Учителя

Учителя вели в деревне жизнь трудную, без всякой увереннос­ти в завтрашнем дне, как это было все время после революции и даже до нее. В отношении многих предметов первой необходимос­ти они зависели от сельской администрации и сельчан. Ими помы­кали районные отделы народного образования, то и дело внезапно переводившие их из одной школы в другую, заставляя бросать хоть какую-то, с трудом созданную, хрупкую материальную базу — скромную избу, маленький огород. Создается впечатление (хотя точных данных на этот счет нет), что среди учителей мень­шая часть, чем в 20-е гг., были уроженцами той деревни, в кото­рой они преподавали, меньше было состоящих в браке с крестья­нами или крестьянками или имеющих в деревне близких родст-

венников, которые могли бы помочь им в трудные времена. Това­ры по карточкам, которые, по идее, должны были иметься в ма­газинах, то и дело исчезали. Зарплату платили нерегулярно, часто с запозданием. Когда после присоединения старших классов к существующей начальной школе нагрузка учителя возрастала, невозможно было добиться санкции района на соответствующее повышение зарплаты⁸⁶.

Иллюстрацией к тому, как много значили враждебность или равнодушие местных властей, служит рассказ молодого учителя, впервые приступившего к работе в начальных классах в одной де­ревне Курской области:

«...В первые же дни я встретил большие препятствия со сторо­ны правления колхоза и совхоза. Уже зима, а в школе нет дров. Ребята занимаются в шубах. Ни правление, ни сельсовет, несмот­ря на просьбы, школе не помогли. Так же безответственно отно­сится правление колхоза к ремонту школы»⁸⁷.

Женщины — составлявшие среди сельских учителей почти по­ловину⁸⁸ — становились объектами вполне предсказуемых домо­гательств, особенно юные выпускницы педагогических институ­тов. Один такой эпизод имел место в Кинешемском районе Ива­новской области с молодой учительницей, воспитанницей детдома, посланной им на учебу в пединститут и приехавшей, по-видимо­му, на свое первое место работы после окончания учебы. Предсе­датель сельсовета и секретари партийной и комсомольской ячеек деревни делали ей известного рода предложения и были отвергну­ты. В результате предсельсовета уволил ее как «морально неус­тойчивого человека»⁸⁹.

Сообщалось и о других затруднениях. Одна сельская школа располагалась в бывшем доме священника, где священник сохра­нил за собой комнату, отделенную от классной комнаты лишь тон­кой перегородкой. Он завел обыкновение срывать уроки, громким голосом читая молитвы; кроме того, «во время уроков поп захо­дил в класс, беседовал с учениками на "божеские" темы и доби­вался того, чтобы ученики при его входе в класс вставали». В до­вершение всего, священник этот был подписчиком «Правды», тогда как школьные учителя не имели возможности подписаться ни на «Правду», ни на «Известия»⁹⁰.

Жилье учителям часто выделяли совершенно неподходящее. Например, сельский учитель из Харьковской области жаловался в газету, что он и его жена, тоже учительница, живут в хате, соло­менная крыша которой прогнила и в дождь пропускает воду, что у них нет ни места, где держать корову, ни уборной. Директор школы жил в таких же условиях, а четвертая учительница «всю зиму жила в кухне директора, а теперь переселилась в кухню школы». Председатель сельсовета не только сложил с себя вся­кую ответственность за содержание этих строений, но и грозил оштрафовать учителей, если те их не отремонтируют⁹¹.

Писатель Ф.Гладков в 1934 г. совершил поездку в свою род­ную деревню в Куйбышевской (бывшей Самарской) области и рассказал об ужасающем состоянии школ в тех местах⁹². Куда бы он ни попал, писал Гладков, везде видел ветхие, полуразрушен­ные школьные здания. Некоторые из них использовались во время заготовок под склады зерна. Колхоз в Чернявке, родной деревне писателя, был зажиточный, однако его руководство со­вершенно не интересовалось школой, которая в прежние (дорево­люционные) времена процветала.

«В Чернявке школьное здание было когда-то неплохим. Один из заведующих школой с любовью богато озеленил школьный участок. Рядом — учительский дом. Весь обширный участок был обнесен оградой. А теперь забор изуродован бродячим скотом, зе­леные насаждения одичали, сор, грязь, бурьян вокруг здания. Ступеньки крылечек сгнили. И когда пришлось обратить внима­ние колхозных руководителей на это разрушение, они равнодуш­но отвечали:

— Некогда об этом думать: у нас сейчас хлебопоставки, мо­лотьба. Плотников нет. Да и не наше это дело — это сельсовет должен заботиться о школах».

В школе не хватало тетрадей, карандашей, карт, пока Гладков не купил их сам. Учителя пали духом. «У них нет напора, воли к борьбе, нет власти, чтобы бороться за школу». Они были отда­ны на милость местных начальников, любой из которых считал себя вправе устроить им разнос.

«Ведь это же преступление, когда... председатель колхоза, да еще в пьяном виде, врывается в школу во время занятий и распо­ряжается в классе, как самодур! Не один учитель жаловался мне на свое уязвимое положение: у них начальников "выше головы", начиная от райсовета и райнаробраза и заканчивая председателем колхоза и председателем сельсовета, и каждый первым делом раз­дает приказы...»

Исторически сельские учителя всегда были жертвами произво­ла местных властей. В то же время их, как группу, отдельную от крестьянской общины, традиционно воспринимали как агентов или, по крайней мере, союзников государства. После революции подобная двойственность сохранилась. В 20-е гг. коммунисты от­носились к сельским учителям с подозрением, поскольку многие из них были эсерами и происходили из семей зажиточных крес­тьян или священников; во время Культурной Революции их часто травили, а порой и по-настоящему «раскулачивали». При всем том в конце 20-х гг. учитель принимал самое непосредственное участие в делах государства в сфере образования (введение обяза­тельного начального обучения, кампания по ликвидации неграмот­ности) и зачастую выступал с разъяснением, если не прямой за­щитой колхозной политики. В результате учителя наряду с совет­скими работниками и коллективизаторами нередко в тот период становились жертвами нападений озлобленных крестьян⁹³.

Когда первый угар коллективизации прошел, сельские учителя вновь оказались в двусмысленном положении, особенно часто терпя плохое обращение со стороны местных чиновников, но ос­таваясь при этом представителями советской власти. Учитель играл центральную роль в распространении новой «советской» культуры на селе, начиная с организации культурной программы революционных праздников и заканчивая пропагандой чистки зубов и ведением курсов ликбеза. Многие учителя избирались членами сельских советов⁹⁴ — должность, по большей части чисто символическая, демонстрировавшая связь фигуры учителя с систе­мой советских ценностей.

Распространение образования на селе в 30-е гг. повлекло за собой значительное увеличение количества сельских учителей, более чем удвоившегося с 1930 по 1940 г.⁹⁵. Многие из этих но­воиспеченных педагогов едва ли были грамотнее своих учеников.

8 начале 1934 г. 60000 учителей имели за плечами меньше семи
классов общеобразовательной школы. Даже два года спустя,
когда ситуация несколько улучшилась, лишь около трети учите­
лей закончили педагогические институты или специальные курсы.
С повсеместным открытием в деревне 5 — 7 классов средней
школы преподавать в них пришлось многим учителям начальных
классов, не обладающим соответствующей квалификацией⁹⁶.

В середине 30-х гг. в печати начали превозносить старое поко­ление учителей (больше всего пострадавшее от подозрений в том, что оно социально или политически «чуждо» советской власти) и ставить его в пример новобранцам на педагогическом поприще. Некоторые газеты помещали на своих страницах рассказы о преданных своему делу учительницах, преподававших в одной и той же сельской школе тридцать лет, умевших поддерживать порядок среди учеников и давать им основы знаний. А.Бубнов, нарком просвещения РСФСР, затронул эту тему в 1936 г., под­черкнув роль дореволюционной учительской когорты (составляв­шей в Сибири около пятой части всех учителей) как примера для молодых педагогов. В 1939 г. Президиум Верховного Совета на­градил 4000 сельских учителей почетными орденами и медаля­ми — хотя, как говорят, профессия учителя была лишь одной из целого ряда профессий, отмеченных таким образом, и далеко не самой первой⁹'.