 ма­рок — за княжеское имущество, 12 марок — за рыцарское или кре­стьянское. Сословные разграничения влияли и на ответственность в случае убийств, в том числе даже неоконченных посягательств на личность.

Нередко ответственность переносилась не на конкретного винов­ника, а на общину, которая не могла или не желала выдать пре­ступника, — ополье. Штраф в таких случаях выплачивала общи­на — ополье, либо ей требовалось оправдаться поединком. Крайне своеобразным критерием в оценке ответственности преступника бы­ло внимание к собственному поведению жертвы, которое могло под­толкнуть к преступлению. Так, весьма высоким штрафом каралось рядовое изнасилование девицы или жены, но если дело происходило в «нелучшем» месте (лесу, поле), да еще если женщина отправилась туда «без приказа», штраф становился небольшим. С другой сторо­ны, это же правило повлияло на оценку преступления, совершенно­го как бы в ответ на нападение: это только смягчало ответствен­ность, но не исключало ее вовсе. Самое тяжкое уголовное наказа­ние — побить камнями — полагалось за измену государству. Древние членовредительские наказания (выбивание зубов за нарушение поста или кастрацию за супружескую измену, введен­ные в X в.) Правда не упоминала.

До XV в. в Польской монархии обычное право преобладало. В развитии королевского законодательства и в его влиянии на право большую роль сыграли Вислицкие статуты короля Казимира Великого (1368) — в 2 ч., 161 ст. Свод со­стоял из нескольких, принятых на протяжении двух десятков лет статутов по разным вопросам, отдельно для Великой и для Малой Польши. Статуты были утверждены при участии сословного сейма.

Вислицкие статуты содержали не только правовые нормы. Многое в них записанное было только казусными судебными реше­ниями (с фиктивными именами участников) в значении прецедентов. Вошли в них и проекты правовых правил, позднее прижившиеся в официальной редакции.

Статуты сохранили в основном старый порядок судопроизводст­ва. Видимо, принимая во внимание привычную недобросовестность свидетелей (еще Польская правда особо упоминала опороченных и купленных свидетелей), их показания стали во второй ряд. Большее значение имели присяга и соприсяжничество. Ожили ордалии и судебные поединки. В уголовном праве также была воспроизведена в главном система преступлений и наказаний традиционного права. Остались прежние наказания — штрафы (от 3 до 70 марок). Но нарду с ними в случаях, затрагивавших интересы короны, могли применяться смертная казнь и ссылка. В ходу оставалось и право мести (отменено было лишь в XV в.). Штрафы в большинстве случаев шли королю (могло быть: и королю, и потерпевшему). Наивысшие штрафы полагались теперь за общественно опасные действия, нарушающие «королевский мир»: поджог, грабеж на дороге, использование оружия в суде, отказ от исполнения судебного решения. Реалии сословных привилегий, видимо, заставили переосмыслить отношение к обстоятельствам, полностью освобождав­ши от ответственности. В целом ряде случаев теперь даже тяжкие преступления не карались: если пострадавший пал жертвой собственного вызова или почина (это называлось по-особому: початек), если преступление было следствием обоснованного возмездия, если оно наступило вследствие законного осуществления кредитором его полномочий, если было направлено против ночного во­ра, Мотив возложения вины за последствия на самого потерпевшего составил важную особенность польского права.

Статуты подробно регулировали отношения из крепостной зависимости, имея в виду соблюдение интересов короны. Было сокращено значение права мертвой руки феодалов в отношении бездетно умерших кметей. «Изгоняя этот ложный обычай», остаток имущества предписывалось передавать ближайшим родственни­ка». Вместе с тем сокращалось право свободного перехода крепост­ник из имения в имение. Только несправедливое отношение господина могло стать причиной массового выхода крестьян. Незаконный, ««мной» уход или бегство не допускались. Кметей следовало возвращать, а за прием беглых устанавливался штраф. Были предусмотрены возможности крестьян получать судебную защиту в случае личных обид. Фискальные интересы казны преобладали и в даль­нейшем, когда законы регламентировали нормы крестьянских повинностей или взаимные обязанности кметей и феодалов.

Чешское земское право

В Чешском королевстве в силу самых разных социальных и политических причин становление национального права пошло по пути преиму­щественно партикулярного и сословного права. Королевское законодательство только в XI — XII вв. имело созидающее значение для права. Позднее попытки королей централизовать юстицию и правоприменение путем создания общечешских сводов законов, как правило, наталкивалось на организованную оппозицию городов и дворянства. Такой областнический и партикулярный характер права соответствовал, видимо, ярко выраженному сословно-представительному строю Чешского королевства той эпохи.

К XIII в. каждая из вошедших в королевство народностей (чехи моравы, силезцы, словаки) располагала своей устоявшейся традицией суда и правовых обычаев. С XIII в. начался последовательный рост влияния и распространения чешского земского права, опирав­шегося на феодальные обычаи отдельных областей. С XIV в. зем­ское право стало приобретать письменную форму благодаря глав­ным образом не официальным, а частным кодификациям. Преимущественное распространение таких частных кодифи­каций также составило одну из особенностей развития чешского права в период позднего средневековья.

Одной из древнейших частных кодификаций земского права бы­ла Розенбергова книга, составленная между 1320 и 1330 гг. Записи, послужившие для нее основой, относились к еще более давнему вре­мени, воспроизводя процессуальные обычаи раннефеодальной поры. Книга была написана по-чешски и охватывала главным образом ча­стное право. На основе неудавшегося кодекса законов короля Карла I (отвергнутого земским сеймом в 1355 г. из-за опасения умаления сословных прав) во второй половине XIV в. неизвестным автором был составлен «Устав земского суда» (Ordo iudicii terrae). В уставе было обобщено также в основном судебное право и процессуальные обычаи, причем касавшиеся разных сословий. Свод был написан по-латыни и представлял собой один из первых последовательных опы­тов внедрения в земское право институтов и правил доказывания из традиции римского права. Около 1400 г. один из знатоков земского права, земский судья Анджей из Дубы составил более широкий по содержанию свод под названием «Чешские земские права». В нем, кроме чисто судопроизводственных правил и частного права, осве­щались главные институты уголовного и государственного права ко­ролевства. В 1500 г. чешский сейм одобрил официальный свод зем­ского права, подготовленный судьями короля Владислава, — «Земское уложение». После неоднократных ревизий и переделок с 1564 г., уже после вхождения Чехии в Австрийское государство, свод был принят в качестве образца.

Собственное право, со своими писаными сводами, возникло в чешских городах, также основываясь на предоставленных городам феодальных привилегиях, закрепленных в так называемых зем­ских досках (полуофициальных погодных реестрах привилегий). Это городское право (если оно не затрагивало государственно политических институтов) сохраняло силу даже после вхождения Чехии в Австрийскую империю.

Еще одной особенностью средневекового чешского права стал раннее обособление специализированного правового регулирования. Его происхождение было также связано с сословными привилегиями — на сей раз узко профессий дальнего значения. В итоге уже к XIII в. возникла такая своеобраз­ная область юстиции как горное право.

Особое горное право выросло из горной королевской регалии, которой добились для себя последние из династии Пржемысловичей даже в ущерб интересам земского дворянства. Ис­ключительное право короны на добычу золота, серебра, других ме­таллов предопределило возможность детальной регуляции законами порядка горных разработок вообще, а затем и использования полез­ных ископаемых. Со временем это регулирование стало исключи­тельно централизованным. Около 1300 г. по указанию короля Вац­лава II был составлен первый в истории права специализированный кодекс горных законов «Право горной регалии» (Jus regale montanorum). Составителем его стал даровитый итальянский юрист Гоззиус, который использовал Юстиниановы «Институции» и свод канонического права. В силу своей специальной направленно­сти кодекс охватывал самые разные вопросы права, включая сферу коммерции, налогов, даже технической эксплуатации рудников.

Приоритетной правовой формой разработки рудников закрепля­лось создание предпринимательских компаний, ко­торые, в традиции римского права, признавались совместной собст­венностью. Прибыль в них распределялась соответственно размеру пая. Капитал компании делился на условные доли — как правило, 16 или 32. Допускалось и индивидуальное предпринимательство, особенно по розыску ископаемых. В отношении розыска действовало правило горной свободы: в силу заинтересованности коро­левской власти в пополнении казны каждый мог искать ископаемые, где угодно, даже в чужих владениях. Владелец земли, где был най­ден металл, мог претендовать лишь на малую долю прибыли с добы­чи. Только в 1534 г. собственникам земли было передано исключи­тельное право на добычу меди, цинка, олова, железа и ртути.

Вопросы деятельности такой компании решались на ее общем со­брании, где голоса распределялись по паям. Право предусматривало особую роль в управлении классных специалистов, горных мастеров и др.

Горный кодекс Вацлава II был едва ли не первым в истории, где важное место отводилось правилам своего рода трудового права. Запрещалось создание профессиональных организаций мастеров, кузнецов, отдельных категорий рабочих (для предотвра­щения нежелательных для предпринимателей и казны стачек). Но были нормы об оплате труда, о порядке обеспечения разных катего­рий работающих в горном деле, даже профессиональные привилегии (в одежде, в быту), порядки проведения праздников. Закреплялись и правила эксплуатации шахт: указывались средства для оснащения рабочего места, устройства вентиляции, осушения забоев и штре­ков, освещения и т. д.

Высокая степень общей сословной привилегированности чешского дворянства нашла соответствие в особых, только чешскому праву присущих институтах вещного права и собственнических правах.

Главным институтом семейно-имущественных отношений была т. н. неделимая собственность, считавшаяся общей принадлежностью феодального рода минимум в трех поколениях. Существовали как бы разные уровни неделимости: дедовская, брат­ская, дядьевская. Наследование таких имуществ всегда осложнялось выяснением обстоятельств, выходит или нет данный наследник из той или другой условной семейной общности и потому, полагается ли ему выделить его долю. Сделки с отделенными частями дополнительно осложнялись длительным сохранением права родового выку­па. Правда, и сроки приобретательной давности были небольши­ми — 3 года и 6 недель или 3 года и 18 недель.

С условной неделимостью имущества было связано наличие осо­бого королевского права, подобному западному праву «мертвой ру­ки»: наследования в свою пользу свободных, не имеющих наследника дворянских имений (odumrti). Споры по поводу этого королевского права постоянно осложняли взаимоотношения короны и дворянства. Для охраны своих сословных прав шляхта стала образовывать искус­ственные имущественные союзы — громады для взаимного на­следования имуществ. Основанием союза был имущественный дого­вор между посторонними или родственниками. Каждый из членов со­хранял владение своим имением, жил в нем. В случае смерти члены союза имели преимущественное право наследования имения своего сочлена и даже особое право преимущественного выкупа отчужден­ного имения у посторонних лиц (право ретракта).

Собственнические права на недвижимость и сделки с нею подле­жали обязательной регистрации в земских досках и тем са­мым признавались как бы незыблемой частью сословных привиле­гий.

«Законник» Стефана Душана

Формирование писаного права югославянских народов также пришлось на XIII в. Тогда одним из феодалов Славонии был составлен Статут Матвея (1272), в котором были записаны в основном судопроиз­водственные правила, идущие от обычного права. Большое распро­странение получил Винодольский статут округа Далма­ции (1288), представлявший своего рода сплав славянского и италь­янского (!) права. Статут воспроизводил в основном имущественные правоотношения, систему преступлений и наказаний, близкую вар­варским правдам. Итальянские влияния были заметны и в последу­ющих югославянских статутах и прибрежных городов XV в. Наибо­лее крупным памятником югославянского права стал «Законник» царя Стефана Душана, составленный в эпоху наивысшего расцвета державы Неманичей и наибольшей централизации власти монарха-деспотаря.

«Законник» Стефана Душана (205 ст.) в основной своей части был принят по инициативе сословного собора в 1349 г. В 1354 г. i тексту были сделаны дополнения. Позднее добавились несколько де­сятков статей — в основном правил судопроизводства — из разных законодательных источников разного времени. Во многих вопросах «Законник» ориентировался на византийское церковное право «Но­моканона» и «Синтагмы» (особенно в ст. 1 — 28). Но основное со­держание отразило своеобразные институты сословного строя Сер­бии и жесткую правовую политику властителей государства-«деспотовины».

Влияние византийской публично-правовой традиции сказалось на том, что относительно подробно были изложены права и полномочия монарха. Оговаривалось исключительное право царя строить крепости в государстве. Государь имел право на особый сбор со своих вассалов на свадьбу сына. Жители государства обязывались содержать царских посланцев и слуг при исполнении ими государевых поручений. Царь считался своего рода гарантом правосудия и установителем общественного спокойствия; наруше­ния этого рассматривались как посягательства на царские полномо­чия.

Весьма заметное место в нормах «Законника» (практически пол­ностью лишенных уже казусной формы, а представлявших позитив­ное законодательство) заняли гарантии законности. Едино­жды изданные законы или предоставленные имущественные права полагались как неприкосновенные и неизменные даже по отноше­нию к царской власти. Весьма необычными были прямые запреты царю посягать насильственно, без законной судебной процедуры на предоставленные в собственность имения, вмешиваться в собствен­нические права. Законы гарантировали всем, даже несвободным лю­дям, «воздаяние правды» на царском дворе. Особого значения зако­ны (хрисовулы) объявлялись ненарушимыми и навечно охраняющи­ми вольности городов — «Да не вольны того нарушить в них ни гос­подин царь, ни кто-либо другой».

Идея неукоснительной законности была взаимосвязана с га­рантиями сословных прав и привилегий. В наи­большей степени были закреплены привилегии сербской церкви. В качестве государственного закона провозглашалась обязанность подчинения духовным властям: «И в духовном деле каждый чело­век да имеет повиновение и послушание своему архиерею». Ослу­шание церковных правил могло повлечь отлучение от церкви, а с тем и изгнание из общества. Нарушение церковной юрисдикции также влекло огромный по размеру денежный штраф. Кроме пат­риарха, власть над церковью принадлежала только царю. За шля­хетством (властелями и властеличами) закреплялись практически неограниченные права собственности на бащины (вотчины), включая наследственные права рода и свободу «от всех тягостей и податей моего царства». Оговаривались особые судебные привилегии великих властителей. Купцам предоставлялась (и гарантирова­лась большими штрафами за нарушение) свобода торговли по все­му царству. Законом устанавливались пределы натуральных и де­нежных повинностей зависимых крестьян — меропхов («д иного сверх закона ничего у него да не отымется»). Но и укрыва­тельство чужих людей, бегство зависимых людей было поставлено наравне с государственной изменой.

В уголовном праве доминировала идея преодолеть излишне мяг­кие традиции обычного права и в особенности ужесточить ответст­венность за нарушение «царского порядка» и «народного мира». Ед­ва ли не самым тяжким преступлением считалось «воровство и раз­бой» (видимо, профессиональный). Таких преступников ждали по­вешение «вниз ногами» и ослепление. Укрывшее их село подверга­лось разграблению, а господин села должен был возместить все ук­раденное и быть наказан «как вор и разбойник». Очиститься от об­винений в воровстве и разбое можно было только путем ордалий железом (хотя вообще они выходили из обыкновения). Захват с поличным был бесспорным доказательством вины. Судьи также не­сли ответственность за беспричинное ненаказание явных разбойни­ков. Это безусловно открывало на деле дорогу неприкрытому судей­скому террору.

Самым тяжким наказанием была смертная казнь. Она назначалась за такие преступления, в которых усматривалась вы­сшая мера греховности и нарушения церковной заповеди (за убий­ство священника полагалось повесить, за убийство родителей, де­тей, родных — сжечь). Распространенным было применение чле­новредительных наказаний (это была одна из самых своеобразных черт «Законника», воспринятая из византийского права): отсечение руки или обеих рук, ушей, носа, урезание язы­ка, ослепление или вырывание глаза. Эти наказания налагались, если в преступлении усматривалась злостность, предумышленность. Предумышленное убийство каралось отсечением рук, ненарочное — значительным, но штрафом, тем же наказывалось совраще­ние христианина в другую веру, изнасилование, нарушение своего сословного статуса (собирание «собора себров» — свободных, но не феодалов). Большинство остальных преступлений каралось штрафами — максимальный достигал 1 тыс. перперов (сереб­ряных монет), наиболее распространенными были в 300 и 100 пер­перов. Высшие штрафы полагались за преступления, нарушавшие основные устои правопорядка: убийство привилегированным феода­лом свободного, лжесвидетельство в суде. Повышали денежные штрафы также преступления, совершенные в отношении лиц более высокого сословного положения; дерзостные преступления в отно­шении высших по статусу могли повлечь и более строгое наказание вообще (так, за изнасилование «равной себе» отрубали руки и нос, высшей по положению — вешали). За «измену и за всякое преступление» подлежали наказанию и жившие вместе с преступни­ком родственники; свою непричастность к преступлению близкого надо было доказывать.