Распавшиеся семьи

После коллективизации нравы в деревне упали. Тому были как демографические, так и политические причины. Сильнейший отток населения уносил самых молодых и честолюбивых, и во многих регионах преимущественно мужчин. Согласно переписи 1937 г., количество женщин среди самодеятельного населения колхозов Советского Союза превышало количество мужчин почти в пропорции 2:1 (18 млн женщин на 10 млн мужчин)⁵⁰.

«Сколько таких бобылок, брошенных своими мужиками еще в начале тридцатых годов, встречал я уже в деревнях, — писал Е.Герасимов, летописец истории деревни под названием Спас-на-Песках в российском Нечерноземье. — С кучей полуосиротевших детей тянули на своем горбу колхозы»⁵¹.

Тетка Варя, одна из центральных фигур в документальной по­вести Герасимова, была в Спасе-на-Песках первым колхозным председателем. Она осталась вдовой в Первую мировую войну. Вместе с группой женщин, находившихся в таком же положении (так и прозванных «вдовы»), возглавила колхозный актив в нача­ле 30-х гг. У тетки Вари был взрослый сын, однако в 1929 г. он с женой уехал работать на завод в город и практически полностью исчез из ее жизни. Десять лет тетка Варя растила их сынишку вместе с осиротевшей племянницей и двумя внучатыми племянни­цами⁵².

Еще один персонаж герасимовского повествования — бабка Маня, которую он мельком видел в 1930 г., когда она отчаянно сопротивлялась обобществлению своей коровы, в то время как ее муж Филя молча наблюдал за происходящим. Филя уехал из де­ревни в том же году, и о нем ничего не было слышно (кроме одного раза, когда односельчанин случайно встретил его в Сред­ней Азии) в течение тридцати пяти лет. Затем, после полной при-

ключений жизни, долгих странствий и двух других браков, он вернулся в деревню и снова стал жить с бабкой Маней⁵³.

Третью историю рассказал Герасимову человек, которого он встретил на рыбалке, на речке вблизи Спаса-на-Песках. Этот че­ловек был местным уроженцем, но, как и многие другие, уехал в 1930 г. и стал теперь москвичом. Он оставался в браке со своей деревенской женой, но после коллективизации жил отдельно от жены и детей 17 лет.

«У всех тогда семейная жизнь пошла кувырком. Ну куда возьмешь семью, когда на стройплощадке одни котлованы, а во­круг дикая тайга? Потом можно было взять, обещали мне на Кузнецкстрое комнату в семейном бараке, но к тому времени в колхозе жизнь стала налаживаться, жена снова корову купила. А меня почетной грамотой наградили и путевку дали в Москву на курсы десятников — ну как отказаться? Проучился год в Москве и там же остался на работе. Приезжаю в деревню, зову жену. "В столице будем жить, комнату дают". — "А с хозяй­ством как?" — спрашивает. "Да плюнь ты на него, — говорю, — какое у тебя хозяйство — одна корова". — "А изба?" — "Все продадим". — "Нет, — говорит, — знаю, как в городе люди живут. Тут картошка своя, молоко свое, а там же все за деньги". Так до войны и не уговорил...»⁵⁴.

Раз в деревне было много распавшихся и неполных семей, стало быть, много было и сирот — детей, лишившихся одного или обоих родителей и брошенных на произвол судьбы. Их так же на­зывали беспризорными, как и тех, гораздо более известных, без­домных детей 20-х гг., которые сбивались в банды в городах и бродяжничали на железных дорогах. Но это было второе поколе­ние беспризорных — детища коллективизации, миграции, раску­лачивания и голода.

Особую категорию в начале 30-х гг. составляли сироты из семей кулаков, оставленные сосланными или бежавшими родите­лями. Для деревни они представляли огромную проблему, не только в материальном, но и в моральном отношении.

«Бывает так: у малыша арестованы родители, ходит он по улице и плачет, все жалеют его — и женщины, и мужчины, но усыновить, взять в дом не решаются. "Сын кулака все же, да еще активиста, как бы чего не вышло"».

Автор этой смелой статьи о тяжелом положении кулацких детей — Н.Крупская, вдова Ленина, в 1929 г. занимавшая высо­кий пост в системе народного образования. Ее наблюдения под­тверждались сведениями из первых рук. Один советский писатель в автобиографической повести, опубликованной в 60-е гг., описы­вал, как его родители — крестьяне — ссорились по этому поводу: отец, коммунист и председатель колхоза, говорил, что с кулацки­ми детьми надо обходиться как с классовыми врагами, а его жена никак не могла с этим согласиться⁵⁵.

Как указывала Крупская, официально поощряемое враждеб­ное отношение к «кулацким детям» было тем более возмутительно и бессмысленно, что на деле многие из них являлись детьми при­емными или воспитанниками, взятыми в семью батрачить — в ка­честве пастухов и нянек. Преимущество труда приемного ребенка заключалось не только в его дешевизне, но и в том, что он не влек за собой опасной отметки об использовании наемных работ­ников — не членов семьи (главный признак кулацкого хозяйст­ва). По иронии судьбы, государство во второй половине 20-х гг. активно поощряло усыновление детей крестьянами и мастеровы­ми, чтобы разгрузить детские дома⁵⁶.

Порой деревне многие годы приходилось иметь дело с различ­ными сторонами проблемы кулацких детей. В одно село Брянско­го района вернулись после смерти обоих родителей четверо детей кулака, сосланные со своей семьей на Урал. Колхоз принял сирот, старший был крепким молодым человеком, двое подрост­ков, шестнадцати и тринадцати лет, тоже годились для работы в колхозе. Но затем дети стали просить вернуть им отцовскую избу, бывшую теперь собственностью колхозного председателя. Эту просьбу местные власти решительно и неоднократно отклоняли, даже после того, как представитель Западного обкома отреагиро­вал на ходатайство троих младших детей и вступился за них⁵?.

Говорят, в прежние времена сельская община признавала свою обязанность заботиться о сиротах, оставшихся без крова, хотя крестьянский обычай гласил, что в первую очередь обязанность эта лежит на многочисленной родне. Если в 1933 г. в районах, ох­ваченных голодом, колхозы, бьющиеся изо всех сил, чтобы вы­жить, не могли поступать таким образом и города Украины и Се­верного Кавказа пережили наплыв «бездомных, больных и исто­щенных детей» из деревни⁵⁸, это удивлять не должно. Пожалуй, гораздо более примечательно (поскольку означает продолжение деморализации и распада общины) то, что и несколько лет спустя села по-прежнему систематически отказывались нести какую-либо ответственность за своих сирот.

«Одним из главных "поставщиков" беспризорных детей явля­ется деревня. Ребенка, у которого умерли родители, сельсовет не­медленно направляет в город или в ближайший детдом. Абсолют­но ничего не делается для того, чтобы каким-то образом помочь ребенку на месте силами колхозной общественности...» По словам заведующего Ленинградским отделом народного образования, 70% сирот в подведомственных ему учреждениях были из деревни⁵⁹.

В 1935 г. новый закон о бездомных детях возложил ответст­венность за назначение опеки над сиротами и размещение их на председателей сельсоветов, предупреждая, что те не должны по­зволять сиротам бродяжничать. Тот же закон обязал колхозы сде­лать приоритетным направлением помощь сиротам и временно нуждающимся детям, установив возмещение из центрального бюд-

жета в размере 30 руб. на каждые 100 руб., потраченные на сирот⁶⁰.

Несмотря на все эти распоряжения, год спустя Западному об­кому пришлось напоминать районной и сельской администрации о том, что она не выполняет своих обязанностей по отношению к сиротам и детям остро нуждающихся колхозников, в том числе одиноких матерей. По словам обкома, такие дети вынужденно бродяжничают и опускаются. Сельсоветы и колхозы должны взять на себя ответственность за них, а не «отказываться от забо­ты о детях-сиротах... под явно неправильными, несоветскими мо­тивами: "Они приезжие, дети чуждых"». Обком предупреждал, что все обнаруженные бродяги и беспризорники будут возвра­щаться на первоначальное место жительства, а сельские долж­ностные лица, ответственные за их бездомность и бродяжничест­во, — преследоваться в судебном порядке⁶¹.