Как эта улица вдруг посветлела

после недужной, недружной весны!
Выплыла яблоня облаком белым
из городской глубины.
Выросла улица, стройно-поката,
с чёрно-блестящим пробором шоссе,
и за пятнадцать минут до заката
солнце блистает в холодной росе.

Пряная капля листвяного клея
с тоненькой ветки стекает, дрожа.
Вот я живу, ни о чем не жалея,
лишь обольщений боится душа.
Но, отрезвленная веком безбожным,
ясно провидит всю грозную суть
жизни, летящей своим бездорожьем,
резким пунктиром отмеченный путь.

Вот я шагаю асфальтовой твердью  -
Чёрною Речкой, бегущей в закат,
не помышляя о славе иль смерти,
тем лишь богата, чем каждый богат.
Вот я познала  -  к добру или к худу  -
дружбу врагов и враждебность друзей...
Но и теперь еще верю, как в чудо,
в необходимость высоких страстей!

Вижу, как, пламенем ясным объято,
небо в надземной горит полосе,
и за пятнадцать минут до заката
солнце блистает в холодной росе.

Холодная весна  -  и неба стынь зеркальна,

И ветер за вихры теребит тополя.

То снег летит с небес,

То острое сверканье,

То жизнь летит, как дым,

Надежды торопя.

Ничем не заглушить!
Весна  -  и нетерпенье:
Что светится вдали?
Что кроется во мгле?

Весна  -  и первых птиц

растрёпанные перья...
До-мысленный хаос творится на земле.

Когда еще придёт пора успокоенья?

Не раньше, чем пройдёт пора летучих гроз.

Пока же всё со мной:

Весна, и нетерпенье,

И в чёрных тополях

Корзины птичьих гнёзд.

ПОДРАЖАНИЕ
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОМУ ПОЭТУ

Не стану приручать ни музыку, ни музу:
пускай себе живут на тех высотах, где
их встретил древний грек  -
свободный сын обузы,
пастух своих овец, нашедших путь к воде.

Волу к лицу ярмо,

а птице  -  только воля!

Ей росчерком крыла зажечь бы океан!

На дальний зов струны

мой бедный мир раздвоен:

плывёт в очах вола серебряный туман,

а птица ждет волны...

Я, прачка, я, кухарка,

дерзаю песнь творить и царствую в строке!

А надо мной в углу
хохочет злая Парка:
бесплодный пепел лет
сжимаю я в руке.

Разменяв золотые года

...И в Евангелии от Иоанна сказано, что слово  -  это Бог.

Н. Гумилев

Разменяв золотые года,

загляну в свою жизнь, как в колодец.

Утонула в колодце звезда,

из глуби серебрится вода,

а по краю  -  осенний морозец.

Что за птицы кричат надо мной?
Не могу разглядеть оперенья.
Что-то лик затуманился твой,
Богоматерь моя  -  Умиление.

Что-то сердце, не знавшее зла,
словно зимняя ночь, холодеет...
Лицедеи мои, незлодеи,
так откуда слепая хула?

Вы не знали, в своей простоте,
как бывает убийственно слово...
(А в евангелье от блудослова
слово  -  так, ветерок в пустоте.)

Разменяв золотые года,
жизнь свою начинаю сначала,
и летит из колодца звезда
в серебристую бездну  -  туда,
где она при рожденье сияла.

РОМАНС

Осенний зной как поздний жар камина:
Деревья мреют в солнечном огне.
Огнём и прахом  -  жизни половина,
А небо  -  точно Око Триедино  -
Глубокой синью светится в окне.

Осенний зной  -  последнее сказанье
О всей тщете, о поисках любви.
Забудь себя и Бога не гневи  -
Оплачь обиды лёгкими слезами.

Осенний зной... Мой бронзовый браслет,
Тончайшие и мудрые скрижали.
Отраден мне Преображенья свет,
И складки Богородицыной шали
Укроют

уходящий в осень след.

Сколько солнца в холодной воде

Немного солнца в холодной воде...

Поль Элюар

Сколько солнца в холодной воде,
Сколько света в нетающем снеге!
Слава Богу, никто и нигде
Не узнает о нашем побеге.

Здесь над нами кружит тишина,
Распускается в крынке багульник,
Ходят ходики, как на прогулке,
По дорожке из чистого льна...

Богородица тонким перстом
Указала нам эту дорожку:
Вышивала славянским крестом,
Осыпала жемчужною крошкой.

Улыбалась, как добрая мать,
Чтобы мы разглядели друг друга...
Злое времечко кинулось вспять,
И утихла старинная вьюга.

Над Байкалом клубится мороз,
А тепло неизбывно и свято,
И рябины дразнящая гроздь,
Как насмешка над «круглою» датой!

Говорю у тебя на груди:

«Муж любезный, ты Бога мне застишь!..»

Ночь и снег у меня впереди.

Что же сердце распахнуто настежь?

НОЧЬ КРЕЩЕНСКАЯ

От всего, что было, не было ль,
В этот вечер отойду.
Ночь стоит морозно-белая,
Тополь мечется в саду.

Что ж ты мечешься, качаешься?
Вроде ветер невелик.
В чём пред целым светом каешься –
Или к жизни не привык?

В этой жизни все запутано,
Хлесткой плетью сплетено.
Мглой туманною окутано,
Горькой горечи полно.

То, что в жизни предназначено,
Трудно, трудно обойти,
Если с Господом утрачено
Ощущение пути.

В Крестном Знаменье засветится
Ясный и морозный путь:
Молодая нежность месяца,
Жизни истина и суть.

МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ

В безветрии душном томящийся сад
Беззвучно грохочет листвой,
А небо предгрозья  -  клубящийся ад  -
Так низко висит над землей.

Как будто бы пепел горячий летит
С небес на лицо и на грудь.
И в страшном предчувствии сердце болит:
«Приблизился крестный мой путь».

Отужинав, крепко заснули друзья...
Будил  -  добудиться не смог.
Иуда исчез... И, сомненья дразня,
Змея заползла на порог.

Я ныне один в помертвевшем саду,
В бесплодной и страстной мольбе.
Не пот  -  это кровь выступает на лбу...
«Отец мой! Взываю к Тебе.

Сквозь молнию, Отче, на сына взгляни.
Земному земное прости.
От чёрного слова меня охрани
И Чашу вели пронести...»

Тяжёлые,

редкие капли стучат.
Небесная воля слепа.
Шаги... Голоса...

И светильников чад  -
Там требует жертвы толпа.

«Иуда, и ты... Но тебя я прощу.
Я мечот врагов отведу.
Вовек не роптавший  -

и днесь не ропщу.
Молчите! Я с вами иду.

Я с вами иду  -  я один ухожу
Высокой стезёю своей.
И вечно сверкающий путь проложу
Для грешных и смертных людей...»

 

 

РОЖДЕСТВО

К вечеру снега залиловели,
Звоном раскатились холода...
Ровно в полночь над верхушкой ели,
Как младенец в тёмной колыбели,
Народилась чистая звезда.
Народилось чудо. Засмеялось,
Сорвалось  -  и каплей  -  посолонь![1]
 -  Ах, куда ты? Это что за шалость?!
Сердце под рукой не удержалось
И упало  -  в Божию ладонь..

НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ

Привычный бой часов в покоях зимней ночи,
а месяц над крыльцом прозрачен и лучист.
Пустая злоба дня не жжёт и не пророчит:
отпрянуло во тьму, за тёплый круг свечи,
и, затаившись, ждёт, как зверь холодноглазый,
чтоб завтра подстеречь и солнце погасить...
Но в этот час звезда горит, как светлый разум,
и только с ним душа желает говорить.

Я потушу свечу и выйду за калитку.
Пред чистотой зимы томит меня вина.
Нечастые огни как золотые слитки,
А цепь моих следов от глубины черна.
И, обступившие предгорную деревню,
деревьев чёрные чеканны образа.
И озеро в снегу... Высокое смиренье
пред вечностью самой,
бездонной, как слеза.