Сентиментальные стихи

6 7 8 9 10 11 12

Для Антоши

послание для А. Бессонова, когда

он был еще ребенком

Когда ты вырастешь, Антоша,

И станешь толстый и большой,

Я верю, будешь ты хороший,

Я знаю, будешь неплохой.

Когда упитанное тело

Захочет не бог весть чего,

То ты уверенно и смело

Пошли подалее его.

Оно возьмет свое без спросу,

Но ты не верь в предел души,

В плену у жизненных вопросов

Ты о сверхжизненном пиши.

Когда почувствуешь, что смысла

Исчезнул милый силуэт,

Сопротивляйся этой мысли,

Не забывай, что ты — поэт.

Поэты врут, конечно, часто,

Тараща наглые глаза,

И расточают понапрасну

И волшебство и чудеса.

Но лишь на их звенящих жилах,

На ускользающих тенях

Стоит бессмысленный и милый

Весь это мир и этот прах.

Не верь, Антоша мой сердечный,

Что смысла жалостливый след,

Сквозь этот мир недолговечный,

Пройдет как тот вечерний свет.

Но точно знай — надежды нет!

И мы исчезнем потихоньку,

И лица наши постареют,

Угаснет интерес в глазах…

Но, может быть, стихи, Антоша,

Сентиментальные слова

Нам не дадут в тоске подохнуть!

Русские солдаты

Мы живем под собою не чуя страны…

Мне снятся русские солдаты,

Не те герои давних дней,

Что положили жизнь когда-то

И превратились в журавлей,

А те конкретные ребята

Из мяса, кожи и костей

И из холодных автоматов,

Что в сводках ваших новостей.

И я – шпион в своем же доме,

И эмигрант, и дезертир,

Вор, затаившийся на стреме.

Давай команду, командир!

Как тень по улицам украдкой…

Нет сил уйти, хоть стражник спит:

Вопьется пристальной оглядкой

Из тьмы зияющий Аид.

Под звуки штыковой лопаты…

В кромешной хате нет огня, –

Похоже, русские солдаты

Зарыли заживо меня.

Красивые дети

В шикарных машинах

Красивые дети.

Красивые дети

Богатых людей!

Красивые дети,

Румяные дети

На задних сиденьях

Спокойно сидят.

Глаза их прекрасны,

Глаза — голубые,

И чистые склеры

На солнце блестят.

Скелеты прямые,

Характеры добры,

И легкость в движеньях,

И скорость в уме,

И ясность в желаньях,

Изящность в сужденьях,

И даже одежда

Красиво сидит.

И кушают дети

С таким аппетитом,

Что любо смотреть.

И жизнь, без сомненья,

Становится чудом,

Когда повстречаешь

Такое дитя!

А бедных рабочих

Угрюмые дети,

Совсем не такие,

И что тут сказать.

Их радости тоже,

Конечно, простые,

И та ж непосредственность,

Только, увы,

То туфли их грязны,

То мысли неясны,

То врут они много,

То плохо едят,

То зубки кривые,

То ножки хромые,

То личико бледно,

То горло болит,

То глазки не видят,

То ушки не слышат,

То прыщики всюду,

Ну, что-то не так.

Пижамы помяты,

Игрушки — с изъяном,

И даже очки

Как-то криво сидят.

Красивые дети

Совсем не такие,

Совсем, совершенно,

И что тут сказать —

Движенья их плавны,

Желудки исправны

И сердце стучится,

Как часиков ход.

И если прохожий

Увидит ребенка,

Ему отчего-то

Приятно смотреть.

Он станет добрее,

Он сразу смягчится:

Красивые дети —

Богатых людей!

А если увидит

Он бедного крошку,

То тоже добрее

Он станет, но вот

Вздохнет тяжеленько

И сплюнет печально,

Погладит малютку

И дальше пойдет.

И жалко, и больно,

Но что тут поделать,

Хороший ребенок,

Слегка некрасив,

И грустно и больно,

И что тут добавить,

Красивые дети —

Другие совсем!

Последний герой

Мне снились какие-то взрывы.

В глухом летаргическом сне

Открылись нарывы, нарывы -

Я вспомнил, что был на войне.

Нет, я не держал автомата

И грудь свою не подставлял,

По меркам простого солдата

Совсем на войне не бывал.

Сюда я пришел этой ночью,

Увидеть, а не совершить –,

Но тьма заступает мне в очи

И жадно так хочется пить.

Александра Хайрулина

Родилась в 1984 году в Донецке. Окончила украинское отделение филологического факультета в 2005 году. С 2005 по 2008 работала выпускающим редактором журнала «Живой родник» Донецкой епархии. В 2009 году переехала в Горловку, работала заместителем руководителя отдела религиозного образования Горловской епархии. В Горловке же была в наиболее горячие фазы конфликта на Донбассе. Вернулась в Донецк и к журналистской работе в 2018 году. Замужем. Есть сын 2016 года рождения.

***

Летит-летит лепесток

Через запад на восток,

Вот коснулся он земли –

Мертвой девочка лежит.

Через север, через юг,

Замыкая жизни круг,

Траекторию пути

Мальчик рассчитал вдали.

Мальчик в армию пошел,

Мальчик в жизни цель нашел,

Он готов был умереть,

Быстро девочке гореть.

***

жизнь продолжается. снова обстрелы.

а я боюсь жужжания бормашины

и своего зубного.

а кто-то ставит стразик на зубы,

а где-то девочку везёт скорая –

осколочное.

и всё не в рифму –

не рифмуется девочка с девочкой.

и всё без ритма –

то одиночные, то пол комплекта градов.

жизнь продолжается.

у меня ещё дела в городе.

***

памяти Всеволода Петровского (позывной Ковыль)

эта степь линялая, блеклая,

ковыли-ковыли да туман,

я стихами тебя вылепила,

моя родина - обман да дурман.

у зимы флаги лишь белые,

до весны не все доживут,

а твое лицо стало символом,

моя родина, ты ли тут?

хоронили, могилу вырыли,

замотали в саван из вьюг,

не узнать тебя, руки всё стыли

да сжимали земли комок.

степь да степь кругом,

лесополосы, там овраг,

там курган, там поля...

пожалей меня, моя родина,

хоронили сегодня меня.

***

На этом круге реальность оставила только

Картонные декорации,

Революционные заготовки, историческое пугало,

Пустые формы от нации.

Гремят на площади пустые скорлупки –

Слова да лозунги.

Торгуют смертью, опт по закупке,

Берите, оплачено. Господи! –

Завоет мама над доставленным счетом.

Почтальон глаза отводит.

А небо падает не картоном – железобетоном,

придавливает. Душит!

Душит синее, звонкое, настоящее,

заполняет легкие.

В комнате пустой на телеэкране

идут серые полосы.

***

посчитаем цыплят по осени,

каждое утро – время жатвы,

каждое утро считаю, считаю:

один, два, десять новорожденных

пробили скорлупку времени,

нет у них ни осени, ни весны,

только вечное лето и солнце в зените.

а я считаю цыплят по утру,

а я считаю их вечером.

один, два, три, полтораста, сто...

и каждый из них с именем.

я считаю по утру своих мертвецов,

не пропустить бы кого:

один, два, три, полтораста, сто…

я считаю: один, два, полтораста... сто...

***

раз, два, три, четыре, пять –

я хочу вас сосчитать.

два, четыре, восемь, шесть –

нас тебе уже не счесть.

десять, двадцать - не смеши,

сквозь десятки проходи.

двести, триста, сколько сот?

стал могилою окоп.

добровольцем призван в рай,

не считай нас, не считай...

***

не сосчитать – нас тьмы и тьмы

с закрытыми незрячими глазами.

какому богу в жертву мы принесены?

какими отпоёте нас словами?

а степь молчит. а степь глуха.

а степь ослепла, поседела.

над степью плачут небеса –

ещё одна звезда сгорела.

***

Перемирие – мир на периферии,

мир на краю мира,

здесь граница ойкумены –

дальше - люди со звериными головами,

дальше - нелюди с птичьими голосами,

птичьими голосами - птичьими правами,

а лучше вообще без прав,

без водительских,

без всяческих удостоверений

личности,

без всяческих подтверждений

человечности

на краю мира они.

Небывалая история из газет

о тех,

кого для вас нет.

Февраль 2015 года

***

В зимнем городе на обочине

Лежит пёс мертвый очень.

Город спит ещё после праздника,

Пёс не спал бы да угораздило.

Стынет кровь у пса на морозе,

Стынет кровь у случайных прохожих,

Кровь уж коркой взялась – подмораживает,

А прохожий бежит – не оглядывается.

На обочине проспекта Победы

Пёс лежит и в победу не верит.

***

Я из terra incognita, заповедной земли,

Не внесённой в карты забытой страны,

Огороженной зоны в средоточье степи,

Из расстрелянной вновь и процветшей мечты.

Здесь собрались заводы в крепко сжатый кулак,

Завязались узлами штольни угольных шахт,

Узоречье проходов под землей кружевных

Здесь шахтеры сплетали из жизней своих.

Здесь и розы металлом обжигают мороз,

Словно верят, что снег их сковал не всерьёз,

Словно верят, что ковка их была горяча,

Что горнилом им были наши сердца.

***

я – маленькая девочка,

я – Дороти с Тотошкой,

я – Элли, как меня не назови,

но под моим домиком

мертвая колдунья лежит.

и мне ничего не остаётся –

только идти.

мне ничего не остаётся –

только дорога.

под ногами

желтые кирпичи.

мне ничего не остаётся –

только мечта,

что где-то живёт Гудвин

и он меня исцелит,

отправит домой, поймёт и простит

мёртвую под моим домиком.

обещай, что всё будет как прежде,

обещай, что она была злая.

обещай, ведь я не выбирала,

куда падать, подхваченная ураганом.

***

и уже не важно святы или нет.

мертвого не судят, нету – значит нет.

***

аты-баты, шли солдаты

шли без песен, убивать.

аты-баты, аты-баты

тихо будем умирать.

краля плачет, краля воет,

краля бровью не ведёт,

краля песен соловьиных

с хрипотцою не поёт.

аты-баты, в бой солдаты

Украине золотой

вы нужны. вперёд, ребяты!

вам споют за упокой.

***

читаю чужие строчки.

хороши вот до этой точки.

дальше ложь, стишки ишь как строчит!..

хорошо.

хороши вот до этой строчки.

русский бунт бессмысленный и беспощадный.

аллюзии да парафразы.

а у нас в орде не до пафоса –

жгут глаголом замыленные фразы.

а у нас в орде степь да степь кругом –

простая поэтическая реальность.

эх, да разгулялся буйный молодец –

река разлилась кругом,

кто сказал что сухопутная?

Я! Я вышел в поле!

пропади голова моя буйная!

ай, да мороз!

не морозь меня!

что?

я пьян?

пьян!

своей тоской

неизбывною,

неключимою.

да, я - пьян!

удавись гульбой моей сизою,

не завистною.

гуля, гуленька,

Гюльчитай...

открой личико,

загуляй.

ай, ты - горлица сизокрылая,

ай, ты девица, станешь милою!

всё звенят ключи да от горницы,

заходи, не бойся сиза горлица.

что ты смотришь на меня взглядом сивым?

постель стынет.

знаешь, где ключи

да где нож покладено,

выбор за тобою,

не неволю - дарую.

***

ты слышишь?

у этого города

что-то случилось с сердцем:

ритм его рваный-рваный.

как-будто на седьмой этаж забегаешь

без лифта,

вроде бы и привык,

но пульс сбивается как новичок на ударных.

тра-та-та-та

отдаётся в висках,

и дышишь обрывками,

урывками, не впопад,

ничего - ещё пролёт

и выровняется, успокоится,

ничего - ещё пролёт и добежишь,

не возвращаться ж назад?

и город дышит со свистом

и поднимается,

поднимается на седьмое небо

под сбитый грохот своего сердца,

которое ухает под горлом взрывами,

глухо стучит миномётами в грудную клетку,

и рвётся, рвётся, рвётся автоматной очередью.

***

снаряд не взорвался на детской площадке,

лежит на солнце, греет бока.

на детской площадке коты и собаки

на солнышке спят, неслышно сопя.

собаки с котами, коты со снарядом

на детской площадке с утра.

тихонечко дети, тут не гуляйте,

тут кошки с собаками спят.

Июнь 2014 года

***

а я буду сторожить дом как собака,

в нём жил хозяин и у него пахли куревом руки,

в нём жила жена хозяина

она ругалась, когда я лаял на её кошку,

и выносила мне самые лучшие кости.

в нём жили дети хозяина,

у них был смех,

а летом они обливались водой из шланга.

в нём жила вредная кошка,

не знаю других кошек, но не было этой вредней.

я сторожу дом. я – собака.

а дома теперь нет,

только лапка вредной кошки.

я зарыл её под деревом.

я буду её сторожить.

Лето 2014 года, после обстрела станицы Луганская

***

на сердце груз лежит двести,

на улице цветет май,

да на столе остывший

с вчера стоит чай.

и жизнь идёт как обычно:

вон вывела кошка котят,

и за окном так привычно

машины куда-то спешат.

приметы времён? разговоры

да липкий расплывчатый страх:

а вдруг прекратит работать

налоговая и соцстрах.

на сердце груз лежит двести…

Май, 2014 года

***

ты виноват

вы виноваты

они виноваты

только так

и удобно ложится камень в руку.

никогда – я виноват

никогда – прости

всегда силен и точен бросок.

но закон жизни

не закон джунглей

есть Один Безвинный

и Он говорил:

Я тебя не обвиняю.

Февраль, 2014 года

Тимур Хайрулин

***

дома из камня птичьим языком

строительствует город, напевая

полёт шмеля, как будто он знаком,

и он поёт его не замедляя.

мы обязательно тебе пришлём

веселенькую песенку из рая

и кот, что ходит по цепи кругом,

на всю округу, как всегда, залает.

***

тронешь дерево а в нем царь эдип

на осколках танцующих звезд собирается речь

доехать до наслаждения

бабочка в кресле

тОнешь, дерево?

в любом из нас так мало всего

что словно пляж для нудистов

устыдился своей наготы

целый пляж застеснялся своей наготы.

***

в моей голове уголь, ему двадцать три года.

Он каменный гость, который приходит в назначенный час:

первой на коже царапины

первого взгляда бабочки

первой на теле буковки.

пишется то, что слышится, то, что катиться принялось

в окна скрестись как зверь

губы твои, как ижица

пальцы скрестились в ерь.

Ты - алфавит под парусом, пересекая кальмиус

вылетишь в океан.

крошки вселенной сталкиваясь

в черный зрачок проваливаясь

опережают план...

Уголь имеет легкость, легче звезды небесной

проще страны легковесной он пролетает над

видимым и невидимым пятиконечным иродом

в воздухе, где снаряд топчется наугад.

угольный слог - зупынка не то что в пустыне, а

в лесостепной трясине, среди горящей резины

игрушечные дома

разбиты козырной мастью

повсюду веселье власти, праздничный огнестрел

святое скопленье тел...

Уголь бежит по трубам, быстрее включайте краны

под нашей землей есть небо, в нем тоже аэропланы

секут облака на части равные словно главы

в книжице бытия. Уголь имеет седины.

Уголь бывает гордым. Уголь имеет спину,

которая держит город.

***

зеркало помогает заблуждению масс

в нем остатки мертвых песен настенных патриотических рисунков

времен расстрелянной весны

отрекись от воды от весны от визы на небеса

от дезинформации птичьего крика

от цезаревских баррикад

и в конце концов нефтегаза

местные бабы готовы носить еду и одежду захватчикам

они вяжут и вяжут вопреки наступлениям носки для захватчиков

у которых видны только глаза

их имущество это воздух после выстрела

их имущество это отбитая атака

чечетка отбиваемая изнутри

фабрики фабрики фабрики зацепитесь за небо летите туда где не больно

где нет остановок во времени

фабрики сделайте сладкий чай

для взлетевшей в воздух страны

Сделайте ей милость произведите на свет неравнодушный неоднозначный еще один

Праздник….

Праздник… освобожденной мечты-территории

Праздник… огрубевшего тела и нежной души

ты не выкрикнешь того, что зашло так далеко

ты не выпрыгнешь в окно.

мы мимо проходили слышали кричат

что путин есть хуйло и прочий мат

и никому чуть больше двадцати не дать

а старики молчат

бегущий репортер как будто пьян

он получил заказ его карман

набит купюрами которых разменять

удастся километров через пять

от этих мест где все теперь поджог

от мест которые уходят из под ног

свобода это воздух устоять

на нем нельзя а только полетать

секунды три а дальше морг земля

обратно примет мертвого тебя

и убирают рюмки со стола

из-за угла мудилы шлют привет

негромкой очередью промеж глаз

так свойственно носить бронежилет

тем кто за мир боеприпас

не тронет века твоего края

мы умираем зря

***

Безразличные бэ-тэ-эры,

Торчащие на родной улице

По причине поломки и отсутствия соляры,

Сковывают чувства, вселяют отчаяние,

Обжигают глаза.

И твое тело приноравливается к военнообразному ландшафту,

Становясь прямее и четче,

Прямее и четче,

Темнее и легче,

Интернациональней и веселее.

Словно продвигаясь по линии, которую начертили

Упрямые дети.

***

когда стреляют по центру ты прячешься в черное небо

своих отчужденных состояний

где расположены и смех твоих родителей и гребешки убийц и гудки поездов

с какого места начинается перемирие обтянутое флагом?

я вижу на теле города воронки которые образуются через неделю

я забываю предупредить, что сюда прилетит снаряд потому что

я – первый кто не верит в собственные предсказания.

и не надо тебе было сюда приезжать

нести стекло через степь

ведь страх подшивает к свинцовому полотну

обнимающему плечи бравых солдат

***

Кадр 1

раны, оставленные описанием,

легко разложимым на мелкие дробные доли.

В кабинетах заваленных снегом

не дышит

лишенный пособия страж с очками,

хватающий нас за прозрачные челки,

чтобы спасти от свирепых волков, рыскающих меж деревьев.

Придется описывать вновь, когда они возвратятся в свои номера – все эти маниакальные выблядки русской литературы, у которых из головы вылетают светящиеся сферы.

шар отбрасывает тень куба, в то время как сам куб – вспомогательный случай.

При родах наташи ростовой я не присутствовал и ничего не забрал со стола

лежащие в форме креста

письма

тайного слова хранители и содержатели

руины, образовавшиеся от истоптанных дорог

верными посланниками

вырос лес, окаменели птицы и замерз водопад.

Где бы можно было посмотреть такое кино?

КАДР 2

зловонье вопроса стоит над всей моей жизнью

собираешься сдохнуть чай заварить отринуть

лучше не гнуться не проявляться не отвыкать от завинченной гайки

нет, малолетство осталось в образе ведер из угольного сарая

которые так тяжело было красть по ночам, чтобы согреться.

Сегодняшний вопрос связан с окаменевшим местом, где нет выходов наружу.

А только постоянные разборки в присутствии самого своего тела самого своего себя

Самого своего сознания.

Самой своей обыденности.

Ломящаяся, как пароход через лед, встающая на дыбы жизнь.

Вот о чем ты мечтаешь, сидя в кафе и уткнувшись

в пустой кошелек. А такой пустотой (словно однообразной тканью вышит каждый костюм у каждой вещи) именно такой емкой и ненасытной пустотой

бесцветной как любовь господня

В цвете увидели гОспода когда Он пролил свою кровь ну а так Он черно-белое кино индустриальный дым, угольная поэма, белый лист, проглоченный плоской рыбой, утащенный на самое дно океана, в самую стужу.

ЭПИЛОГ

Изнывают волнами белыми

Груди моей любимой

Бог создал время

Необратимым.

Лентой передавят горло.

Укушу тебя, укушу!

Бог это, если угодно,

Не раскрывшийся парашют.

****

угнетенную пыль

смоем безжалостным ливнем