Смотрю на водопад в горах Лушань

 

1

 

К закату поднимусь на пик Жаровни,

Взгляну на юг – там водопад вдали,

Обрушиваясь с высоты огромной,

Он расплескался на десятки ли[100].

Летит стремительно, как огнь небесный,

Слепит искреньем радужных цветов,

Ты словно встал перед Рекою звездной,

Что низвергается из облаков.

Окинешь взглядом – сколько в этом мощи!

Природные творенья – велики!

Сих струй и ураган прервать не сможет,

В ночи бледнеет месяц у реки.

Из тьмы небесной эти струи пали,

Окатывая стены горных круч,

На камнях капли‑перлы засверкали,

Как зоревой передрассветный луч.

Люблю бродить по этим чудным скалам,

Они душе несут покоя дар,

Мирскую пыль стряхну с себя устало –

И словно выпью Яшмовый нектар.

Мне любо благолепие такое,

Где расстаюсь я с суетой мирскою.

 

2

 

Над Жаровнею курится сизый дым,

Водопад висит белесой полосой,

Словно пал он с бесконечной высоты

Серебристою Небесною рекой.

 

 

725 г.

 

 

Смотрю на вершины Пяти старцев близ горы Лушань

 

 

Вон там – пять скал, сидящих старых человечков,

Златые лотосы под сферой голубой.

Видна отсюда прелесть вся Девятиречья[101].

Уйду от мира к этим тучам под сосной.

 

 

725 г.

 

Гора Лушань была излюбленным местом и даосов, и буддистов, испещривших склоны монастырями и гротами отшельников. Осенью 750 года Ли Бо избрал эти склоны для своего очередного периода отшельничества – ухода от мира для размышлений и обретения мудрости. В этом стихотворении поэт воспроизводит свои ощущения в процессе медитации в буддийском монастыре. «Ночные раздумья» – это эвфемизм медитативного погружения.

 

Ночные раздумья в Дунлиньском монастыре на горе Лушань

 

 

К Синему Лотосу[102] в необозримую высь,

Город оставив, пойду одинокой тропой,

Звон колокольный, как иней, прозрачен и чист,

Струи ручья – будто выбеленные луной.

Здесь неземным благовонием свечи чадят,

Здесь неземные мотивы не знают оков,

Я отрешаюсь от мира, в молчанье уйдя,

И принимаю в себя мириады миров.

Сердце, очистившись, времени путы прервет,

Чтобы забыть навсегда и паденье, и взлет.

 

 

750 г.

 

То же время, тот же склон Лушань, но это не медитация в молельном зале, а медитативное забытье где‑то за пределами монастырской стены, в тиши природы, в слиянии с Естеством, в котором виделась Изначальность мира.

 

И подумалось мне на закате в горах

 

 

На облаке я долго возлежал[103],

Став постоянным гостем[104] дивных мест,

И насыщалась красотой душа,

Покуда диск закатный не исчез.

Над башней монастырскою – луна,

Среди камней открылся ток ручью.

Чиста душа становится, ясна,

Вот – истина, которой я хочу!

Из рощ коричных слышен плач летяг,

Осенний ветер стих, настал покой.

За море синее[105] глаза глядят –

Умение Хун Я[106] владеет мной.

Пока я жду Небесной Колесницы,

К чему вздыхать и зряшно суетиться…

 

 

750 г.

 

В г. Сюньян (совр. г. Цзюцзян) Ли Бо остановился в даоском монастыре Пурпурного предела, символично связав прошлое с будущим: в 744 г. в монастыре Пурпурного предела (только другом, севернее, в Восточном Лу) он прошел обряд «вхождения в Дао», что дало ему право именоваться монахом (без проживания в монастыре), а в 757 году именно в Сюньяне Ли Бо был заключен в тюрьму, облыжно обвиненный в участии в мятеже против императора.

 

В сюньянском монастыре Пурпурного предела пишу,

Ощущая осень

 

 

Что‑то осень мне тихонько шепчет

Шелестом бамбуков за окном.

Этот древний круг событий вечный

Задержать бы… Да не нам дано.

Я замру, от этих тайн вкушая,

В беспредельность дух послать могу.

Тучка, от Чжуннани[107] пролетая,

Зацепилась за мою стреху.

Что сказать мне Тан‑гадатель[108] сможет?

Да и Цзичжу[109] не отыщет слов.

Сорок девять лет уже я прожил,

Знаю: то, что было, то ушло.

Необузданность моя уснула,

Изменился мир уже давно,

Вот и Тао Цянь[110] домой вернулся,

И созрело доброе вино!

 

 

750 г.

 

И вот он, последний в земном бытии Ли Бо взгляд на любимую вершину. Пройдя тюрьму, амнистированный на полпути в ссылку, он восходит на Лушань, как в свою юность. Все в мире связано незримыми каналами, и вода в колодце бурлит от волн на отдаленной реке, и друзья, которых становится все меньше, соединены друг с другом энергетикой святых гор.

 

Покинув город Сюньян, шлю с озера Пэнли судье Хуану

 

 

Когда вода в колодце[111] забурлила,

Я понял – волны по реке пошли

И, в зеркало небес раскрыв ветрило,

Повел свой челн до озера Пэнли.

Слегка поморосило в час заката,

Но снова небо в блеске чистоты,

И вот – Лушань! Душа безмерно рада.

Кто ведает пределы красоты!

Встает луна над каменным зерцалом[112],

Небесный мост[113] Жаровней растворен.

Когда душа о друге вспоминала,

Мы видели Лушань – и я, и он.

 

 

760 г.

 

Оглядываясь на Лушань, пока вершина не скроется из вида, мы с Ли Бо плывем дальше, уже предвкушая знаменитый Осенний плес. Лодка минует отрезок Янцзы, около г. Чичжоу расслоившийся на 9 рукавов (Девятиречье), с девятью вершинами одной горы, напоминающими цветок, жадно распахнувший лепестки. Это была одна из 4 знаменитых буддийских гор. За год до того Ли Бо уже бывал здесь вместе с начальником уезда. Девятипалая гора тогда именовалась Цзюцзышань (букв. «гора с 9 детьми»), а поэт восхитился ее необычной красой и предложил переименовать ее в Цзюхуашань (9 гор‑цветов).