При всей принципиальной важности частной собственности в производительной сфере воссоздания в разрушенном коммунизмом обществе, есть и другой, действенный и основательный, фактор восстановления нормальных, естественных условий и механизмов жизнедеятельности, обеспечивающих динамичное, восходящее развитие общества.
Это — право, отвечающее требованиям современного гражданского общества.
Еще раз вспомним Канта, его мысль о том, что устранить отрицательные стороны "постоянного антагонизма" и достигнуть развития положительных задатков, заложенных в человечестве, — с тем, чтобы люди "окунулись в трудности и работу", возможно лишь при условии, когда "самым точным образом определены и сохраняются границы" свободы (или — по Шеллингу — при обеспечении "игры свободы"). Иными словами, — при развитом современном праве, которое, по словам того же Канта, определяет "для всех, что им по праву должно быть дозволено или не дозволено". Значительный интерес в этом отношении представляют и суждения русского философа И.А. Ильина, справедливо полагающего, что "свобода не просто "даруется" сверху, она должна быть принята, взята и верно осуществлена снизу"; и такое восприятие свободы людьми, предупреждающее ее употребление во зло, превращение ее в произвол, в войну всех против всех, состоит как раз в том, чтобы была правильно понята правовая форма свободы, "ее правовые пределы, ее взаимность и совместность"[159].
Такого правового опосредствования "антагонизмов" и такого определения правовой формы и правовых пределов свободы не оказалось в России, когда после крушения партийно-государственной системы коммунизма на общество катился гигантский вал вседозволенности, а с 1992 года открыты широкие шлюзы для неконтролируемого экономического поведения.
Именно отсутствие надлежащих и действенных правовых форм (помимо отсутствия частной собственности в сфере производства), да к тому же в обстановке финансового хаоса и ваучерно-акционерной приватизации, как раз и позволило активным деятелям из правящего слоя общества (в первую очередь выходцам из актива партийно-комсомольской номенклатуры) через коммерческие банки, некоторые институты непроизводственного бизнеса — рекламного, шоу-бизнеса и др. — приватизировать ключевые звенья финансовой инфраструктуры, финансово-бюджетных потоков, выходы на природные богатства, льготные условия их реализации за рубежом. Все это и привело к формированию ядра финансовой олигархии, овладевающей центральными позициями в разрушенной огосударствленной экономике, а затем — и в области государственно-общественной жизни.
Но своеобразие общественно-политической ситуации в российском обществе состоит не только в том, что ко времени перехода к "кардинальным" преобразованиям в России не была создана принципиально новая правовая основа для того, чтобы начавшиеся демократические процессы вошли в созидательное русло, причем такое, которое бы блокировало превращение свободы во вседозволенность, произвол, войну всех против всех. Не менее пагубным оказалось и то, что в российском обществе в годы начавшихся демократических перемен сохраняла значительную силу и практически, реально продолжала действовать по многим позициям и направлениям юридическая система социализма — юридические реалии, воплощающие коммунистическую философию права.
В чем эта сила и эти реалии себя проявляли?
Начнем с того, что в реальной правовой действительности России в годы начавшихся перемен сохранилась в основном юридико-фактическая инфраструктура прежней юридической системы. В те годы и в немалой мере до настоящего времени продолжали и продолжают действовать прежние юридические акты, "настроенные" на функционирование бесконтрольной военно-коммунистической власти и планово-распределительной экономики. Другие акты, принятые в годы перестройки и в более позднее время, несут на себе печать социалистических порядков и нравов. Практической юриспруденцией (да и подготовкой юристов в системе правового образования) занимаются в основном специалисты, воспитанные в духе догм и традиций социалистического права.
Но главное все же не это. Самое существенное из того, что отрицательно влияет на всю правовую жизнь современного российского общества, — это сама сохранившая свою силу и действие, коммунистическая философия права. Тс выражающие эту философию правовые идеи, которые образуют стержень, сердцевину правовой системы, действующей в условиях господства коммунистической идеологии Идеи подновленные, преподнесенные в осовремененном словесно-демократическом антураже. Ныне — все более обретающие "национально-патриотическую" окраску. Но по своей основе — именно коммуно-философские, воплощенные в "идолах" всесильного государства и просоциалистических категориях (таких, как "социальная справедливость", "социальное государство").
И в этой связи — еще один, быть может, самый существенный момент.
Коммунистическая правовая философия, базирующиеся на ней правовые идеи, реалии и порядки находят себе опору не только, а порой и не столько в прямых наследниках коммунистического режима, в том числе в существующем коммунистическом движении, укрепившемся в результате неудач в реформировании общества, но чувствующем себя, кажется, неуютно под грузом прежних революционно-коммунистических догм (и потому, в частности, выдвигающем на первый план "патриотические" лозунги, лозунги просто "крепкой государственности", "социальной справедливости", "социального государства"). Они тетерь в большей степени находят себе опору в утверждающемся номенклатурном государственном капитализме, в крепнущих авторитарно-олигархических тенденциях, воспринявших известные элементы государственнической коммунистической идеологии, государственного социализма и соответствующих им порядков и ориентации.
Произошло все это по причинам двоякого рода. Как в силу известных экономических просчетов, во многом вызванных невероятно сложной обстановкой разрушенного общества, борьбой за власть и нашим нетерпением — стремлением решить проблемы, требующие исторически длительного времени, одномоментной "красногвардейской атакой"; так и по той причине, что, казалось бы, новаторские по замыслу реформаторские меры осуществились в чуждой для них политико-правовой среде, в которой господствуют коммуно-правовые начала (идеи и порядки, пришедшие к нам эпохи пролетарской революции, диктатуры пролетариа-сталинизма и брежневского неосталинизма[160]).
"Идол" всевластия.
Главным выражением коммунистической философии права в нынешнее время, как уже говорилось выше, является "идол" (увы, "действующий" на практике, в жизни) всесильного государства.
Этот тезис может показаться по меньшей мере спорным. Ведь сейчас повсеместно идут разговоры об "эрозии государства", "утрате управляемости", "необходимости восстановления и укрепления государственности", "порядка в государстве" и т.д. И в этой связи в качестве одного из наиболее престижных идеологических постулатов выдвигается идея "крепкой государственности", которая становится чуть ли не объединительной платформой для политических сил различной мировоззренческой ориентации. "Государственная идея", не так давно во многом негласная, преимущественно жившая в сознании, умах и делах людей, причастных к власти и к коммунизму, в настоящее время находит все более и более непосредственное выражение в общественном мнении, в печатных публикациях, в средствах электронной информации и — что особенно настораживает — в законодательных документах российских законодательных учреждений, практике их применения.
Между тем тезис об "идоле" всевластия как главном выражении коммунистической философии права характеризует не состояние государственности, не ее способность выполнять исконные государственные дела (ситуация здесь, в самом деле, неблагоприятная, тревожная и здесь, действительно, требуется упрочение демократической государственности), а совсем другое. Речь идет об "идоле" (непререкаемом постулате, нерушимом принципе) — о том, что государственная власть по-прежнему нацелена на то, чтобы утверждать себя методами и средствами силового господства. Причем — так, что она во многом остается продолжением диктатуры пролетариата, власти идеолого-партийного социалистического государства.
Понятно, в современных условиях — это уже не та безграничная власть, то всемогущество, которые отмечали сталинскую тиранию, когда карательно-репрессивная, чиновничья машина делала все, что "во имя коммунизма" заблагорассудится вождю. Но это все же — всевластие по-прежнему достаточно мощное.
В чем же оно проявляется?
Во-первых, в том, что карательно-репрессивные учреждения, регулярная армия, чиновничий аппарат находятся в прямом и беспрекословном подчинении высшему должностному лицу — главе государства, который (и по формальным установлениям Конституции, и по практике реализации своих полномочий) не очень-то связан законом в возможностях их использования.
Во-вторых, в том, что и после проведенной официальной приватизации ключевые рычаги командования экономикой (в виде основной массы финансово-кредитных ресурсов, контроля за основными финансовыми потоками, природными богатствами и др.) остаются у государственной власти (при тесном взаимодействии с господствующей финансовой олигархией), ее высших эшелонов, центров государственного управления.
В-третьих, под контролем государства остаются основные СМИ — средства массовой информации, которые — особенно в ходе и после окончания избирательной кампании 1996 года — последовательно, хотя и с сохранением некоего имиджа "независимости", обслуживают в основном действующую власть.
И наконец, в-четвертых, реально господствующая власть настроена так, что считает себя действительно всевластной — такой, которая "вправе" — по канонам высшего революционного права — при необходимости идти на крайние насильственные меры и акции.
Главное же — власть и на федеральном, и на региональном уровнях, как и в прежнее время, остается гигантской ("Большой") по своим количественным характеристикам и возможностям, настолько значительной, что она в принципе не может оказаться "под" правом, вписаться в систему отношений и порядков правового государства.
Факты российской действительности последнего времени свидетельствуют, что указанные механизмы и средства, призванные обеспечивать государственное всевластие, в различном их сочетании и различной "дозировке", в немалом числе случаев приводились в действие, срабатывали. И не только в критических ситуациях (при противоборстве с Верховным Советом в 1993 году, в Чеченской войне, на президентских выборах 1996 года), но и в ходе осуществляемых с 1991—1992 годов реформаторских акций.
В этой связи, вполне правомерной, вероятно, будет следующая аналогия. Если создание безупречно действующей машины сталинской тирании является по своему замыслу и исполнению поистине гениальным свершением, то, быть может, такая же или близкая к такой оценка окажется уместной в отношении искусных государственно-властных построений правящей элиты современного российского общества, создавшей не менее впечатляющую систему всевластия, да притом при действии общепризнанных демократических порядков, установленных в общем-то демократической Конституцией.