Кустари

Коллективизация крайне отрицательно повлияла на кустарное производство в деревне. Кустари всякого рода — мельники, плот­ники, гончары, портные, сапожники, кузнецы — автоматически становились кандидатами на раскулачивание. Они производили продукцию на продажу или оказывали платные услуги; в некото­рых случаях у них были связи с предприимчивыми посредника­ми, распространявшими их продукцию. Многие очевидцы изумля­лись тому, как быстро и повсеместно сошла на нет практика сель-

ских промыслов. Коллективизация уничтожила многие деревни, издавна специализировавшиеся в определенных отраслях, напри­мер, плетении кружев или изготовлении обуви. Кустари чаще всего покидали деревню и вступали в городские ремесленные ар­тели: как писал в 1930 г. один эмигрантский журнал, «все, свя­занные с городом и имеющие кое-какие ремесленные навыки (плотники, кузнецы, бондари, шорники и проч.), старались пере­браться в город...»¹⁸.

Другие крестьяне просто прекращали заниматься ремеслами, либо потому, что не могли достать сырья, либо потому, что в пер­вую очередь должны были заботиться о своем участке, чтобы про­кормиться. Как мы увидим в последующей главе, они перестали даже изготавливать одежду и другие вещи для себя.

Даже после того, как первый сокрушительный удар остался позади, промыслы оставались в жалком состоянии, поскольку колхозная структура создавала множество помех для их развития. Колхозникам не запрещали прямо продавать на колхозном рынке предметы собственного производства, но это явно не одобрялось. Кроме того, занятие ремеслом не давало им трудодней. Если же ремеслами занимались единоличники, это лишь укрепляло мнение властей, что все они по натуре спекулянты. В одном селе Ленин­градской области единоличников обвиняли в том, что они, «сабо­тируя государственные задания», делали свечи, выручая за них 12 — 15 руб. в день (вместо того чтобы выращивать хлеб и сдавать его государству)¹⁹.

В 1933 г. председатель сельсовета и председатель колхоза из Вологодской области, издавна славившейся своими промыслами, написали правительству письмо, в котором порицали сложившую­ся ситуацию и прослеживали ее динамику. Деревне нужны такие товары, как, например, бочки для засолки огурцов, отмечали они, но их негде взять, потому что крестьяне больше их не делают. Плетение веревок раньше было специальностью двух сел. Но вот они прекратили этим заниматься, и теперь во всей области не най­дешь веревки. Знаменитый промысел вологодских кружевниц еще жив, но зависит от доброй воли колхозных председателей, осво­бождающих кружевниц от полевых работ. А ведь порой, по сло­вам авторов письма, хорошая кружевница, которая могла бы про­изводить товар на экспорт, принося государству доход в валюте, все время проводит в поле или на скотном дворе. Почему умерли промыслы? Потому что колхозы рассматривают их как побочные занятия и не платят за них по трудодням.

«;В... деревне Пестово — теперь это колхоз "Правда Севера" — там есть такие мастера-войлочники, что диву дадитесь. Пойдет такой мастер в поле — заработает трудодень, а то и полтора. Тру­додень ныне хорошо весит — тут тебе и хлеб, и картошка, и мясо. Ну, а пойдет подхомутник делать — нет ему такой выго­ды»²⁰.

Без двух видов ремесел нелегко было обойтись деревне — ре­месла кузнеца и мельника. И те, и другие в 30-е гг. являлись фи­гурами неоднозначными, и тех, и других не хватало. После впол­не понятного процветания в 20-е гг. большинство из них было раскулачено или покинуло деревню, боясь раскулачивания. (Куз­нецы, по-видимому, чаще уходили работать на производство, мельников раскулачивали.) Оставшиеся занимали особое положе­ние: они были полезны, а то и просто необходимы, в силу своей квалификации, но притом социально подозрительны (особенно мельники), часто находились в сложных отношениях с колхозом и все еще имели возможность, невзирая на все правила и ограни­чения, окружавшие их деятельность, жить лучше остальных крес­тьян.

Фигура кузнеца была особенно одиозна. Традиционно внушав­ший страх как человек, якобы сведущий в черной магии, кузнец по-прежнему связывался в сознании людей с некими злыми сила­ми. В одном районе Западной области среди И «оппозиционеров» (бывших эсеров, религиозных деятелей и сочувствующих партий­ной оппозиции), над которыми был в 1936 г. установлен надзор, находились три кузнеца и один плотник²¹. Часто заявлялось, будто сельские (колхозные) кузнецы — бывшие кулаки²².

Собственно по вопросу о том, в каких отношениях к колхозу должны находиться кузнецы после коллективизации, не было ни­какой ясности. В Уставе сельскохозяйственной артели 1930 г. не рекомендовалось обобществлять кузницы, но не говорилось там и обратного. Единственным официальным руководством могло слу­жить распоряжение Наркомзема от 3 июля 1934 г., гласившее, что если кузнец вступает в колхоз, то его кузница может быть обоб­ществлена — только с его согласия и по желанию колхоза. Но вряд ли это было нормой в первой половине 30-х гг. Скорее, более типична для этого времени ситуация, в какой оказался куз­нец М.П.Степанов, обратившийся в 1935 г. за советом в «Крес­тьянскую газету». Степанов вступил в 1931 г. в колхоз, но кузни­ца и орудия труда остались его собственностью. Колхоз отвечал за снабжение его сырьем и, очевидно, платил ему по трудодням за работу. Теперь же колхоз пожелал обобществить кузницу и обо­рудование, и Степанов хотел знать, имеет ли он на это право²³.

«Крестьянская газета» не могла дать ответа — только что опубликованный Устав сельскохозяйственной артели 1935 г. вновь не прояснил вопроса о кузнецах — и обратилась за указа­ниями в Наркомзем. Но и наркомат пришел в замешательство. За­меститель наркома А.И.Муралов составил инструкцию, в которой говорилось, что кузницы не должны обобществляться; если кол­хоз хочет владеть сельской кузницей, он должен купить ее у куз­неца. Однако сам нарком, М.Чернов, с этим не согласился. Он написал свою инструкцию, согласно которой при вступлении куз­неца в колхоз кузница и оборудование (кроме мелкого инструмен-

та) должны были обобществляться, и представил ее на утвержде­ние в ЦК Я.А.Яковлеву²⁴.

Неясно, как официально была разрешена эта проблема, хотя в одном сообщении 1938 г. из Ленинградской области говорилось, что кузнецы не хотят вступать в колхоз, потому что это означает обобществление их кузниц и оборудования. Насколько известно, кузнецы продолжали работать по разного рода соглашениям с колхозами, и колхозы, имевшие свою кузницу, — в 1936 г. таких было меньше 40% — считали, что им повезло. Кузнецы — «самые забытые, самые бесконтрольные люди в колхозе», замечал один автор, писавший о проблемах сельского хозяйства, в 1938 г., до­бавляя, что вопросы о том, как должны строиться их отношения с колхозом и как им платить, обычно остаются для районных властей неразрешимой загадкой²⁵.

Если кузнец являлся членом колхоза, что, по-видимому, к концу десятилетия было в порядке вещей, ему следовало платить по трудодням за работу, которую он делал для колхоза. А за ра­боту для отдельных колхозников? Это была основная деятель­ность кузнеца, и за нее он брал наличными. «...Чинит лопаты, лудит самовары, делает ножи... превратив колхозную кузницу в частную лавочку». Колхозники часто жаловались, что кузнецы наживаются, требуя высокую плату за свои услуги²⁶.

Что касается работы кузнецов на колхоз, то здесь во второй половине 30-х гг. встала та же проблема, что и с председателями, бухгалтерами и прочими лицами, имеющими особую специаль­ность: кузнецы хотели оплаты по фиксированной ставке и добива­лись ежемесячного оклада вместо выдач на трудодни. Много было сообщений о кузнецах, полностью перешедших на оклад (250 руб. в месяц, по словам одного корреспондента из Новосибирска) или работавших за трудодни плюс дополнительное денежное жалова­нье²⁷.

Жалобы на «алчность» кузнецов, требующих высокую плату у колхоза или отдельных колхозников, сопровождались жалобами такого же рода и на других кустарей. К примеру, плотник Зай­цев, чья работа, по-видимому, пользовалась большим спросом в Рыбинском районе, запросил у одного колхоза 4930 руб. (т.е. оп­латы 1000 трудодней по ставке 4,93 руб.) за постройку овощного склада, занявшую всего лишь 100 дней, и в конце концов согла­сился на 3235 руб. Затем он начал строить для колхоза интернат, но, проработав несколько дней, разорвал контракт, уехал и взял какой-то частный подряд. Зайцев относился к колхозникам неува­жительно: он называл их бездельниками, которые «напрасно по­лучают трудодни»²⁸.

Мельники представляли собой еще более подозрительную группу, чем кузнецы и плотники, — настолько подозрительную, что на протяжении всех 30-х гг. существовала острая нехватка квалифицированных и благонадежных лиц для управления мель­ницами. Как сообщал в начале 1935 г. представитель Центрально-

го комитета Союза мельников, на маленьких мельницах вроде тех, что работали на колхозы, все еще было много классовых вра­гов. Например, в крымском колхозе «Красный Перекоп» мельни­ком был человек, имевший раньше собственную мельницу (оче­видно, в другом селе) и раскулаченный. Множество сел во время коллективизации лишились своих мельниц из-за раскулачивания мельников. Инспекция колхозов в 1936 г. выявила, что лишь 25% из них имеют действующие мельницы²^.

Таким образом, понятно, что в 30-е гг. очень трудно было найти опытного нераскулаченного мельника. По-видимому, это одна из причин, почему колхозные мельники, как правило, нани­мались со стороны, а не являлись членами колхоза. В деревне Набелье Ленинградской области колхоз нанял для работы на мельнице бывшего ее арендатора, когда он снова появился в тех краях в 1934 г.: он был раскулачен и затем, по-видимому, провел какое-то время в тюрьме или в лагере. Когда спустя несколько лет его арестовали по обвинению в мошенничестве, колхоз нанял на мельницу другого бывшего кулака³⁰.

В Козельском районе Западной области райком послал некое­го Барышева починить плюсскую турбинную мельницу, бывшую собственностью Западного мельничного треста и дававшую элект­ричество в 4 соседних колхоза. Барышев добился, чтобы мельни­ца опять заработала, и трест назначил его управлять ею. Но затем райком получил информацию, что Барышев являлся «кулаком, якобы даже раскулаченным», и утвердил назначение лишь на время проведения дальнейшего расследования. Оказалось, что Ба­рышев — сын бывшего управляющего поместьем, сам бывший владелец мельницы и «во всяком случае... классово-чуждый чело­век». Райком решил уволить его, несмотря на то что в районе не было другого «мельника-специалиста» и 4 колхоза в результате могли остаться без электричества³*.

В 30-е гг. нехватка мельников и действующих мельниц, как мелких, так и крупных, стала критической. Крестьяне постоянно жаловались на огромные очереди на немногих работающих мель­ницах (не говоря уже о взятках, которые приходилось давать мельнику, чтобы оказаться в числе первых), а газеты то и дело неодобрительно писали, что в таком-то и таком-то районе в самый разгар уборочной страды не действует ни одна мельница³².

Во второй половине 30-х гг. на страницах газет все чаще стали появляться заметки, выражающие сожаление по поводу гибели ре­месел, в особенности «народных промыслов», обладающих экс­портным потенциалом. Приметой времени стал показ традицион­ных произведений орловских кружевниц, вышивальщиц и стекло­дувов в орловском павильоне на широко разрекламированной Все­союзной сельскохозяйственной выставке в Москве в конце десяти­летия³³.

Прежние промысловые села, переименованные в «промысло­вые колхозы» (промколхозы), стали возрождаться после периода

распада и рассеяния начала 30-х гг.34. В конце 1936 г. московская газета хвасталась, что некоторые из них уже принесли миллион рублей чистого дохода. Среди названных ею предприятий в Мос­ковской области был гончарный промколхоз «Путь к социализму» в Раменках, принесший доход в сумме 630000 руб.35. Правда, к подобным заявлениям следует относиться достаточно скептически. В действительности промколхозы (за исключением занятых в до­бывающих отраслях промышленности, рыбной, горной, лесной, пушной), по всей видимости, оставались явлением второстепен-нымЗб.

Примерно в то же время (1936 г.) газеты с большим энтузиаз­мом писали о колхозных цехах как возможном источнике дохода. Ряд колхозов в Московской области делали гитары, балалайки, мандолины и другие музыкальные инструменты; один из них за

7 месяцев работы выручил 4500 руб. Снова занялись своим делом
кружевницы, зарабатывая теперь деньги для колхоза (не преми­
нули отметить публицисты), а не для капиталистов-посредников.

8 колхозе «Новый путь» в 1936 г. 100 колхозниц производили
6—8 м кружева в день, зарабатывая до 10 руб. Как заработки
кружевниц делились между самими кружевницами и колхозом, не
сообщалось. Однако в рассказе о плотницком цехе в колхозе
«Правда» Верейского района Московской области говорилось, что
колхоз вносил 80% чистой прибыли в свой неделимый фонд, а
20% распределял между плотниками — соотношение, которому
мог бы позавидовать прежний капиталист-посредник³?.

Разумеется, были проблемы с распространением продукции. Не зря такое множество процветавших промколхозов находились в Московской области, в непосредственной близости от самого крупного торгового центра страны. Чтобы предприятие такого рода работало, нужно было найти государственное или коопера­тивное учреждение, желавшее покупать его изделия для собствен­ного потребления или распространения. Даже в Москве это пред­ставляло серьезную проблему, а уж в провинции отыскать легаль­ного распространителя было поистине невозможно. Когда колхоз­ники из села Усадище захотели возродить старинный промысел по изготовлению лопат для местных рынков Пскова, Острова и Порхова, они так и не нашли оптового покупателя на свой товаров.

Конечно, нельзя не вспомнить о возможностях, предоставляв­шихся черным рынком. Например, в старинном селе бондарей Ду-бовка на Верхней Волге в 1933 г. работал промколхоз, однако, как отмечал один критик, его продукцию редко можно было найти на дубовском колхозном рынке: «чуть не ежедневно спеку­лянты отгружают товар для отправки его в Саратов или Сталин­град»³⁹. Несомненно, и колхозы Московской области часто зани­мались подобными делами. В последние годы десятилетия порой складывалось впечатление, будто обеспечение прикрытия для про­изводства на черный рьшок стало чуть ли не смыслом существо-

вания московских колхозов. Подобную тенденцию заметили и ор­ганы правосудия: прошел целый ряд процессов по делам колхо­зов, свернувших с честного пути и завязавших деловые сношения с городскими «жуликами». В одном случае такого рода колхоз Московской области разрешил городскому предпринимателю, че­ловеку совершенно постороннему, организовать в своих помеще­ниях цех по производству карт и других школьных принадлеж­ностей. Другой колхоз, в Раменках, к югу от Москвы, использо­вался как ширма для нелегального производства галантерейных товаров⁴⁰.