Глава двадцать первая 3 страница

Они шли по дороге, но до места было еще далеко. Темная ночь и безмолвные овраги, скалы и лес наполняли души стражников жгучим страхом. Из уст пристава не вылетало ни одно слово, да и от стражников он уже ничем не отличался, — от небольшого порыва ветра у него от страха душа уходила в пятки. Про себя он думал: «Если вдруг появится Царай, то что мы будем делать».

Арестанты все молчали, разговаривать не разрешалось. Шли в полном молчании, тоскливо, глядя на землю. Им мерещились сибирские морозы, их детишки и Овражное. Они брели с безрадостным сердцем: длинная тяжкая дорога, сибирская зима, стальные кандалы и безлунная ночь. Всех мучил вопрос, и этот вопрос не выходил у них из головы:

«За что, почему, что мы сделали?»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

' В поздний час в центре села раздался крик Дзека:

— Тревога, тревога, я разорен! Меня обокрали, тревога!

Люди, и пребывающие в трауре, и остальные высыпали из своих домов по поднятой тревоге и стали собираться у дверей магазина Дзека. Тот с испуганным видом стоял на крыльце, указывая рукой людям на край села, затем из уст случайно сорвалось:

— Живее, убегают в лес!..

Люди спокойно стояли и ничего не говорили. Гавди и Асджери с горящими, как факелы, глазами старались воодушевить людей на преследование, но напрасно — никто их не слушал.

Быдзеу постоял какое-то время, потом завернулся в шубу и отправился домой.

«Так, так! Пусти его, он у меня пшеницу выдуривал! Так, так!» — эти слова про себя говорил, живший на краю села Быдзеу, когда добирался домой.

Люди постояли немного и разошлись по домам. Возле Дзека остались Гавди и Асджери. Они вошли внутрь магазина и стали подсчитывать то, что осталось. Через какое-то время все трое встретились глазами и тяжело вздохнули.

— Разве теперь эту жизнь можно назвать жизнью, — сказал Дзека, и бросил рулон материи на полку. — Нет, мне уже здесь жить нельзя, надо уходить куда-то в безопасное место.

Он с унылым видом кинул рыбью тушу в кадушку.

— Нет, нет, Дзека, с этими людьми уже жить так нельзя, надо что-то делать.

Асджери молчал, но с усердием устранял последствия погрома.

— Что теперь мне делать, кому сообщить?

— А на кого ты собираешься жаловаться? Ты узнал, кто они?

— Да как бы я их узнал! Ты, Асджери, иногда такую глупость скажешь, хоть умирай от удивленья. Когда я от вас ушел, Асджери, то явился сюда и вижу, как у дверей моего магазина всадники что-то носят и укладывают на лошадей.

— А много их было?

— Подожди, чтоб из тебя покойник вылез, дай договорить! Откуда я знаю, сколько их было? Разве мне было до их подсчета. Я обратился к ним: «Кто вы?» А они в ответ выстрелили в меня. Из глаз моих полетели искры, и я спрятался в овраге. Всадники тут же куда-то пропали. Мне не удалось узнать, кто они были.

— В прошлом году обворовали мою мельницу, и сначала было неизвестно, кто это сделал, но потом их всех выявили. Может и эти станут известны, — сказал Гавди и зажег свою трубку.

— Поверь, Дзека, когда у меня пропадает какая-то часть скота, то я об этом даже не узнаю, и на тебе, возможно, не отразится эта пропажа, но теперь в Овражном нет никого богаче меня.

— Да не нахвалиться вам своими баранами и мельницей, мне сейчас не до них, а, впрочем, пусть мой враг держит овец или небольшую водяную мельницу. Что они стоят! Я теперь больше не буду держать магазин, а построю кирпичный завод. Поняли! Завод! Это будет дело, ко мне тогда уже не придут воры, и я заживу спокойно. Буду сидеть, закинув ногу на ногу, и давать указания своим слугам. А вы за своей мельницей и овцами будете бежать тяжелой рысью.

Всем троим их перегар бил в губы. Хотя сейчас было не время, но они всерьез вели спор. Дзека и Асджери постоянно перебивали друг друга, а Гавди, подобно своей мельнице, молчал, только иногда бросал слово в разговор:

— Моя мельница дает большую пользу, я каждый день получаю с нее восемь килограммов муки, а вы ее охаиваете.

Дзека и Асджери продолжали затеянный спор. Наконец, когда устали спорить, то вышли из магазина и, немного постояв на улице, разошлись по домам.

***

Из дома, где был покойник, звуки плача больше не доносились, однако люди там сидели. Женщины, собравшись вокруг мертвого мальчика, вели разговор. Мать Бола сидела возле него, тяжело дыша, и вытирала платком слезы. Соседи прибирали двор, кололи дрова, готовили дом к поминкам.

Ночь была такой темной, что человек не видел даже себя. Село пребывало в тишине и покое, только иногда начинали лаять собаки, затем замолкали. С низины река жалобным, душераздирающим голосом пела грустные песни усталому и испуганному селу. Рыдание воды оседало на сердце, как тяжелый щит, заставляя его учащенней биться в груди.

Овражное этой ночью являлось совершенно свободным селом. Староста покоился на кладбище, пристав ушел, стражники увели арестантов. Село оказалось предоставленным самому себе и, наверное, поэтому в эту темную, безлунную ночь притихло Овражное.

Не знало село, что будет завтра. Не знало в каком виде к нему явит себя небесное, красивое, утреннее солнце.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Чито и его товарищи остановились в лесу; развели огонь и стали ужинать. Мацыко был весел и рассказывал сказки. Все его внимательно слушали. Рядом лежали хурджины, набитые товарами из магазина Дзека.

— Когда Дзека крикнул, кто вы, тогда я навел на него оружие, и он мгновенно, как мышь, спрятался в овраге. Дзека думает, что такого второго как он больше нет!

— Это еще ничего, Дебола, интересно бы было услышать, как он звал на помощь. Однажды на дороге его ограбил Царай, и он, явившись в село, так всем говорил: я десятерых уложил, а их всего четверо было.

— Ха-ха-ха, он действительно так говорил, ты прав, Чито.

— Не бойтесь, ребята, коли Царай жив, то мы его скоро встретим, и он нам будет указывать дорогу. Басил, если ты уже не хочешь быть с нами, тогда поступай как хочешь. Возьми свою долю из того, что у нас есть, и ступай к Асият, живи с ней. Только предупреждаю, если тебя схватят стражники, то уже не спасешься. Они тебе на хвост соль насыпят.

— Конечно, мне хочется быть с вами, но мой дом остался без хозяина и надо идти. Асият я оставил в Кабарде у своего приятеля и нужно забрать ее оттуда, иначе куда ей деваться.

— Ну и бабник же ты, Басил! Возьми к примеру меня, мне все равно... В Овражное мне возвращаться нельзя. Слышишь, Басил, передай привет Дзека — моему другу, ягодке моего сердца. Скажи ему, что в овраг загнал его я, Мацыко, черный человек и не боится, скажи, он тебя нисколько. Если, скажи, злишься, то выпей воды. Пожалуйста, Басил, скажи ему.

— Замолчи, Мацыко, хватит, лучше расскажи сказку про баранов Дзего.

— Сказку? Пахс-а-лыстан.

— Не про падж-а-лыстан сказку, а про...

' — О-о-о, сейчас. Только позволь.

Он подбросил дров в костер, вытер губы и начал рассказывать сказку:

«На горном плато паслись два барана Дзего и тут к ним откуда-то явился волк и говорит им:

— Сейчас я вас съем.

Бараны испугались, но спросили волка:

— Кого из нас съешь первым?

— О том договаривайтесь сами!

— Ну, тогда мы сейчас разойдемся в разные стороны, затем помчимся к тебе. Кто прибежит вторым, того и съешь первым; ведь он жирнее.

— Хорошо, давайте.

Бараны, как и сказали, разошлись в разные стороны, затем помчались к волку и ударили его рогами в живот. Волк с поломанными ребрами покатился вниз.

Похворав некоторое время, он отправился на юг и там вблизи какого-то села увидел телят, которые паслись на лужайке. Волк говорит им:

— Я вас сейчас съем!

Телята обратились к нему:

— Разреши нам хотя бы спеть напоследок.

— Ладно, пойте, — разрешил им волк.

Телята так громко замычали, что в селе все люди всполошились. Они прибежали на лужайку и побили волку бока, но он чудом спасся. Похворал он опять какое-то время и направился в лес.

На опушке леса пасся осел лесорубов, и волк сказал ему:

— А ты куда от меня денешься? Сейчас я тебя съем.

— О славный волк, если ты меня избавишь от этих тяжелых поклаж, то я тебе буду благодарен. Только вот в копыте у меня торчит гвоздь, и ты можешь им подавиться.

— А нельзя его вытащить?

— Можно, он болтается.

— Тогда протяни ко мне свое копыто.

Осел повернулся к волку задом и изо всех сил лягнул его по голове. Волк укатился в овраг и околел там. До сих пор его мясо едят черви».

— Ого, вот это сказка! Было бы хорошо, если и с Дзека случилось бы то же, что и с волком. Я правильно говорю, Чито?

— Правильно, правильно, но уже пора вкушать сон.

Они привязали коней к кустам и улеглись спать вокруг костра. Луна с середины неба светила, как лампа, во все стороны. Молодые люди спали. Видимо, от радости, что их вояж закончился удачно, они мгновенно уснули.

Лошади стояли смирно и, словно прислушиваясь к земле, опустили морды вниз.

В лесу чуть пониже послышался какой-то шум, затем раздался чей-то тяжелый вздох. Ребята повскакивали с мест и схватили свое оружие. Басил спрятался в кустах. Все стали прислушиваться, но кругом стояла тишина, откуда-то еще послышалось короткое блеяние, потом в лесу стало тихо.

— Что это может быть? Пойдем-ка, Мацыко, проверим с тобой, — сказал Чито, и они направились к низине леса. Шли крадучись, но опять нигде ничего. Чито вдруг остановился и ладонью прикрыл рот Мацыко. Подняли ружья и одновременно произвели выстрелы. При свете луны они отчетливо увидели, как замертво упал волк.

— Вот он, вот он, люди! — закричал от радости Мацыко.

От звуков выстрелов кони возбудились, но остальные парни их крепко держали.

Между тем Мацыко притащил волка за хвост.

— Это вам тот, кто хотел съесть баранов Дзего со своим кривым хвостом. Видели, как его ружье завалило!

Ребята весело хохотали над убитым волком и уловами Мацыко.

— Куда делся Чито?

— Появится он тоже, бояться за него уже нечего, ведь мерзкохвостый мертв.

Чито спустился еще ниже в лес и, увидев покусанную волком косулю, прирезал ее. Он взвалил тушу на плечи и принес к костру.

— А это вам на шашлыки за счет Сырдона.

Сон пропал, и молодые люди веселились. К тому времени откуда-то появился Басил и смущенно присел у огня.

Когда рассвело, он оседлал коня, забрал свою долю из всего и отправился в Кабарду к Асият. Мацыко крикнул ему вдогонку:

— Эй, не забудь про то, что я тебе сказал, передай Дзека от меня привет!

Но в голове Басила были совсем другие заботы, его не грела собственная жизнь. Он жалел о содеянном. Только одного ему хотелось, чтобы пришла возможность тихой жизни, однако возврата к такой жизни уже не было, и он это понимал.

Басил ехал по тропинке посреди леса и ему казалось, что каждый кустик говорил ему: «Трус».

В глазах стало темнеть, и Басилу пришлось глядеть по сторонам. Позже он пришпорил коня, и тот стал идти резвее. «Выбраться бы скорее из леса, тогда, возможно, мне станет легче». Эта мысль не покидала Басила, и он не жалел боков коня.

Но вот, наконец, лес кончился, и перед ним показались желтые пшеничные поля. Из глаз закапали слезы. Он вспомнил про свои посевы, и его злоба начала кипеть.

В полдень Басил добрался до места. Заехал во двор и спешился; навстречу ему вышел его друг, но почему-то с угрюмым видом.

— Что с тобой, Батыко, почему ты грустный?

— Со мной ничего, но Асият приболела и...

Оставив коня во дворе, Басил зашел в дом. Асият лежала на кровати бледная, но увидев Басила, лицо ее просветлело.

— Что случилось, чем ты больна? — спросил он, но Асият не была в состоянии говорить, только хрипела.

Дни проходили скучно и долго.

Асият день ото дня таяла, потом умерла и ее похоронили на краю кабардинского кладбища.

Басил каждое утро и каждый вечер приходил на могилу Асият и там горько плакал.

Дни шли, и думы Басила становились тяжелей и тяжелей. Чем дальше, тем больше он приходил в смятение. Целыми ночами Басил оставался возле могилы Асият, горько плача.

В селе кабардинцы стали говорить, что гость Батыко сошел с ума.

В один из дней Басил куда-то пропал. Батыко с озабоченным лицом его везде искал, потом нашел своего гостя мертвым возле могилы Асият. Жители кабардинского села не знали, что произошло с Басилом, но выкопали ему могилу и похоронили рядом с Асият. Батыко вокруг двух могил сделал ограду и с той поры больше не приходил их проведывать.

Когда наступает вечер пятницы, то кабардинское кладбище заполняется людьми. Каждый вспоминает своих усопших, но у этих двух могил никто не присядет, никто не грустит. Только возле их ограды собаки грызут кости, которые им бросают люди. Так и стоят рядышком две могилы на кладбище крайнего села Кабарды.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Унылые арестанты шли по своей печальной дороге. Стражники со всех сторон смотрели за ними, как за табуном жеребцов. Ветер трепал усы арестованных стариков.

Природа была совсем тихой, подобно глубокой реке. До места назначения оставалось немного, и пристав тоже стал их сопровождать.

Облака начали понемногу расползаться по небу, и с чаши небосвода капли света падали на землю. Арестанты дошли до оврага: пристав ехал впереди на черном коне. Откуда-то с близи раздались ружейные выстрелы, и пристав, словно подрубленное большое дерево, свалился на землю с коня. Опять выстрелы и двое стражников упали на землю, тяжело дыша.

— Эй, вы, рожденные собаками, что вы делаете! Стыда уже у вас нет? Кто вам позволил одеть на стариков кандалы? Мы осетины и такого позора на свою голову не допустим!

Из оврага вышли трое мужчин и сбросили с коней всех стражников. Один из них подошел к лежащему приставу и ударил его ногой по лицу.

Арестанты стояли, как вкопанные. Они не поняли, что произошло. Абреки сняли с их рук кандалы и сказали им:

— Теперь вы свободны, идите куда хотите!

Арестанты смотрели друг на друга, но никто из них не мог произнести даже слова. Наконец, Кавдин сказал:

— Я хоть и стар, но если бы знал кто вы, то пошел бы вслед за вами.

— И мы, и мы, — в один голос крикнули люди.

— Если вы так говорите, тогда идемте с нами, потом нас узнаете!

Арестанты сели на коней стражников и поскакали вслед за абреками.

По дороге они вели между собой разговор, но ни один из них не знал, куда направляются. Дорога повела к лесу, но что им делать в лесу, тоже не знал никто.

Когда добрались до леса, солнце уже выглянуло, и капли росы с деревьев падали на землю.

Остановившись на какой-то поляне, стали совещаться.

Главный из абреков вышел и сказал:

— Должен вам сообщить, что не все пойдете с нами, да и не пустим к себе, но одно пожелание скажем: теперь вам возвращаться домой нельзя, потому, что вас повесят на ваших же деревьях. Пусть одни уйдут в другие края. Другие пусть скитаются сами, а вот, что у нас есть три старика, тех мы заберем с собой и найдем им место. От длинных разговоров пользы нет, нам надо идти, а вы сами решайте свою судьбу. Старшие, пошли с нами.

Закончив говорить, абрек пригладил свои длинные черные усы и сел на коня. Его товарищи тронулись за ним. Старики тоже поехали вслед, но все равно тревожились: кто же эти люди?

Оставшиеся стали решать, что им делать дальше.

Абреки молча углублялись в лес, старики за ними со своими сомнениями.

— Кто знает, может это Царай?

— Нет, про Царая давно ничего не слышно, это не он.

— Хоть бы это был не Царай, иначе мы погибнем.

Эти мысли тревожили старикам их ум, но они молчали. Когда старики замечали хорошие дрова, то сердца у них радовались, и глаза начинали блестеть.

До самого вечера они не отлучались из темного леса, потом на другом конце леса, под горой, явились к шалашам и там спешились. К их приезду уже варился ужин на огне, и девушка дивной красоты пекла хлеб.

От лая собак, мычанья животных и при виде шалашей старикам вспомнились их жилища, и они загрустили, стоя у входа в шалаш. Пока абреки возились с лошадьми, старики стояли во дворе, потом их завели в шалаш. Они погрелись у огня, поужинали и после этого один из абреков принес в шалаш двухструнную скрипку.

Старики, освоившись, стали спрашивать у абреков, кто они.

— Кавдин, ты узнаешь, кто мы, но пока сыграй на скрипке, — сказал черноусый абрек и протянул скрипку одному из стариков.

— Откуда ты узнал мое имя?

— Узнал, на свете много хороших людей.

Кавдин больше ничего не сказал, а стал под звуки скрипки рассказывать осетинское сказание. Он играл и со всех сторон его внимательно слушали, дивясь игре старика. А он еще более печальным голосом продолжил свое повествование.

Долго внимали слушающие сказанию Кавдина, потом, когда пришло утомление и время сна, тогда девушка расправила им подстилочную траву и ушла в другой шалаш. Два абрека тоже покинули их, но черноусый абрек остался с ними. Старики стали упрашивать его, чтобы он открылся им.

— Хорошо, если вы настаиваете на этом, то слушайте. Я вам расскажу о своей жизни: я сам родился... — абрек, нагнувшись, подбросил дров в костер. Старики вылупили глаза и уставились ему в рот. — На горном перевале Куртатинского ущелья за чьей-то дверью того дома, у хозяина которого мой отец пас скотину за долю приплода. С малых лет до возмужания у меня на ногах никогда не было хорошей обуви, но с отцом ходили за скотиной и так проводили свои дни. Когда настал день расставания с хозяином, у которого мы пасли стадо, то он не хотел отдавать нам даже половину положенной доли. Мой отец вступил с ним в спор, и тот его убил. Это вывело меня из себя, и я убийце отца кинжалом выпустил кишки наружу.

Обе фамилии помирились, но пристав был фамильным братом того, кого я убил, и он со стражниками пришел убить меня. Кровь у меня снова закипела, и я ударил его кинжалом, раскроив ему череп надвое.

Меня арестовали и заключили в тюрьму на пожизненный срок. На ноги и на руки мне надели кандалы — пусть с вашим врагом будет то же.

— И на ноги, и на руки?

— Да, да! Вот на этих ногах, и на этих руках звенели стальные кандалы, Кавдин.

— И как же ты вырвался оттуда? — спросил с сомнением Тедо и умолк внезапно.

— Не удивляйтесь моим поступкам, бывают деяния и похуже. Посадили меня в кандалах в машину и повезли вниз. Много нас было, много было и умных людей среди арестантов, но кто сейчас вспомнит все их разговоры. Время шло, мы жили жизнью узников. В один из дней сняли с нас кандалы и повели на работу, а на ночь снова загнали в тюрьму.

Однажды втроем решили мы бежать. Когда нас вывели на работу, нам удалось спрятаться в лесу в бурьяне и с наступлением темноты бежать.

— Вот это диво, а как вы сбежали, скажи, пожалуйста, вас что, не стал преследовать староста?

— Придержи язык, пожалуйста, Камбол, не мешай ему, — прервал Камбола Кавдин.

— Дело было сделано, но мне в село возвращаться нельзя было. В жизни я уже кое-что смыслил и с тех пор ненавижу тех, кто дает беднякам на содержание овец за долю приплода. Вот вам история моей жизни.

— Но кто ты, этого мы от тебя не услышали, — сказали старики хором.

— Моя фамилия... — у стариков загорелись глаза, — Сырхаев, а имя — Царай.

Старики не смели даже пошевелиться, и каждый из них о чем-то думал про себя.

Наконец, Кавдин пригладил усы и, без боязни в голосе, сказал:

— Царай! Дай мне руку, да минуют тебя болезни и несчастья. Хорошо, что ты сумел вырваться. Большое спасибо и за то, что освободил нас. Твой нрав, и твоя честь достойны осетина. Спасибо, пусть удастся тебе совершить в жизни много хорошего!

— Не знаю, что сказать вам, вы старшие, но я не очень доволен нашей молодежью. Пусть мой враг простит алдару или начальнику удар плетью! Что поделать, я тоже живу в лесу жизнью зверя, провожая так свои дни. Конечно мне не хочется, кому же понравится жизнь зверя, но время меня так застало. Нет правды, нет человеку почета и уважения. Одни в жире и масле купаются, другие от голода умирают.

Когда он произнес эти слова, то высоко поднял руку и громко произнес:

— Верьте, придет лучшее время. Те, с кем я был в тюрьме, были умными людьми, и они тоже говорили: солнце взойдет в скором времени.

Опустив руку, он задумался. Молчали и три старика, глядя на землю, и о чем-то думая.

Жилище пастухов совсем затихло. Из леса поздний осенний ветер иногда прибегал, болтая что-то, и успокаивался у дверей шалаша. Мягкая одежда ветра шелестела, подобно шелку, и в воздухе сеяла большие надежды. Ярко-желтая луна с середины неба с улыбкой смотрела на молчаливые деревья Балкада.

Царай вышел наружу, принес им полную охапку дров и пожелал спокойной ночи. Во дворе он оглядел все — коней, скотину, кусты, затем ушел в свой шалаш.

Старики переглянулись, потом уставились на огонь.

— Чудеса, чудеса, вот теперь наша жизнь разве жизнь? — произнес старый Камбол, и бросил взгляд на товарищей.

— А этот все время удивляется. Сейчас не время для изумлений, спать пора. Удивляться завтра будем.

После этих слов Кавдин стал снимать пояс. Тедо молча встал и вышел во двор. Тут же со двора раздался лай собак, и Будзи крикнул:

— Тише, чтоб вас паршивые волки съели!

— Ничего, ничего, это я вышел наружу.

Собаки угомонились. Тедо зашел в шалаш, и все трое улеглись бок о бок. Их сразу же сморил сон, и они затихли, как мертвецы.

Луна скрылась, кутан успокоился, и лишь звезды неустанно смотрели с неба.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Мацыко, понизу, понизу! Не видишь?

Когда так крикнул Чито, то его товарищи вернулись за ним в глубь леса. По дороге двигалась телега, запряженная быками.

— Эй, эй, чтоб вас на поминки прирезали... Цабе-е! Ца-бе-е-е-а!

Хозяин телеги, не жалея сил, бил быков, гоня их вперед. Колеса задевали кусты и слышался треск. Быки, высунув языки, тащили телегу.

Хозяин, поглядывая по сторонам, кричал:

— Цабе, цабе, хе-е! Чтоб тебя на поминки прирезали! Пестрый, пестрый, цабе!

Быки, топча ногами кусты и камыш, бежали вперед.

Чито, интересно, кто хозяин этой телеги, проверим его, а? — Мацыко высоко поднял брови, устремив слух к дороге, где гремела телега.

— Давай-ка, Чито, пожалуйста, узнаем кто это.

— Если вам так хочется, то взгляните на него, но берегите себя.

Исмел и Сала пошли понизу, другие поверху. Тут же раздался крик Мацыко:

— А-а-а, добрый день, да минуют тебя болезни, откуда ты взялся? Что за солнце, что за непогода привела тебя к нам! От длинных речей пользы нет, слезай-ка со своей телеги. Будем тебе радушными хозяевами.

Владелец телеги побледнел и не мог вымолвить ни слова. Он слез и встал, бледный, возле своей телеги.

— Ну, Асджери, откуда идешь, какие новости? Пристав еще не ушел из села?

— Какие новости у меня могут быть, Чито.

— А, хитрая лиса! Думаешь мы не наслышаны о ваших делах. Извини, теперь не убежишь. Здесь черные парни, черные. Я Мацыко. А ну, ребята, хлопаем! Асджери должен станцевать танец старшего!

Сала языком заиграл мелодию кругового танца. Парни встали стеной, глядя на Асджери. Тот опустил голову и уставился в землю.

— Что это стоит наш гость, быстро один танец!

Мацыко выхватил пистолет и наставил его на Асджери:

— Не будешь, ишачье отродье?

— Подожди, подожди, не убивай, уже танцую!

С этими словами Асджери вышел на середину. Парни с насмешливыми возгласами стали хлопать ему в ладоши:

— Эйт, эйт, арс-тох, арс-тох!

Асджери начал нехотя танцевать.

— Живее, живее!

С этими словами Мацыко вновь выхватил пистолет. Асджери упал на колени перед ним.

— Сюда, сюда, парни! — позвали Дебола и Гби, которые стояли возле телеги. Толкая вперед Асджери, все подошли к телеге. Дебола достал оттуда араку и хлеб. Быков повернули обратно и начали угощаться...

— Теперь иди, счастливого пути! Передай привет Дзека!

После этих слов Дебола дал Асджери коленом по заду.

— А это тебе наш подарок! — Дебола огрел его по спине кнутом.

Асджери, не оглядываясь, бросился бежать.

Он бежал, бежал, и ветер ерошил ему усы, из глаз сыпались искры. Он бежал, ни о чем не думая, только радовался тому, что спасся.

Парни сели на коней и, погнав впереди себя быков, двинулись лесом наверх в сторону гор. Все были веселы. Мацыко пробовал петь, но его утихомиривали. Ребята радовались, что им в руки попался Асджери.

— Эх, вот бы еще повстречаться с Дзека, я бы ему сделал то, что надо, но где, ай-джиди, эй!

— Не спеши, Мацыко, торопливая речка не достигает моря. Встретимся и с ним.

— Сала, ты слишком нерасторопный — всегда опаздываешь; когда это будет?

— Не беспокойтесь, ребята, никто от нас не уйдет, впереди еще много дней. Вот встретим Царая, тогда что нам кроме этого нужно. Никто из нас домой возвращаться не собирается.

— Попробуй вернись и там тебя прирежут, как барана, — сказал Мацыко. — Нельзя нам идти назад. По правде говоря, кому захочется добровольно жить в лесу, но наша жизнь так повернулась. Пойдем быстрее, иначе нас здесь ночь настигнет.

— Идти-то мы идем, но куда? — спросили ребята у Чито.

Мы идем в сторону подножия горы к кутану балкарских пастухов. Я случайно услыхал, что Царай находится там.

— О, о, о, тогда идем быстрей и скажи ему, что меня зовут Мацыко, и что я настоящий мужчина!

Все дружно захохотали от слов Мацыко. А тот, сумев рассмешить ребят, вознесся в собственных глазах, и толкнул своего коня:

— Нуо-о, абречья лошадь!

Всадники снова рассмеялись, а Сала бросил ему:

— Сказал бы я тебе, какой из тебя абрек...

Откуда-то раздались звуки пастушьей свирели и верховые остановились.

— Кажется, ребята, мы добрались. Стойте здесь, а я пойду к пастухам.

Чито спешился и пошел вниз вдоль кустов. Вскоре он нашел пастуха.

— Здравствуй!

— Хос гелы!

— Ты с какого кутана?

— Я балкарец.

— Царая не знаешь?

Когда Чито произнес эти слова, пастух изменился в лице и покачал головой:

— Кто такой Царай?

— Сырхаев Царай.

Пастух немного постоял, потом влез на дерево и что-то крикнул по-балкарски в сторону шалаша. Тут же из-под кустов выскочил один мужчина.

— Ты кто? Кого ищешь? — спросил он Чито поосетински.

— Никого, вот свечерело, и я ищу, где бы найти ночлег, — ответил Чито и подошел к мужчине.

— Вот это да! Ты не Будзи?

— Откуда ты меня знаешь? — удивился мужчина.

— А ты меня не помнишь? Я Чито, Чито. Носил хлеб Цараю.

— А разве Чито еще жив?

— Вот стоит перед тобой. Если доверять людям, то я и есть Чито. Куда делся Царай?

— Пойдем в шалаш, там его и увидишь.

— Это хорошо, но со мной товарищи и их тоже надо привести.

— Кто они, что за товарищи?

— Все свои, опасаться их не надо. Ма-цы-коо-о, идите сюда!

На крик Чито лес отозвался эхом, затем послышался голос Мацыко:

— Идем, идем!

Вскоре они пришли. Все направились к шалашу. Солнце заходило, но свои последние лучи направило на Балкад. Со всех сторон мычала скотина, лаяли собаки. Когда прошли за угол, то оказались перед шалашом. Из него вышел Царай и сказал Чито:

— Здравствуй.

Увидев Царая, у молодежи загорелись глаза, и в их души вселилась уверенность.

— Что здесь ищете, парни? — спросил Царай, улыбаясь.

Мацыко, осмелев, ответил:

— Мы пришли к тебе с жалобой. Не дают нам житья.

Он покраснел, надвинул шапку на глаза, и встал позади.

— Ну, если, говорите, вам не дают житья, тогда заходите, погрейтесь!

Царай пригнулся и вошел в шалаш, за ним последовали все остальные.

В шалаше горел большой костер, осенний костер. Все расселись вокруг огня. Царай встретился взглядом с Чито и удивился:

— Вот это чудо, ты не Чито?

— Да, я Чито, — смущенно ответил тот.

— Мы после этого долго скорбели о тебе, узнав, что это была не твоя вина. Короче говоря, Будзи признался, что тебя убили по ошибке. Выстрел, о котором шла речь, произошел так. Когда они вели коней вдоль кустов, тогда кремневка Будзи была со взведенным курком и выстрелила, зацепившись за куст. Что дело было именно так, выяснилось после того, как застрелили тебя; у Будзи ружье не выстрелило.

В шалаш вошел Будзи.

— Будзи, расскажи Чито про тот случай.

— Расскажи, расскажи, это в самом деле интересно, — попросили ребята, хотя не понимали о чем шла речь.

— Не бойтесь, парни, — сказал Царай и вышел из шалаша. Чито опустил голову на колени и вспомнил, как он наставил пистолет в грудь Царая, как раздался в лесу выстрел, и как он выбросил пистолет в овраг. Вспомнил, как сильно испугался и про себя устыдился этого.

Некоторое время молодые люди сидели молча, потом стали рассказывать Будзи новости. Тот слушал их молча и иногда улыбался...

— О доброй ночи вам, наши младшие, и здравствуйте, что за солнце, что за непогода вас сюда занесла?

Молодежь встала на ноги.

— Вот это чудеса!.. Кавдин, Тедо, Камбол. Вы сумели спастись? — в один голос спросили молодые.

Старики вошли внутрь и расселись.

— Садитесь, садитесь, парни, чего стоите. Мы не в Овражном, к чему лишние почитания, — сказал старший из стариков Кавдин. Молодежь села, Будзи вышел наружу и вернулся с Цараем с угощением.

— Кавдин, молодежь с дороги, да и вы голодны, поешьте что-нибудь, — сказал Царай, поставив угощение посреди шалаша.