Как много за десятки лет их было,
Участников войны глаза забыли мы!
С какой надеждою бросали взгляд на нас:
И врач, и маг особый, и целитель – в нас.
Тот взгляд не описать, не передать
Им невозможно было просто лгать.
Просил, молил глазами, боли снять
И побыстрее что-то предпринять.
Осколок маленький внутри остался,
Как отголосок от войны достался.
Жжет и палит такая боль в груди!
Глаза прикрыты чуть. Ты помоги!
С военных лет терпенья сколько,
Каких ранений не бывало только!
Как же война старалась их отметить;
Рубцами, шрамами фронтовиков приметить.
Рябкова, офицера, помню я; протез,
На лошадь шустро с ним он лез.
Культя и рана, кровь, но не стонал –
Протез же постоянно кожу натирал.
Десантником в войну, он капитаном был.
Давно, но парашют, раненье не забыл,
Как в воздухе всю роту расстреляли.
И до земли не все живыми долетали…
Ах, сколько было их, солдат войны!
Они по-своему в жизнь были влюблены.
Самоотвержен на земле их после труд,
Участников войны, что жили тут.
А после фронта как же рано уходили!
Односельчане помнят их и не забыли:
Могутный, полный Гольцев Ассекрит,
Большой, породистый, красивый вид.
Да стройный, легендарный партизан.
Медали – не одна, Героя орден ему дан.
Карпаты, Брянский знал он лес.
Ефрем имел и польский Крест.
И Сидоров, тот, что за речкой жил,
Под Ленинградом переправу не забыл.
Снаряд взорвался, руки чуть не потерял,
Строителю моста он пальцы оборвал.
На каталочке – коляске, глаз с прищуром у него,
Но не любит вспоминать он боя страшного того.
И больной-то, Петр Сорокин, знал тяжелые бои,
Фронтовые со слезами помнит те сто грамм свои.
Соколов за мир так просто сердца часть свою отдал.
Зрение в залог Победы и другой Сорокин дал.
Берсенев – механик классный, это после заслужил.
На войне шофер прекрасный. На востоке он служил.
Был в Смоленске и на Курской, в самом пекле той войны.
А оттуда возвратились далеко не все сыны,
Ждали матери их долго и молились у икон,
Был у той войны, как видно, беспощадный свой закон.
Зотей Тельминов с ним рядом. Да, участник он войны.
Весть из дома в дом летела, чьи вернулись уж сыны.
Земеров, еще Микушин, да Рагозин, Кузнецов…
Хлопцев сколько возвратилось. Ох! Погибло там отцов!
Хоть войны печати – шрамы. Выправка осталась, смелость,
Мужество в чертах лица, сила, стать и рано зрелость.
Фронтовик-то удалой, весь в медалях, но седой.
Сколько выпало на долю, но последний помнит бой.
Гимнастерки в день любой, после уж привычны.
Загляденье мужики, в форме, энергичны.
Как достоинство ценили, мудрость человека.
Фронтовик без рук, без ног, но он не «калека».
Он не ныл и не стонал, как он мог, работал.
Незаметен вклад тот был, но он отработал.
Потому, что время было то особо для него.
Должен был он отработать за того и за того.
Кто прижал кроваву рану, там остался навсегда.
На высотке он случайно выжил раненый тогда.
Обещал за двух работать, если жить – ему судьба.
Как бы ни было потом уж, не бранить жизнь никогда…
Участников войны все меньше, меньше остается.
Продлить жизнь далеко не всем уж удается.
Уходят потихоньку старики и старые солдаты.
На картах медицинских остаются только даты.
Бывало, словами, лекарством надежду держали,
Жить сколько осталось, порою, жаль, знали.
Блеск глаз участников войны не забывали,
В лицо не глядя, их по шрамам узнавали.
Микушина