Постановка проблемы человека: стоицизм и Эпикур

Софисты и Сократ в решении проблем человека исходили из проблем гносеологии и их установки были, скорее всего, рационально ориентированы на космоцентризм. Но что же делать человеку, если он теряет космоцентричность античного полиса? Ответы были даны в разных вариантах античной философии.

Эпоха античности была периодом перехода от мифологического состояния человека к рациональному и ей постоянно сопутствовала идея трагичности бытия (сравни с современной эпохой перехода от рационального к мифологическому состояния сознания). И эту трагичность выразили античные трагики Эсхил, Еврипид и Софокл.

Как человеку сохранить себя в мире, где каждый остается один на один со своей судьбой? Как оставаться спокойным и невозмутимо взирать на происходящие вокруг несчастья?

В философии ответы на эти были выражены в учениях стоицизма, Эпикура, киников и скептиков.

Стоици́зм -- направление в античной философии, основателем которого считают Зено́на из Китиона. В учении о природе стоики принимали идеи закономерности всего происходящему. Коль скоро - человек есть её часть, то и он должен следовать заданной ему судьбе, какой бы она ни была. Но как быть - если человек оказался рабом? Нужно следовать этой судьбе и стойко переносить её тяготы. Судьбы ведут того - кто хочет и тащат того - кто не хочет! «Ничтожен и жалок тот, - писал Сенека, - кто вечно ропщет и, находя неудовлетворительным мировой порядок, хочет исправить Богов, вместо того, чтобы исправиться самому». К чему же призывали стоики? К невозмутимости и спокойствию разума. Для того чтобы следовать своей судьбе необходимо обладать мужеством и этому мужеству может обучать философия.

Иное решение темы судьбы выразил Эпикур.

В учении о природе он разделял идеи атомизма Левкиппа и Демокрита. Отличие в том, что траектория движения (падения в пустоте) атомов в физике Эпикура не имеет заданного направления и может изменяться. На языке этики это означало признание возможности человека отклониться от заданной судьбы.

Познавательные возможности человека определяются чувственными восприятиями. Ничего сверхчувственного нет. Человек живет в мире своих чувств и в нем заложено стремление к атараксии (душевное спокойствие, невозмутимость, безмятежность).

Атараксия Эпикура выражала стремление человека к удовольствию. Эпикур определял удовольствие как отсутствие телесной боли и душевных страданий. Но что же стоит на пути достижения этого состояния? Это беспокойство ложных мнений о богах и смерти, которые вызывают у людей страх. Это пороки человека: жадность, глупость и т.д. Избавлению от ложных мнений помогает трезвое рассуждение, осознание никчемности страхов и пороков человека.

Вывод. По оценке Ф. Энгельса в античной философии были заложены все позднейшие типы философствования. Учение о первоосновах бытия стало основой научных программ в исследовании природы.

На интуицию античности обращали свое внимание такие мыслители как А.Ф. Лосев.

Сходство идей античной философии и идей постнеклассической физики нашел и В. Гейзенберг, который напрямую, минуя, новоевропейскую науку и философия обратился к программам Демокрита, Платона и Аристотелю. В разные периоды истории науки доминировали какие - то из названных программ.

Задания для семинарских занятий:

Фрагменты текстов философов античного периода привлекают наше внимание научной искренностью созерцания первооснов бытия. Их выводы стали классическими для последующих эпох философствования.

Фалес (ок. 640 - ок. 546 до н. э.) – один из семи древнегреческих мудрецов, считается первым философом досократовского периода.

Диоген Лаэртский I 24, 27. [Фалес], как [сообщают] некоторые, первый стал рассуждать о природе... Нача­лом всего он положил воду.

Аристотель Metaph. 13. Из первых философов боль­шинство полагало в виде материи единое начало всего: то, из чего все сущее состоит, из чего как первого оно рождается и в чем как последнем оно гибнет; то, сущ­ность чего сохраняется, а состояния изменяются; гово­рят, что оно и есть основа и начало сущего и что по­этому ничто не рождается и не уничтожается, так как такая природа сохраняется вечно... При этом о числе и виде такого начала не все говорят одно и то же. Фалес — родоначальник этой философии — говорит, что это вода (поэтому и земля из воды появилась); сделал он это предположение, вероятно наблюдая, что все пи­тается влагой и что сама теплота из нее рождается и ею живет... а еще потому, что семена всего [сущего] имеют влажную природу.

Аристотель de caelo II 13. Другие же [считают], что [земля] лежит на воде. Об этом мы имеем древнейшее учение, которое, говорят, высказал Фалес Милетский: будто бы земля держится благодаря своей плавучести
подобно дереву или чему-то в этом роде…

Сеида. Изречения Фалеса весьма многочисленны, среди них и общеизвестное: «Познай самого себя».

Антология мировой философии в 4-х тт.

Т.1.Ч.1. – М.: Мысль,1969.С.268-270.

Вопросы для размышлений

1. Какие основания позволили Фалесу признать первоначалом всего сущего воду?

Аристотель Metaph. 15. Так называемые пифаго­рейцы, занявшись математическими науками, впервые двинули их вперед и, воспитавшись на них, стали счи­тать их начала началами всех вещей. Но в области этих наук числа занимают от природы первое место, а у чисел они усматривали, казалось им, много сходных черт с тем, что существует и происходит, — больше, чем у огня, земли и воды, например такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то — душа и ум, другое — удача, и, можно сказать, в каждом из остальных слу­чаев точно так же. Кроме того, они видели в числах свойства и отношения, присущие гармоническим соче­таниям. Так как, следовательно, все остальное явным образом уподоблялось числам по всему своему суще­ству, а числа занимали первое место во всей природе, элементы чисел они предположили элементами всех вещей и всю Вселенную [признали] гармонией и числом. И все, что они могли в числах и гармонических соче­таниях показать согласующегося с состояниями и час­тями мира и со всем мировым устройством, это они сво­дили вместе и приспособляли [одно к другому]; и, если у них где-нибудь того или иного не хватало, они стре­мились [добавить это так], чтобы все построение нахо­дилось у них в сплошной связи. Так, например, ввиду того что десятка (декада), как им представляется, есть нечто совершенное и вместила в себе всю природу чи­сел, то и несущихся по небу тел они считают десять, а так как видимых тел только девять, поэтому на десятом месте они помещают противоземлю...

Во всяком случае и у них, по-видимому, число принимается за начало и в качестве материи для вещей, и в качестве [выраже­ния для] их состояний и свойств, а элементами числа они считают чет и нечет, из коих первый является не­определенным, а второй определенным; единое состоит у них из того и другого, оно является и четным, и не­четным; число [образуется] из единого, а [различные] числа, как было сказано, — это вся Вселенная. Другие из этих же мыслителей принимают десять начал, иду­щих [каждый раз] в одном ряду — предел и беспредель­ное, нечет и чет, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьму, хорошее и дурное, четыреугольное и разностороннее...

Пифагорейцы указали и сколько противоположностей, и какие они. И в том и в другом случае мы, следовательно, узнаем, что противополож­ности суть начала вещей; но сколько их — узнаем у од­них пифагорейцев, и также — какие они. А как можно [принимаемые пифагорейцами начала] свести к указан­ным выше причинам, это у них ясно не расчленено, но, по-видимому, они помещают свои элементы в разряд материи; ибо, по их словам, из этих элементов, как из внутри находящихся частей, составлена и образована сущность.

Аристотель Metaph. 16. Пифагорейцы утверждают, что вещи существуют по подражанию числам.

Аристотель Metaph. XIV 3. Пифагорейцы, видя в чувственных телах много свойств, которые есть у чисел, заставили вещи быть числами, — только это не были числа, наделенные самостоятельным существованием, но, по их мнению, вещи состоят из чисел. А почему так? Потому что свойства, которые присущи числам, даны в музыкальной гармонии, в строении неба и во многом другом. Между тем для тех, кто принимает однотолько математическое число, нет возможности в связи с их предпосылками утверждать что-либо подобное... И ясно, что математические предметы не обладают от­дельным существованием: если бы они им обладали, их свойства не находились бы в [конкретных] телах. Если взять пифагорейцев, то в этом вопросе на них никакой вины нет; однако, поскольку они делают из чисел фи­зические тела, из вещей, не имеющих тяжести и легко­сти, — такие, у которых есть тяжесть и легкость, полу­чается впечатление, что они говорят о другом небе и о других телах, а не о чувственных. Гармония чисел, музыкальная гармония и закономерности в устройстве вещей?...

Стобей Eel. 118,1 с. В первой же книге [сочинения] «О философии Пифагора» [Аристотель] пишет, что небо (Вселенная) едино, что оно втягивает в себя из беспре­дельного время, дыхание и пустоту, которая постоянно разграничивает места, занимаемые отдельными вещами….

Аристотель de caelo II 9. Как очевидно из сказан­ного, учение, что от движения [светил] возникает гар­мония, так как-де [от этого] происходят гармонические звуки, свидетельствует об остроумии и большой учено­сти высказавших его, однако истина не такова. А имен­но некоторые считают необходимым, чтобы возникал звук от движения столь великих тел, так как [звук бы­вает] при движении у нас тел, не имеющих равных масс и не несущихся с такой быстротой. Когда же несутся солнце, луна и еще столь великое множество таких ог­ромных светил со столь великой быстротою, невоз­можно, чтобы не возникал некоторый, необыкновенный по силе звук. Предположив это и [приняв], что скорости [движения их, зависящие] от расстояний, имеют отно­шения созвучий, они говорят, что от кругового движе­ния светил возникает гармонический звук…

Антология мировой философии в 4-х тт.

Т.1.Ч.1. – М.: Мысль,1969.С.282-286.

 

Вопросы для размышлений

1. Какие основания позволили пифагорейцам признать первоначалом всего сущего число?

2. Что общего в закономерном порядке вещей и чисел нашли пифагорейцы?

3. Допускает ли пифагорейское учение признание единого центра Вселенной?

Платон (428/429-348/347 до н.э.) в объяснении основ бытия выделял мир  бестелесных форм («идеи») и  мир вещей. Обратите внимание на то, как он выразил связь этих миров.

— После этого,— сказал я,— ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю,— сказал Главкон.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

— То есть?

— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

— Непременно так.

— Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

— Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

— Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

— Это совершенно неизбежно.

— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную проходящую перед ним вещь и заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

— Конечно, он так подумает.

— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза и не отвернется он поспешно к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?

— Да, это так.

— Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

— Да, так сразу он этого бы не смог.

— Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.

— Несомненно.

— И, наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других ему чуждых средах.

— Конечно, ему это станет доступно.

— И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.

— Ясно, что он придет к такому выводу после тех наблюдений.

— Так как же? Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

— И даже очень.

— А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Или он испытывал бы то, о чем говорит Гомер, то есть сильнейшим образом желал бы

...как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный

и скорее терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и не жить так, как они?

— Я-то думаю, он предпочтет вытерпеть все что угодно, чем жить так.

— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

— Конечно.

— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время,— разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

— Непременно убили бы.

— Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине,— это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ее узнать,— а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

Платон. Государство //Сочинения в 3-х тт. – Т. 3.Ч.1. М.,1971. – С. 318-324.

Вопросы для размышлений

1. По учебнику и лекции разберитесь, в чем состоит смысл учения Платона о мире идей и мире вещей?

2. Непросвещенный человек, по Платону, находится в пещере в добровольных оковах спиной к свету и смотрит на тень, принимая их за истину. Раскройте смысл этих образов на основе философии Платона.

3. Кто из философов писал позже об «идолах пещеры»?

4. По Платону познание истины – это припоминание. Объясните, как это надо понимать. Что это значит - выйти из пещеры?

5. Почему при познании истины человек испытывает боль как от яркого сияния? Что именно в процессе познания затруднительно для человека?

6. Почему человек, вышедший из пещеры, хочет вернуться в нее? Что это значит?

7. Сравните модели восприятия «пещерного человека» и человека в системе современных СМИ. «Пещерный узник» Платона прикован цепями. Какие же цепи «привязывают» современного человека к СМИ?