Жанровые начала музыки

Музыкальные жанры (целостные типы музыкальных произведений — вальсы, мазурки, арии, колыбельные песни, романсы…) — врата, через которые вливаются в музыку безграничный культурно-исторический жизненный опыт.

Жанровые начала — отсылают к истокам, к первичным силам музыкальной выразительности. Опыт конкретных жанров в них сконденсирован, сращен с антропологическими основоположениями музыкального слуха. Важно научиться слышать эту силу.

Каковы эти начала? С.С.Скребков говорил о напевности, декламационности, танце. По Дм. Кабалевскому, "три кита" музыки — песня-танец-марш. А.С.Сохор добавил инструментальную сигнальность и изобразительность.

Видение жанровых начал, чтобы стать мощным инструментом анализа, должно быть истинным. Фундаментальным недостатком упомянутых классификаций оказывается то, что из поля зрения авторов полностью исчез огромный материк духовной музыки (духовная слепота, понятно, была не добровольной, она навязывалась идеологией богоборческого государства). При этом нам полностью закрыт доступ в главную тайну серьезной светской музыки: ее историческую и сущностную производность от церковной, а, следовательно, в ее духовную высоту и красоту. Соответственно страдает и практика художественной жизни.

Правильное видение открывает духовную сердцевину музыки, из которой исходят преображающие ее токи духовно-нравственной высоты и призывной силы совершенства.

Для удобства обзора представим все жанровые начала в таблице. Жанровые начала в ней огранены жирной линией, классифицирующие критерии — сверху и справа: в столбцах представлены четыре материальных источника выразительности, в строках — две сферы жизни, духовной и светской, а в каждой из сфер — преимущественные ориентации жанровых начал на три главные сущностные силы человека (волю, ум, сердце).

Анализ жанровых начал позволит нам увидеть отсветы молитвы и в светской музыке. Молитвенность серьезной музыки — ее центральное жанровое начало: как без того выразились бы в ней ее возвышенные смыслы, составляющие ее сущность?! Она не всегда замечается, как не всегда замечается воздух, которым мы дышим (святые и называли молитву дыханием души; без молитвы, по их словам, душа смердит). О воздухе вспоминаем, когда исчезает из него живительный кислород. Так и культуре становится все труднее дышать по мере оскудения в ней кислорода веры.

Уже по составу задействованных в музыке жанровых начал с очевидностью опознаются состояния здравия и болезни культуры и жизни в различные времена человеческой истории. Если, к примеру, в эпоху барокко мы видим расцвет всех жанровых начал, то во времена авангардизма 70-х годов остались от системы жанровых начал лишь ножки да рожки — ошалелая моторность, да взвизги отчаянной декламационности; исчезает же все, что только может поднять дух человеческий ввысь.

Дление

С него мы начнем обследование жанровых начал музыки, ибо в нем — глубинное духовно-онтологическое ее основание. В восторженно-гимническом пропевании слогов — ее начало. Чистое дление — ее предел. Дление скрыто содержится в псалмодии (чтении и пении на одной ноте) и мелодической распевности.

Рассмотреть его можно со стороны духовно-телесной и содержательно-смысловой.

Со стороны духовно-телесной оно есть живое ощущение прикрепленности дыхания, души, сердца, всего существа человека к некоей бытийственной опоре. Сила бытийственности обнажается в моменты божественной тишины: реальный звук тает, а музыка продолжает жить. О жизни музыки в паузах и молчаниях писали многие музыканты. Антон Рубинштейн с удивлением обратил внимание на парадоксальное исполнительское указание в одном из фортепианных сочинений Бетховена: длящийся аккорд при исполнении на фортепиано в высоком регистре реально угасает в силе, и весьма быстро угасает, — а Бетховен предписывает crescendo! Здесь мудрость: внутренняя за-звуковая жизнь музыки как основа и оправдание ее внешней, звуковой формы. Внутреннее крещендирующее постоянство составляет нерв всякой возвышенной музыки, даже внешне затухающей. Ради него длится и поддерживается развитие.

Что же представляет собой это восходящее тяготение к неведомой, неизреченно-прекрасной опоре жизни с онтологически-содержательной стороны?

Тянущийся звук — символ веры, которая являет собой связь души с Богом, союз любви и упования. Дление раскрывает душу, выводит ее из бесплодной сухой самозамкнутости в простор любви. Даже не выводит (как движение по горизонтали), а возводит (движение ввысь). Подъем души — закон адекватного восприятия высокого искусства (потому-то оно и называется высоким!). Этимологически слово "подъем" (корень — имать, иметь) многозначительно родственно вниманию, пониманию, приятию, восприятию. И по существу подъем — необходимое условие понимания и восприятия: вне вос-торга души, ее вос-хищения, энтузиазма (буквально-этимологически: "в-боживания") никакое понимание музыки невозможно.

В подъемлющей дух силе дления наше тяготение к небу сливается с онтологической силой Божией, вытягивающей душу из мертвости к жизни вечной, несказанно-прекрасной и возвышенной.

В женском монастыре Ормилия (Греция) слышал я совершенное греческое пение. Спросил монахиню, сербку, говорившую по-русски: "Что дает исон (выдерживаемый звук, на фоне которого вьется мелодия верхних голосов)? Правильно ли я ощущаю в нем выражение непрерывности и устойчивости молитвенной связи с Богом?" — "Да!" — горячо откликнулась она, — "и еще жизнь, любовь, чистоту, красоту — всю полноту духовного бытия".

Дление как самая глубинная церковная основа музыки христианской цивилизации проявляет себя прямо и косвенно. Оно составляет основу жанра западного органума и греческого пения с исоном, доныне составляющего норму православного пения в Элладской Церкви и на Афоне, часто используется в органной музыке, например, у Баха.

Жанровое начало дления способно свернуться до одного звука. Внезапной радостью наполняется сердце, когда в развертывании многоголосной Баховской ткани неожиданно вдруг зависает на целый такт один звук, и все голоса с удивлением внимают этому просиянию вечности.

Идея дления ведет нас еще дальше — к самому потаенному основанию музыки христианской цивилизации. Христианское ощущение звука тяготеет к мягкой протянутости — в смирении, простоте, трезвении.

Смысловая вершина дления — сама небесная любовь, лучащаяся милостью. "Милость не заслуживается. Милость оказывают", — какое радостное откровение христианства и дар Бога людям! Разве заслужили они милость? Заслужили наказание. Но их заработанные муки принял на себя Христос любовью Своей. Такова милость небесной любви, хотящей лишь одного — спасения всех в вечности.

Несказанная внутренняя тишина милости запечатлелась в Арии Баха из Третьей оркестровой сюиты ре мажор.

"Под видом религиозных образов у великих художников скрывались живые человеческие чувства", — без устали лгали искусствоведы всех специальностей с 1917 года. Где ж это умудрились они в жизни безрелигиозной и безбожной подсмотреть бесконечную тишину любви, милость без края, без укора, "мир Божий, превысший всякого ума"? Разве только у святых? Но если б действительно сподобились такого зрения, то открылось бы им иное, противоположное. "Может ли быть лучшее видение, чем видеть невидимого Бога, обитающего в человеке, как в своем храме" (св. Пахомий). Чья это святость у святых? Божья! Другой в мире нет. Чья любовь у святых? Божья! — Независтная, некорыстная, спокойно льющаяся на любящих и нелюбящих, на врагов, ненавистников и мучителей. Ищущая одного лишь блага для любимых, и не выставляющая никаких претензий, которые все — от злобы эгоизма. "Чем человек духовнее, тем меньше у него прав" (блаж. Паисий Святогорец).

"Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…" (1 Кор. 13:4-8).

Дар Божий, пролившись в интонацию, окрасил собой всю христианскую культуру и вознес ее на вершины красоты.

Вот такую небесную любовь, сошедшую с Неба и пронизанную несказанной тишиной, слышим мы в Арии.

Может ли быть что проще использованных в ней средств выражения! Чистое, безлукавое дление на фоне псалмодического сопровождения. Псалмодия внизу, дление — в небесной высоте. Из нескончаемого звука fis изливается затем мелодия, полная милосердных интонаций, небесного утешения и покоя. Но как только мелодия становится "говорящей", ласковое дление тут же обнаруживает себя в сплетении дополняющих голосов: потоки неземной нежности! Правильно говорят: бездна нашей греховности, о которой мы сожалеем, которую ненавидим, — пылинка в безграничном океане Божественной любви.

Небесная любовь — первое и высшее проявление духовной природы музыки, ибо "Бог есть любовь" (1 Ин. 4:16).

Атрибутом Бога является и вечность. Слова "век", "вечность" (как и немецкое ewig, лат. aeternum из aeviternum) вырастают из исходного значения "жизненной силы".

Время же (первоначально "веремя" — от глагола "вертеть", родственно "веретену") дано человеку для стяжания вечности, к которой он призван. Почему Кай во дворце Снежной Королевы не мог сложить из льдинок слово "вечность"? В его сердце проник крохотный осколочек дьявольского кривого зеркала и превратил его в ледышку. Из льда вечность не складывается; дьявольский хлад и вечная сила Божественной любви — две вещи несовместные. Какое же чудо сотворила Герда в андерсеновской сказке, не искаженной советскими издателями? Она с великой любовью помолилась: "Отче наш"! Огненная слеза, пронзенная благодатью Божией, брызнула из ее глаз и растопила сердце Кая.

При неправильном использовании времени оно отделяется от вечности, становится самодостаточным, автономным ("самочинным", в переводе на славянский), начинает вращаться в бессмысленной суете.

О таком неправильном восприятии времени пишет христианский апологет Тациан († 175): "Что вы разделяете время, называя одно прошедшим, другое настоящим, а иное будущим? Каким образом будущее может настать, когда существует настоящее? Но как плаватели на море, когда корабль несется по водам, по неопытности думают, что горы бегут (а не корабль их), так и вы не замечаете, что вы сами проходите, а век стоит, пока угодно Сотворившему его".

Мы не замурованы во времени! Наше место — в вечности. Если сокровищем сердца соделаем Бога, то силой Его любви будем приподняты над временем, как об этом и светская поэзия догадывается: "Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты — вечности заложник У времени в плену" (Пастернак, "Ночь", 1956).

Дление — бдение. Дление — трезвенная любящая сила. Теплый длящийся звук дивной арии Баха, вырывающий нас из потока событийной суеты, выступает как бы зримым символом живой и трепетной, неколебимой вечности. Гармонии движутся, проходят, — а дление пребывает, не распадаясь на времена, но соблюдая целомудренную цельность пред ликом вечности в любви и мире. И мы пребываем вместе с ним и научаемся тосковать по этой высоте, которая реально стяжается уже за рамками искусства.

Интонация дления, сохраняя в себе это непостижимое Божественное ядро, может варьироваться. В зависимости от регистра и тесситуры, инструментальных и исполнительских тембров, ладовой окраски, характера звуковедения (ровного или согретого вибрацией) становится она то более отрешенной и аскетичной, то прозрачно-ясной и нежной.

Совершенно замечательный случай — когда дление вдруг расцветает трелью или тремоло. Любят венские классики при репризном возвращении мелодии поместить над ней трепетную трель. В менуэте Седьмой сонаты Бетховена при переходе к малой репризе верхний голос, до того псалмодировавший, зависает трелью над возвратившейся нежно-шаловливой мелодией, словно покров небесного благоволения и радости.

Возвышенная трель — в окончании Ариетты из последней сонаты Бетховена. Как завершится путь лирического субъекта всех его тридцати двух сонат, томившегося по Небу? В отверзшихся небесах, в сиянии света является милосердный образ Христа. Трепетное звучание вознесено в высочайший регистр. Над основной темой (во 2-3 октавах) помещена трель на звуке соль третьей октавы, на фоне тремолирующих других голосов.

Дление, окутанное замедленной трелью-фигурацией, составляет основу необыкновенно прекрасной темы Похвалы пустыне в "Сказании о Невидимом граде Китеже и деве Февронии". Здесь словно сама природа заслушалась тишиной восторженного гимна Божией любви.

Вот пример могучего дления: начало Государственного гимна А. Александрова. Будет у нас еще повод (в 7 главе) писать об этом дивном (по музыке!) гимне, продолжившим традиции русской молитвенной гимничности. Пока лишь обратим внимание на предмет прославления в нем: на вершине славы, на интонациях знаменного распева, победно, широко, безгранично звучит ревностный гимн любви.

Как начать произведение? Из-за такта — слишком по-человечески. Ведь гимн — только потому и гимн, что в нем всегда есть нечто, что человек ставит выше себя, над собой, чему он поклоняется, и, поклоняясь, обретает силу, превышающую человеческие силы и творящую чудеса.

Человеческим действиям, чувству, воле, как это заметил Риман, свойственно выливаться в ямбических мотивах (устремляющихся из-за такта). Но человек — не в безвоздушном пространстве. Телом он — в природной среде, духом — в призывающей благодати Божией. Потому ямбической мелодии часто противостоит хореическая организация фактурных ячеек (от сильной доли), — символ надиндивидуального начала.

Вдохновенный создатель гимна находит поразительное решение: вступительное торжественное, мощное дление аккорда. Вот она, укрепляющая дух сила неотмирная! Встрепенулась душа, укрепилась и возмужавшим сердцем приготовилась воспеть гимн, религиозный в своей основе! (Другое дело, что в реальной практике интонирования застойного времени гимн исполнялся надсадно, натужливо, как гимн себе; — но вопрос исполнительской интерпретации гимна мы рассмотрим специально в седьмой главе пособия)

Дление способно обозначить важный духовный перелом в развитии музыки. Приведем пример такого просияния возвышенно-скорбной, скорбящей о людях, неотмирной любви.