Войцеху Гжимале в Париж

1 octobre [октября, 1848], Кейр, Perth Shire (Графство Перт в Шотландии, к северу от Эдинбурга.).

Воскресенье. Ни почты, ни жел [езной] дороги,

никакого экипажа (даже для прогулки),

никакой лодки — нельзя даже собаке свистнуть.

Моя дражайшая Жизнь.

В тот момент, когда я начал Тебе писать на другой бумаге, мне принесли Твое письмо с письмом сестры. По крайней мере, хоть холера пощадила их до сих пор. Но почему Ты ни слова не пишешь мне о себе — ведь Твое перо полегче, чем мое, — а с тех пор, как я неделю назад вернулся из Северной Шотландии (Strachur над Loch fine), я ежедневно пишу Тебе. Я знаю, что у Тебя кто-то болен в Версале — мне писала де Розьер, что Ты был у нее и спешил к какому-то больному в Версаль. — Не дедушка ли? — Не хочу думать, что это может быть внучек или Твои милые соседи из Роана. — Во всяком случае я предпочел бы, чтобы это был кто-нибудь, кто не очень Тебе дорог. — Здесь о холере еще не слыхать, но в Лондоне уже начинается. Вместе с Твоим письмом в Johnston Castel (в котором Ты писал мне о Соль, что вы были в Gymnase (Один из драматических театров Парижа, в котором преимущественно ставились легкие комедии.)) пришло другое, из Эдинбурга, с сообщением, что приехала семья князя Александра и они были бы рады меня видеть. —Хотя я был утомлен, я сел в поезд и застал их еще в Эдин [бурге]. К[няги] ня Марцелина всё такое же воплощение доброты, как в прошлом году. — Их польский дух повлиял на меня животворно, и это придало мне сил играть в Глазго (Концерт Шопена в Глазго состоялся 27 сентября в зале Merchant-Hall; восторженная рецензия об этом концерте появилась в «The Glasgow Courier» от 28 сентября 1848 г..), куда слушать меня съехалось несколько десятков человек знати. Была хорошая погода, и семья князя тоже приехала из Эдинбурга по железной дороге. Приехал и маленький Марцелек (Марцелек — сын Марцелины и Александра Чарторыских.), который прекрасно развивается (умеет петь мои композиции и поправляет, если играют не так, как надо). — Это было в среду, в 3 [часа], они были так добры, что потом приняли приглашение на обед в Johnston Castel (в 12 анг[лийских] милях от Глазго). Таким образом, мы провели вместе целый день. — Лорд и леди Мюри, старый лорд Торпхичен (им пришлось проехать по сто миль) все вместе поехали туда и на следующий день не могли нахвалиться к [няги] ней Марцелиной. Княжеская чета вернулась в Глазго, откуда, осмотрев озеро Loch Lomone, должна была вернуться в Лонд[он], а оттуда на континент. К[няги]ня очень тепло и с большой сердечностью говорила о Тебе; она понимает, как должна страдать Твоя благородная душа. — Ты не поверишь, как это оживило меня в тот день. Но сегодня я уже опять угнетен — и туман, и хотя из моего окна, около которого я Тебе пишу, у меня под носом прекраснейший вид на Stirling-Castel (замок около города Стирлинга, тот самый, что в Роберте Брюсе (Имеется в виду либо роман Вальтера Скотта «Роберт Брюс», в котором описывается история шотландского национального героя Роберта Брюса (Бруса) (1274—1329), борца за независимость Шотландии, в 1306 г. провозгласившего себя королем Шотландии под именем Роберта I; либо написанная на тот же сюжет опера Дж. Россини «Роберт Брюс».) — ночью на скале, — помнишь?), и гора, и озеро — и прекрасный парк — словом, один из известных, очень красивых шотландских видов — однако я ничего этого не вижу, только иногда, когда туману заблагорассудится уступить несколько минут солнцу, которое здесь не очень-то его беспокоит. Хозяина этого дома зовут Стирлинг, он двоюродный дедушка наших шотландок и глава рода. Я познакомился с ним в Лондоне — богатый холостяк. [Приписка:] У него здесь много прекрасных картин — Мурильо (Бартоломео Эстебан Мурильо (1617—1682) — замечательный испанский художник.) и много испанцев. Сейчас он издал роскошную книгу (Речь идет о книге Вилема Стирлинга «Annals of the Artists of Spain» — «Летопись испанской живописи» (1848).) (это они тут умеют, как Тебе известно) об испанской школе. — Он много путешествовал — и по Востоку, и повсюду; умен. [Продолжение письма:] Его посещает каждый англичанин из общества, путешествующий по Шотландии. Открытый дом: обедают обычно человек 30. Сейчас здесь разные знаменитые красавицы, (пани Нортон уехала несколько дней тому назад), — герцоги, лорды — а в этом году их больше, чем обычно, потому что в Шотландии была королева и вчера она неожиданно проехала вблизи по железной дороге, — она должна была вернуться в определенный день в Лондон, а в день, назначенный для выезда, на море был такой туман, что она не отплыла тем путем, как приехала сюда и где ее по обыкновению ждали матросы и процессии, — а прозаически отправилась из Абердина ночью по железной дороге; это, как говорят, должно было очень понравиться п[рин]цу Альберту, который на море хворает, в то время как королева, как истинная Владычица морей, вовсе его (моря) не боится. Скоро я совсем польский забуду — по-французски буду говорить с примесью английского — а по-английски научусь с примесью шотландского и уподоблюсь старому Я в о р к у, который одновременно говорил на 5-ти языках. — Если я не пишу Тебе иеремиад, то не потому, что Ты мне не посочувствуешь, ведь только Ты один знаешь все мои дела, — но уже если я начну, так конца не будет, а будет всё одно и то же. — Я говорю неверно, что всё одно и то же — ведь, с точки зрения будущего, мне всё хуже. — Чувствую я себя всё слабее — ничего не могу сочинять не столько из-за отсутствия желания, сколько из-за чисто физических помех, ибо мотаюсь, что ни неделя, по разным местам. А что же мне делать! — Впрочем, это сбережет мне немного денег на зиму. У меня множество приглашений, но я даже не могу поехать туда, куда мне бы хотелось, как, напр [имер], к г [ерцоги] не Аджил или к леди Белхэйвен, потому что теперь, по моему здоровью, уже слишком поздно (По-видимому, Шопен имеет в виду тяжелую для него осеннюю погоду.). Так, напр [имер], целое утро до 2-х, я теперь ни на что не годен, — а потом, когда оденусь, всё меня стесняет — так я провожу время до самого обеда — после которого надо два часа сидеть с мужчинами за столом и смотреть, что говорят, и слушать, как пьют. Соскучившись до смерти (так как я думаю совершенно о другом, чем они, несмотря на всякие учтивости и французские фразы за столом), я иду в гостиную, где нужна вся сила душевная, чтобы немного себя оживить! — потому что обычно в это время они хотят меня слушать — затем мой честный Даниэль относит меня по лестнице в спальню (которая, как Ты знаешь, находится у них обычно наверху), раздевает, укладывает меня, оставляет свечу, и я могу свободно дышать и грезить до самого утра, когда всё начнется сначала. А как только я где-нибудь немного привыкну, так уже надо ехать куда-нибудь в другое место — потому что мои шотландки не дают мне покоя и или приезжают за мной, или возят меня по родственникам (n[ota] b[ene], всегда заставляю приглашать себя лично и настоятельно) — они меня по своей доброте задушат, а я из вежливости не откажу им в этом.