П. Бурдье, Ю. Хабермас и Н. Фрезер: сильные и слабые публики – их капиталы как возможности борьбы за городское пространство

Как уже было описано ранее, в качестве истоков возникновения граффити обычно указывают нищету рабочих районов и предместий, социальный протест. Поэтому, как правило, у обычных горожан часто присутствует негативное отношение к любым рисункам на стенах, особенно это касается граффити, так как оно подсознательно ассоциируется с бедностью, грязными, не благоустроенными районами. Но эти причины нельзя назвать в полной мере истинными, поскольку они присутствовали и раньше, но не принимали форму граффити и стрит-арта. Ни в средневековье, ни в XIX веке уличные стены практически не привлекали людей для самовыражения (надписи на стенах были либо политическими лозунгами, либо рекламой). И лишь в XX столетии граффити становится массовым явлением.

Анри Лефевр пишет о том, что «нет нужды долго изучать города, их пригороды и совсем новые постройки, чтобы понять: все они похожи между собой. Разграничение более или менее строго между тем, что называется «архитектура», и тем, что называется «градостроительство». Как ни печально, но повтор восторжествовал над единичностью, а искусственность и изощренность над спонтанным и естественным – а значит, продукт победил творение».[26]  

Французский философ предлагает определить окружающее человека пространство, в первую очередь, как пространство социальное, которое всегда «производилось и воспроизводилось в связи с производственными силами (и производственными отношениями)». [27]

Аргумент Лефевра в «Производстве Пространства» заключается в том, что пространство - социальный продукт, который затрагивает пространственные методы и восприятие. Процесс производства пространства носит политический характер. Как марксистский теоретик, Лефевр утверждает, что социальное производство городского пространства фундаментально для воспроизводства общества, следовательно, и для самого капитализма. Социальным производством пространства командует правящий класс, используя его как инструмент воспроизводства его господства.

"(Социальное) пространство - (социальный) продукт [...], пространство, таким образом произведенное также служит инструментом мысли и действия [...] в дополнение к тому, чтобы быть средством производства, это - также средство контроля, и следовательно доминирования, власти." [28]

Следуя логике Анри Лефевра можно предположить, что появление граффити, как предшественника стрит-арта, в конце второй мировой войны не случайно. Можно выделить два фактора, которые сыграли значительную роль в появлении стрит-арта в ХХ веке.

1. Первый и главный – высокая степень отчуждения. Анри Лефевр является ярким представителем левого движения, которое, в частности, говорит о том, что господствующий класс утверждает и подтверждает свое господство, благодаря определенному распределению богатств, ресурсов. При этом власть имущие продуцируют, в основном, благодаря СМИ, иллюзии, которые не позволяют массам заметить, что у них отобраны многие права, в частности, право на город[29]. Это можно рассматривать как вид отчуждения от пространства, в котором человек существует. Отчуждение складывается из типовой архитектуры, эксплуатации трудящихся, отчуждения в сфере образов и слов (через активное воздействие массмедиа, особенно рекламы). В отношении эксплуатации также следует отметить, что с наибольшим размахом как раз в ХХ веке она коснулась не только обычных рабочих, но и белых воротничков (журналисты, дизайнеры, креаторы, инженеры-разработчики и т.д.), что привело к отчуждению текстов и образов от самих творцов. Чем сильнее отчуждение, тем сильнее единичные ответные импульсы его преодолеть, вплоть до интервенции в отчуждающую среду (город).

2. Второй фактор, повлиявший на возникновение стрит-арта – это значимость индивидуального самовыражения. Данная причина, безусловно, имеет истоки в вышерассмотренном отчуждении. Массовая культура подразумевает отчуждение творца от своего продукта, который будет копирован в миллионах экземпляров. Именно высокий статус самовыражения создает дополнительный стимул для преодоления отчуждения в творчестве. Вероятно, именно в связи с отчуждением и значимостью индивидуального самовыражения наиболее важными в искусстве граффити являются тэги — личные подписи авторов. Граффитчик буквально «кричит» о том, что он существует, что он сотворил эту надпись, что его имя на этой стене.

Возвращаясь к тезису Лефевра о том, что пространство производится и воспроизводится господствующим классом с целью поддержания своей власти, необходимо отметить, что из этого следует важный вывод: городское пространство есть пространство сопротивления.

Отчуждение от пространства, которым чревата повседневность, может быть преодолено при помощи тех ресурсов, которые она в себе содержит. Пространства повседневности готовы для изменения. И стрит-артеры делают попытки осуществить эти изменения, преодолевая отчуждение от пространства и отвоевывая «свое» городское пространство.

В данном случае стрит-артеры являются представителями «слабых публик» в терминологии Ю. Хабермаса и Н. Фрезер. Немецкий социолог подразделяет "сильную", институциональную, и "слабую", неформальную, публики. Первая наделена прерогативами принятия и достижения решений. Вторая - неорганизованная, неформальная, не имеющая права принятия решений[П1] [30]. К «сильным» городским публикам, можно отнести те сообщества, дискурс которых способен влиять на процесс принятия решений относительно трансформации городского пространства, его планирования. Сюда можно включить городские власти, девелоперов, связанные с властью профессиональные группы архитекторов, ученых и др. В отличие от «сильных», «слабые» публики (в частности, стрит-артеры) способны лишь формировать мнения, но не способны влиять на принятия решений в области городского планирования и городской архитектуры (за редким исключением). Согласно Нэнси Фрезер, «сильная» публика является «публикой, которая осуществляет как выдвижение какого-либо мнения, так и принятие решений»[31], в то время как «слабая» публика обладает лишь совещательными функциями. В ходе публичных интеракций представители сильных публик имеют возможности представлять свое мнение как общественно важное, признать требования дискриминируемых слабых публик как частные и отклонить их от обсуждения.

Размышляя в категориях «сильные и слабые публики» мы оказываемся в плоскости координат французского социолога П.Бурдье, а точнее, в области его исследований социального пространства.

 Социальное пространство было одним из ключевых исследовательских интересов П. Бурдье. Оно, как утверждает социолог, представляет собой ансамбль различных полей, в каждом из которых положение человека задается различными видами власти или капиталов. «Социальное пространство – абстрактное пространство, конституированное ансамблем подпространств или полей (экономическое поле, интеллектуальное поле), которые обязаны своей структурой неравному распределению отдельных видов капитала; но может восприниматься в форме структуры распределения различных видов капитала, функционирующей одновременно как средства и цели борьбы в различных полях»[32].

       П. Бурдье утверждает, что социальный мир можно изобразить в виде многомерного социального пространства, построенного по принципам дифференциации и распределения свойств, способных придавать его владельцу силу и власть в конкретном поле деятельности. Соответственно, «агенты и группы агентов определяются, таким образом, по их относительным позициям в этом пространстве»[33]. Эти позиции, как уже было сказано, определяются капиталами, которыми обладает социальный агент. Капитал представляет собой власть над полем в данный момент времени. Говоря более точно, это власть над вероятностью оказаться в выигрыше: чем большим капиталом ты владеешь, тем больше шансов того, что в данном поле ты будешь иметь определенную «прибыль». «Отдельные виды капитала, как козыри в игре, являются властью, которая определяет шансы на выигрыш в данном поле…»[34]. Капитал может существовать в объективированном состоянии (в форме материального свойства) или, как это бывает в случае культурного капитала, в его инкорпорированном состоянии.

Исходя из принципа многомерности социального пространства следует предположить и существование n-ного числа капиталов. Тем не менее в этом множестве П. Бурдье выделяет основные формы:

· Социальный капитал – те возможности, которые индивид получает благодаря своему социальному происхождению;

· Культурный капитал – возможности, приобретенные благодаря образованию и овладению различными гранями культуры, возможность быть экспертом и выносить экспертные оценки в поле культуры;

· Экономический капитал – доступ к деньгам и материальным ресурсам;

· Символический капитал – те символы и атрибуты, которыми нужно овладеть и которые нужно познать, чтобы иметь возможность постоянно выражать свою принадлежность к определенному кругу лиц и конкурентоспособность (престиж, репутация, имя и пр.) Символический капитал играет превалирующую роль в определении власти индивида в рамках поля, поскольку именно в форме символического капитала все другие виды капиталов воспринимаются и признаются как легитимные.

В зависимости от совокупности капиталов человек занимает определенную позицию в социальном пространстве. Набор этих позиций и отношений между ними и описывает социология, тем самым уподобляясь социальной топологии (от греческого «topos» - место и «logos» - учение, топология – изучение места, позиции[35]).

       Таким образом, П. Бурдье рассматривает «место» с двух позиций: абсолютной и относительной. «Место, topos, может быть определено абсолютно, как то, где находится агент или предмет, где он «имеет место», существует, короче, как «локализации», или же относительно, релятивно, как положение, ранг в порядке»[36]. На этой связи физического и социального строятся все дальнейшие рассуждения социолога. Он утверждает, что точно так же, как категорию «место», категорию «пространство» можно интерпретировать в физическом и социальном смысле: с одной стороны, как географическое (или физическое) пространство, с другой стороны – как социальное пространство (позиции, занимаемые людьми и определяемые их социальным капиталом).

       П. Бурдье пишет о том, что социальное пространство не совпадает с пространством физическим, но в то же время, стремится реализоваться в нем более или менее полно и точно. Физическое и социальное пространства не являются автономными и независимыми, между ними существует определенное соответствие: социальное пространство стремится максимально полно и точно репрезентировать себя в физическом. Как это может проявиться в реальной жизни? Примеры такого соответствия физического и социального пространства, при котором существующее неравенство в социальном положении отражается на уровне организации географического (физического) пространства, мы встречаем постоянно: царские ложи в театре, разные классы мест в транспортных средствах (бизнес-класс, эконом-класс), различение районов проживания (элитные кварталы, гетто) и так далее.

Впрочем, случается, что физическое и социальное пространство не соответствуют друг другу – такое положение дел характерно для различного рода природных бедствий, катастроф, а также для любого публичного пространства, так как главная особенность последнего заключается именно в общедоступности, и, соответственно, в нем может находиться практически любой человек. Но в большинстве случаев социальное пространство «стремится преобразоваться более или менее строгим образом в физическое пространство с помощью удаления или депортации некоторых людей…»[37].

Очень часто это соответствие физического и социального пространства остается не замеченным: мы привыкли воспринимать физическое пространство как данность, как нечто само собой разумеющееся, хотя, будучи отражением социального пространства, оно тоже социально конструируется. «В иерархически организованном обществе не существует пространства, которое…не выражало бы иерархии и социальные дистанции в более или менее деформированном, а главное, в замаскированном виде вследствие действия натурализации, вызывающей устойчивое отнесение социальных реальностей к физическому миру. Различия, произведенные посредством социальной логики, могут, таким образом, казаться рожденными из природы вещей…»[38]. В частности, власть и элита контролируют границы социального пространства именно при помощи конструирования границ в пространстве физическом, например, при помощи городского планирования. Такое властное конструирование границ может быть названо «стратегиями» в терминологии Мишеля де Серто.

При рассмотрении социального пространства в теории П. Бурдье важно также осветить вопрос о присвоении акторами социального пространства и способности господствовать в присвоенном пространстве. «Способность господствовать в присвоенном пространстве, главным образом за счет присвоения дефицитных благ, которые в нем распределяются, зависит от наличного капитала»[39]. Обладатель ресурсов имеет власть над физическим пространством и мобильностью: он может держать на расстоянии нежелательных людей и предметы и в то же время сближаться с желательными людьми и предметами, свободен от территориальных рамок (благодаря экономическому господству над средствами транспорта и коммуникации, а также возможности действовать через третьих лиц). И напротив, те, кто лишен капитала, «обречен соприкасаться с людьми или вещами наиболее нежелательными и наименее дефицитными»[40] и прикован к месту. Отсюда следует, что в социальном пространстве постоянно ведется борьба за пространственные прибыли, которые принимают разнообразные формы: индивидуальные, коллективные, прибыли локализации (нахождение вблизи желательных и дефицитных вещей и агентов и вдали от нежелательных) и прибыли позиции или ранга, которые могут принимать форму прибылей локализации.

Впору отметить, что теории П.Бурдье и Ю.Хабермаса (и Н.Фрезер) крепко связаны друг с другом: «Сильные группы интересов», они же «сильные публики»  характеризуются значительным доступом к пространственным ресурсам, а также обширными возможностями распоряжения городскими пространствами, их трансформации, принятия градостроительных решений и внедрения градостроительных инициатив. Данные ресурсы сильных групп интересов конвертируются в дискурсивные ресурсы оспаривания городского пространства: доступ к СМИ, владение информацией, не доступной слабым группам интересов, возможность решения вопросов в рамках приватного дискурса членов группы. Сильные публики узурпируют большую часть «капиталов» (в терминологии П. Бурдье), оставляя «слабые публики» без ресурсов, при помощи которых последние могли бы успешно оспаривать пространство. «Слабым группам интересов», напротив, свойственен чрезвычайно ограниченный доступ к пространственным ресурсам, и возможности принимать решения о судьбе городских территорий они зачастую лишены.

Слабым публикам доступны незначительные дискурсивные возможности борьбы: низкая информационная поддержка (владение законами, закрытыми данными о проектах и т.д.), а также нерегулярный доступ к СМИ. Поэтому такие группы вынуждены оспаривать решения и проекты в области городского (ре)девелопмента, навязанные им сильными группами интересов»[41].

При отсутствии необходимых ресурсов слабые публики зачастую могут идти в обход стратегий, навязываемых сильными публиками, в том числе использовать нелегальные способы борьбы за городское пространство. Те обходные пути, которыми пользуются слабые публики для оспаривания городского пространства, можно рассматривать как «тактики» в теории М. де Серто.