В Саратовском гарнизоне

Й ГОД

Глава 3

Можно без преувеличения сказать, что 1917 был исключительным, величайшим годом в истории России и других стран мира.

История человечества знала немало великих дат и отдельных годов, наполненных большими событиями. Но то, что совершилось в 1917 году в России, превзошло все предыдущее грандиозностью по масштабам и величию, по качественному содержанию. События 1917 года коренным образом изменили весь ход исторического развития не только России, но и всего мира. В 1917 году февральско-мартовская революция свергла, уничтожила царскую монархию Романовых — столп российской и мировой реакции, а, главное, через невиданно короткий промежуток, в том же 1917 году, Октябрьская социалистическая революция, вырвав полностью все корни феодально-крепостнического строя, свергла господство капитализма и уничтожила его основу — частную собственность на землю, фабрики, заводы, банки и буржуазное государство, охранявшее эту частную собственность и эксплуатацию рабочих и трудящихся капиталистами и помещиками. Была установлена диктатура пролетариата, охранявшая социалистическую собственность и все завоевания пролетариата.

В апреле 1917 года я вернулся на свою партийную родину — в Киевскую большевистскую партийную организацию из Юзовской-Донецкой большевистской организации.

В Киеве было хорошее боевое настроение. Товарищи по подполью встретили меня радостно и сразу же загрузили партийной работой. Зная и учитывая мой подпольный опыт работы среди солдат, Киевский комитет партии возложил на меня работу в ар-

мии. Для облегчения и большей успешности этой работы решили создать легальную базу, поручив большевистской фракции солдатской секции Совета добиться оформления меня членом культурной комиссии или просто работником по культурной работе среди солдат. Мы получили хорошую легальную базу для развертывания партийной работы. Но недолго длилась эта моя работа. Как только я перешел от внешне незаметной организационно-партийной работы к открытым выступлениям на собраниях и митингах солдат, эсеро-меныпевистские вожаки солдатской секции увидели, какого «культурника» они пустили в свой огород.

Особенно пришли в ярость эсеро-меньшевистские вожаки после моего выступления по поручению Киевского комитета на многотысячном предмайском митинге на территории бывшей выставки. В своей речи я говорил о новых задачах революции на основе великой программы, данной пролетарским вождем революции и партии великим Лениным в Апрельских тезисах, в которых поставлена задача перестройки России в республику Советов.

Эти и другие мои выступления вызывали у солдат сочувствие нашей большевистской партии и одновременно озлобление эсеро-меньшевистских заправил солдатской секции Совета. В срочном порядке эти коварные горе-демократы изгнали меня из солдатской секции, организовав через соответствующие военные органы отправку (фактически высылку) меня из моего родного любимого Киева в Саратов.

Саратов оказался уже не той «глушью», о которой говорил Фамусов — герой бессмертного творения Грибоедова «Горе от ума», а крупным промышленным пролетарским центром, с большим военным гарнизоном, сплоченной большевистской организацией.

И я благодарен судьбе, что оказался в этом революционном центре в бурные месяцы 1917 года, где приложил свои силы к развернутой партией и ее военной организацией борьбе за завоевание солдатских масс на сторону нашей Ленинской партии.

В период Первой империалистической войны Саратов стал крупным центром сосредоточения воинских частей, главным образом запасных полков, в которых обучали солдат перед отправкой на фронт.

В 1917 году в Саратовском гарнизоне было около 50 тысяч солдат и офицеров. Удельный вес солдат в городе Саратове с населением в 200 тысяч, в том числе 30 тысяч рабочих, был доста-

точно велик и указывает на остроту и серьезность задач партийно-политической работы в гарнизоне. Должен здесь же подчеркнуть, что некоторые ошибочно недооценивают важное значение партийно-политической работы в таких тыловых гарнизонах. Такие товарищи забывают, что в этих гарнизонах было мало тылового, так как они ускоренно формировали маршевые роты и отправляли на фронт. Следовательно, от того, как мы политически подготовляли солдата, с каким политическим багажом он прибывал на фронт, зависело в значительной мере не только его личное поведение, но и его влияние на фронтовых солдат в окопах. Через них мы, большевики, распространяли свое влияние на фронтах, да и на деревню, куда выезжали солдаты.

Надо сказать, что постоянное поступление нового пополнения затрудняло, конечно, и осложняло нашу работу. Требовались быстрая ориентировка в людях, установление новых связей, а главное — сохранение таких темпов большевистской обработки, с какими велась ускоренная подготовка и формирование маршевых рот и их отправление на фронт.

Слабость работы военной организации в первые два месяца после февральско-мартовской революции объясняется не только недостаточностью сил, но главным образом тем, что среди большевиков гарнизона неясность и колебания в принципиальной позиции — о путях и перспективах революции затянулись несколько дольше, чем у большевиков общепартийной организации. Даже после тезисов Ленина и Апрельской конференции, вплоть до первой половины мая, часть военной организации не заняла достаточно ясной, твердой боевой позиции, а это главное, что определяет и всю практическую организационную работу.

В мае произошли серьезные изменения в составе членов партии в Саратовской военной организации. Гарнизон пополнился прибывшими из других частей страны новыми силами, среди которых оказалось немало политически и партийно подготовленных и подкованных большевиков. Это, естественно, немедленно сказалось на активизации борьбы за ленинскую линию партии и на улучшении всей работы военной партийной организации. Во второй декаде мая было собрано общее собрание членов партии военной организации (их было сто с лишним человек), на котором первым вопросом был поставлен доклад об Апрельской конференции партии. Этот доклад довелось сделать мне. Это было первое большое поручение городского комитета партии в первые же недели

моего приезда в Саратов. Помню, как секретарь горкома Эмма Рейновна Петерсон мне сказала: «Не рассчитывайте на наши силы, сами собрание организуйте, сами и доклад сделайте».

В Саратов я только-только прибыл и настроение членов партии еще мало знал, но мне помогло то, что я изучил положение в общепартийной Саратовской организации и содержание доклада товарища Милютина. Хотя он был старым большевиком и высоко эрудированным руководителем, но доклад его был неудовлетворительным с точки зрения защиты позиций Ленина на Апрельской конференции, отражал некоторые положения неленинской позиции Каменева и Рыкова. Поэтому я в своем докладе по существу полемизировал с Милютиным, а это оказалось особенно к месту, так как именно в военной организации было немало слабо ориентирующихся и колеблющихся товарищей.

Вторым вопросом собрания был организационный — выборы Комитета. Об этом собрании и его решениях было доложено Саратовскому комитету, который утвердил решения и состав избранного общим собранием Комитета, включив товарища Кагановича в состав Саратовского комитета партии.

С этого момента наша организация называлась Военная организация Саратовской партийной организации РСДРП (большевиков). Она работала под руководством городского и губернского комитетов партии, им подчинялась, ее руководитель, или, как его наименовали при избрании, председатель тов. Каганович Л.М., входил в состав городского и губернского комитетов.

Победа Ленинской линии в парторганизации, общий рост влияния и авторитета нашей партии в массах и перелом в их настроениях, улучшение общей объективной политической ситуации для нашей партии дали практическое улучшение работы и военной организации уже в мае.

В короткий срок существующие ячейки стали неузнаваемы — они стали действительно боевыми органами партии.

Был организован прием в партию солдат, подготовленных для этого за один месяц, и в первую половину июня мы утроили количество членов партии. К 10 июня у нас было уже 400 членов партии при общем количестве в Саратовской организации 2500 членов — и это при строгом подходе и отборе. За май и июнь в результате развернувшейся большевистской пропаганды в гарнизоне более тысячи солдат, главным образом из рабочих и крестьян-бедняков, объявили себя сочувствующими нашей партии, они прихо-

дили на партсобрания и выполняли наши поручения. В июне у нас в организации уже было более 50 первичных ячеек.

Мы добивались проведения в полковые и ротные солдатские комитеты большевиков. Эсеры и меньшевики упорно сопротивлялись этому, так как они почти монопольно заполняли эти комитеты. Они вообще создали такую обстановку в казармах, что большевики были загнаны и затравлены; дело доходило до избиения их специально натравливаемыми хулиганами. Мы в первую очередь повели борьбу за коренное изменение этой обстановки. Здесь агитации было мало, надо было завоевать авторитет. Мы начали ставить перед полковыми и ротными комитетами вопросы солдатских нужд и бытового неустройства, заставляя их или удовлетворять эти нужды, или идти против солдат, разоблачая тем самым себя.

Можно сказать, что май и особенно июнь были переломными в настроениях солдат. Влияние нашей партии неуклонно нарастало. В беседах с солдатами, ранее поддерживавшими эсеров и меньшевиков, уже в мае и июне раскрывалось разочарование в их романтической мечте о том, что вот, дескать, теперь, после царя, все пойдет само собой по-новому, по-хорошему, без драк и борьбы, и мир наступит, как на словах обещали эсеры и меньшевики, и свобода будет полная — одним словом, осуществится мечта о «земле и воле». Что ж, говорили в беседах ворчливо и уже сердито многие из солдат, уже почти три месяца прошло, как царя порешили, а толку пока мало: война продолжается и конца-краю не видно, и все кричат «продолжать ее до победного конца». До Дарданелл, выходит, будем биться. А разруха все растет. Вон из деревни пишут, что жрать нечего, дети помирают, скотина дохнет с голодухи, лошадей все меньше и меньше становится, довели до того, что аж мужики плачут, особливо бабы ревут. А помещик как был хозяином-кровососом, так и продолжает им оставаться, да и кулак не дурак — без царя, а еще больше наживается на нищете народной. А наши-то защитники — эсеры? Обещать-то обещали землю и волю, а на самом-то деле все «завтраками» нас, мужиков, кормят, да и то, просто говоря, за нос водят нас, как дураков, и обманывают. Вот пишут из деревни, что «забеспокоившиеся» господа-помещики начали нашего брата мужика в каталажку сажать — вот те и воля.

Нельзя, однако, представлять себе, что этот процесс идейно-политического завоевания большинства солдатских масс на сторону большевизма был легким делом, особенно учитывая двойственную социальную природу тогдашнего среднего и особенно зажиточного

крестьянства. С точки зрения строго научного объективного определения крестьянин, с одной стороны, трудящийся человек и родственен пролетариату, с другой — он частный собственник и родствен богатому частному собственнику. На это его раздвоение — на его вторую сторону и делали ставку буржуазно-помещичьи партии, а особенно мелкобуржуазные партии эсеров и меньшевиков, строивших на этом основании тактику союза крестьян с буржуазией вместо союза с пролетариатом, за который стояли большевики.

В этой борьбе мы, солдаты-депутаты, приняли боевое участие. Эсеры заранее чувствовали, что избрание солидной группы солдат-большевиков в Совет будет серьезным ударом по их монополии в гарнизоне, поэтому они яростно боролись за свои места — за сохранение монопольного представительства от армии в Совете. Они особенно бесновались еще и потому, что к этому времени большевикам Саратова удалось провести решение о ликвидации самостоятельного, существовавшего отдельно от Совета рабочих и солдатских депутатов, Военного исполнительного комитета, который был создан с начала февральской революции. Это было ненормально, вредно и опасно для дела революции. Эсеры сопротивлялись этому решению Совета о ликвидации комитета, но вынуждены были сдаться под напором большевиков.

Борьба в казармах при выборах в Совет принимала особо острый характер и формы. Например, эсеровские заправилы при помощи своих унтеров отправляли наиболее активных большевиков и солдат, их поддерживающих, внеурочно в караул, даже сажали на гауптвахту за какие-то надуманные провинности, лишь бы лишить их возможности присутствовать на избирательном собрании. Так именно они поступили со мной несмотря на то, что заранее наша организация официально объявила, что моя кандидатура выставляется в Совет: командир роты арестовал меня по вымышленной им ложной причине, продержав меня на гауптвахте два дня. Он вынужден был меня выпустить, но своей эсеровской цели достиг — на избирательном собрании я выступить не смог и не был избран.

Однако назавтра в другой роте нашего полка, когда наши большевики выступили и рассказали солдатам, каким старорежимным способом эсерам удалось отвести мою кандидатуру и провести эсера, солдаты почти единодушно избрали меня депутатом Саратовского городского Совета. Эта наша победа произвела большое впечатление во всем 92-м полку и даже за его преде-

лами — в гарнизоне. Одним словом, выборы в Совет закрепили тот перелом, который явно наметился в гарнизоне.

Сила наша была еще в том, что наша связь с массами, конечно, не ограничивалась собраниями, митингами и даже беседами. Мы организовали землячества солдат, прикрепили к каждому землячеству (по губерниям) своих организаторов, избрали бюро землячеств, вовлекли в эту организацию широкие массы активных солдат, сочувствующих нам, большевикам. Вначале эсеры пытались помешать нам. Когда это у них не вышло, то они попробовали пролезть внутрь этих землячеств, но дело было уже настолько прочно нами организовано, что их попытки сорвать это дело потерпели поражение.

Дошло до того, что даже часть солдат, называвших себя эсерами, выступали с одобрением деятельности землячеств и большевиков, их организовавших. Солдаты ходили в землячества с вопросами, возникавшими не только у них, но и по письмам, получаемым из деревни, просили разъяснения, помощи. Мы при помощи наших юристов-большевиков и под руководством одного из руководящих деятелей Саратовской организации товарища Лебедева Петра Александровича (присяжного поверенного) организовали юридическую консультацию в клубе «Маяк», ставшую центром солдатских землячеств. Там солдаты получали разъяснения, консультации, ответы на волнующие их вопросы и запросы их земляков из деревни. Особенно много было запросов, связанных со спорами с местными властями и обостренными конфликтами с помещиками, с захватами крестьянами сенокосов, пустующих земель, необрабатываемых и неубираемых посевов и т.п. Крестьян по указу Временного горе-революционного коалиционного правительства и его комиссаров арестовывали, и солдаты приходили в землячество за помощью, советом и с просьбой составить им письменный ответ землякам. Это настолько крепко привязало солдат к землячествам и, естественно, к большевикам, руководившим ими, что у солдата землячество было самой популярной организацией, пользовавшейся любовью и уважением. Он это считал вроде своего профсоюза-защитника (между прочим, тут в известной мере сказался наш опыт профсоюзной работы), а когда кулацко-хулиганские элементы натравливались на землячества, то солдаты, далеко не большевики, грудью вставали на защиту землячеств, и дело часто доходило до физической драки.

Эти землячества оказались замечательным связующим звеном

нашей военной парторганизации с широкой беспартийной солдатской массой. Мы устраивали политбеседы в землячествах, наше влияние росло и организационно закреплялось в землячествах. Через землячества мы, военные большевики, связывались с деревней, и через солдат, используя их корреспонденцию и выезды в отпуска, мы фактически вели работу среди крестьян, особенно среди бедноты. Кроме того, мы через солдат получили такой богатый фонд писем из деревни, что это давало нашей агитации большую силу. Я, например, всегда, отправляясь на митинг к солдатам, имел при себе отобранные, наиболее типичные, важные письма о положении в деревне, о классовой борьбе, о выступлениях крестьян и о горестном, тяжелом положении семей бедняков-солдат, о котором писали жены и родители и которые брали за душу и нас самих, и особенно солдат. Естественно, и другие наши товарищи зачитывали часто такие письма на митингах солдат. Эсеры, меньшевики ничего противопоставить им не могли — это была сама жизнь, зовущая к борьбе, к развитию революции, к спасению рабочих, крестьян, солдат от гибели, и солдаты проникались доверием, уважением к пролетариату и его Ленинской партии.

Эсеры, меньшевики, бундовцы и другие усилили травлю нас, большевиков, и снизу и сверху. В моей роте, например, была сколочена специальная «ударная» эсеро-хулиганская группа унтер-офицеров и солдат Рябова, Шубина, Быкова и других, которые добивались моего ареста и отдачи под суд. Это, конечно, было делом эсеровской верхушки — Понтрягина, Диденко и других, с которыми мне приходилось чаще всего скрещивать шпаги на солдатских собраниях и митингах и в военной секции Исполнительного Комитета Совета.

Сама жизнь, политические дискуссии, споры толкали нас, простых ребят, на учебу. Насколько это была естественная потребность, видно из того, что солдаты-большевики в 1917 году испытывали ту же нужду, ту же потребность, какую испытывали мы, дореволюционные рабочие-большевики, когда нам пришлось вступать в бой с ликвидаторами, с меньшевиками.

Я вспоминаю, как какой-нибудь горячий, замечательный наш природный агитатор-солдат прибегал в военную организацию после митинга, возбужденный известным успехом, но одновременно жалуясь при этом: «Понимаешь, — говорит он, — чувствую я, что захватил я душу солдат горячим, душевным словом о нашей большевистской правде, и все же какой-то у меня осадок, что не сумел

я до конца убедить их, полностью распластать этого эсера, потому что знаний не хватает. До меня выступал офицеришка-эсеришка, он все накручивал насчет того, что вот, дескать, мы, эсеры, издавна партия крестьянская, а большевики сами вот пишут, что они — партия рабочая, поэтому они, мол, и не защищают крестьян, а на первое место выставляют рабочих, ставят их выше крестьян и солдат. Рабочие, по-ихнему, должны быть какими-то гегемонами, а потом еще поставят какую-то диктатуру пролетариата над крестьянами. Я, — рассказывал наш агитатор, — по-простому, как мог, расчехвостил его, рассказал солдатам, как эсеровская партия предала свое старое знамя «Земля и воля», как они теперь защищают помещиков и охраняют их землю от крестьян, как сажают в каталажку крестьян за то, что они потряхивают барина-помещика. Вот и отдали они «землю и волю» не мужикам, а барину. Говорили вы одно, а вышло другое, одним словом, как говорится, не крепки вы задом, слова своего не держите. А большевики за рабочих людей стоят. А разве мы, крестьяне, не те же рабочие люди, а разве рабочий не из крестьян вышел? Вот они, большевики-то, не заговаривают зубы, а по-рабочему и говорят крестьянину: не верь обещаниям, опять тебя обманут, как не раз бывало. Царя свергли, свергай его опору — помещиков, забирай его землю сразу без промедлений, и крышка.

Сказал я горячо о нашей большевистской партии, как единственной защитнице рабочих, крестьян и солдат. Солдаты хорошо, одобрительно отнеслись к моей речи, особенно наша бедняцкая часть солдат, но чувствую я, что не сумел я разбить этого офицеришку насчет этой самой гегемонии и диктатуры пролетариата — «пороху» не хватило, хотя крепко сказал о рабочем классе, который первым боролся и борется с главным врагом народа — с капиталистами и помещиками. А когда я сказал, что пролетариат — это мы сами, солдаты, бедняки крестьяне и батраки, порядочная часть собрания меня поддержала и горячо аплодировала. Одним словом, — сказал он в заключение, — нам бы малость получиться по политическому образованию, и тогда против меня не то что этот офицеришка-эсеришка — никто из наших противников не устоит».

Таких агитаторов-самородков, захватывающих душу, боевых, преданных партии, революции, Ленину, у нас в военной организации было немало. Нужно было как можно быстрее поднять их уровень, обогатить их природный ум минимумом знаний. Мы в первую очередь ускоренными темпами организовали клуб,

при нем читальню, библиотеку. Клуб был небольшой, помещение маловместительное, но он играл большую роль. Это был сборный пункт, куда приходили солдаты — члены партии, сочувствующие; устраивали мы там собеседования и вечера вопросов и ответов, лекции и доклады по текущим политическим вопросам. Но это, конечно, не могло решить основную задачу повышения уровня наших кадров. Поэтому мы со всей силой и напористостью навалились (именно навалились) на организацию курсов и при решающей помощи и под руководством Городского комитета партии организовали курсы агитаторов-солдат.

Наш опыт с курсами был хорошо оценен в Петрограде, где мне, как делегату Всероссийской конференции военных организаций при ЦК партии, предложили сделать доклад о нашем опыте на особо созванном совещании о партийно-политической учебе в военных парторганизациях.