2020-10-11
82
Мы могли это сделать легко, так как за рифами была хорошая якорная стоянка, а в самих рифах пролом, или проход, в котором если бы и не оказалось достаточной глубины для корабля, то ее с лихвой хватило бы для шлюпок. Однако я не считал нужным приближаться к берегу, чтобы не потерять выгод благоприятного ветра ради осмотра острова, казавшегося мне малозначительным. Поэтому после тщетных попыток убедить этих людей приблизиться к борту я прибавил паруса и пошел на N, оставив островитян, но предварительно узнав от них, что остров называется Тубуаи 121.
Он лежит в широте 23°25' S и в долготе [210°37'] О. В любом направлении, если исключить рифы, протяженность острова не превышает 5 или 6 миль, и на нем имеются холмы значительной высоты. Эти холмы не голы, а в долинах и в низменных местах на берегу много плодовых деревьев.
От одного из островитян, находившихся в каноэ, мы узнали, что у местных жителей есть свиньи, куры и некоторые разновидности плодов и кореньев. Эти люди говорили на языке таитян так, что казалось, будто они живут на этом острове; на них не было ничего, кроме маро. Однако на берегу были видны люди в белом. Один из сидящих в каноэ дул в раковину почти все время, пока островитяне были около нас, но я не могу сказать, что означало это действие, и не считаю, что этот человек был вестником мира.
Каноэ у них одиночные с балансиром, шире обычных и похожи в известной мере на новозеландские. Нос и корма приподняты, а на последней вырезаны разные фигуры.
Оставив этот остров, я направился на N со свежим ветром от OtS.
Вторник, 12 августа. На рассвете 12-го мы подошли к острову Маитеа, а вскоре показался остров Таити, который в полдень протягивался с SWtW на WNW. Мыс Оаитепеха [Оаити-Пиха] был по пеленгу W примерно в 4 лигах. Я направился к бухте Оаитепеха с намерением отдать в ней якорь и раздобыть съестные припасы, которые можно было получить в юго-восточной части острова, а затем уже перейти в бухту Матаваи.
До 2 часов п.п. дул свежий ветер от O, и к этому времени мы были примерно на расстоянии — 1 лиги от бухты. В 2 часа п.п. [190] ветер внезапно стих и сменился легкими противными ветерками вперемежку с безветрием. Так продолжалось часа два, а затем внезапно подул шквальный ветер от O с дождем и нас вынесло к бухте. Однако потом подул бриз с суши. Мы напрасно пытались войти в бухту и провели ночь, лавируя короткими галсами в открытом море.
Когда мы приблизились к острову, несколько каноэ подошло к кораблю. В каждом находилось по два или три человека, но, так как то были люди из простонародья, Омаи не обратил на них внимания, а они не догадались, что он их земляк, хотя и говорили с ним. Спустя некоторое время на борт прибыли вождь, которого я знал под именем Ути [Утаэ, Утаи?], шурин Омаи и еще три или четыре человека — все они оказались в этих местах и знали Омаи до того, как он отправился с капитаном Фюрно, однако при встрече они не проявили удивления и не выразили нежных чувств. Напротив, и та и другая сторона относилась с полным безразличием друг к другу до тех пор, пока Омаи не зазвал своего шурина в каюту и не дал ему немного красных перьев, которые он вытащил из своей шкатулки. Об этом узнали те островитяне, которые оставались на палубе, и ход событий круто изменился.
Ути, который прежде едва удостаивал Омаи ответом, стал умолять его о дружбе и предложил Омаи обменяться именами и стать его тио. Омаи принял это почетное предложение и утвердил дружбу, подарив Ути пучок красных перьев, а Ути, желая преподнести ответный дар, послал на берег за свиньей.
Всем и каждому было ясно, что эта любовь была вызвана не человеком, а его собственностью, и проявилась только после того, как островитяне узнали о красных перьях — самой ценной вещи, которая только может быть доставлена на Таити. Я поинтересовался, между прочим, привезут ли Омаи кокосовые орехи.
Таков был первый прием, оказанный Омаи его соотечественниками, и именно этого я и ожидал. Все же я надеялся, что, обладая богатством, Омаи проявит достаточную предусмотрительность, чтобы завоевать уважение и даже знаки лести у виднейших людей этого острова. Однако вместо этого он отверг советы тех, кто желал ему добра, и стал жертвой отъявленных мошенников, которые надували его на каждом шагу.
От этих людей мы узнали, что в бухту Оаитепеха дважды заходили два корабля, с тех пор как я побывал последний раз на острове, и что моряки с этих кораблей оставили на берегу такой же скот, какой был у нас на борту.
Однако при дальнейших расспросах выяснилось, что были оставлены только свиньи, собаки, козы, один бык и самка животного, которого мы не могли определить по описанию островитян, и что корабли затем ушли на остров Ульетеа [Раиатеа]. [191]
Островитяне сказали нам, что корабли пришли из страны Рема, и, несомненно, в их произношении это слово отвечает названию Лима то есть столица Перу. Они сообщили, что при первом посещении гости построили на берегу дом и оставили здесь четырех человек — двух “жрецов”, мальчика-слугу и некоего Матеаму [Масимо Родригеса]. Эти люди прожили тут десять месяцев, а затем те же корабли вернулись и забрали их, но дом остался, а близ дома стоит крест (судя по словам островитян, речь шла именно о кресте), у которого был похоронен командир первых двух кораблей, умерший во время стоянки судов в этой бухте. Островитяне сказали, что этого командира звали Оредди [Рети, О Рети] 122.
Среда, 13 августа. Благодаря друзьям Омаи новость о красных перьях на борту кораблей распространилась на берегу, и едва забрезжил рассвет, как нас окружило множество каноэ, переполненных людьми, причем они привезли на обмен свиней и плоды. За пучок перьев с ноготок сперва можно было получить свинью весом в 40—50 фунтов, но, так как у каждого на кораблях были эти перья, к вечеру цена на них упала в пять раз, но даже и при этом торговый баланс был в нашу пользу, и в дальнейшем цена уже не снижалась.
Некоторые туземцы не желали расставаться со своими свиньями, не получив от нас топор, но гвозди и бусы, которые прежде были на острове в таком большом спросе, теперь островитяне ни во что не ставили.
Поскольку утром ветер был малым, мы только в 9 часов отдали якорь в бухте, став на два становых якоря, а затем отправили весь скот на берег.
Мы осмотрели все запасы провианта в грот— и фор—трюмах, подняли бочки с говядиной и свининой и уголь из нижнего ряда и загрузили некоторое количество балласта.
Конопатчики были наряжены на работу, в чем была большая нужда, так как корабль при переходе от островов Дружбы давал значительную течь.
Вскоре после того как мы отдали якорь, на борт явилась сестра Омаи, чтобы поглядеть на брата; их встреча была исключительно трогательной, и легче ее вообразить, чем описать.
После того как корабль был поставлен на становые якоря, Омаи вместе со мной отправился на берег с визитом к человеку, который по его словам, был “богом Болаболы”. Мы застали этого человека сидящим под таким же маленьким тентом, который бывает на парусных каноэ. Это был старик, утративший способность пользоваться ногами, и его переносили с места на место на носилках.
Некоторые называли его Олла [Оро], что соответствует титулу “бог Болаболы”, но его настоящее имя было Этари. По рассказу [192] Омаи, я представлял себе, что этот человек будет украшен, как истинный бог, но ничего выделяющего его из ряда прочих вождей, кроме молодых банановых деревцев (они лежали перед ним и на крыше тента), я не приметил. Омаи преподнес ему маленький пучок красных перьев, прикрепленный к короткой палке. После недолгой беседы на маловажные темы Омаи занялся одной старухой, сестрой его матери. Она припала к его ногам, обильно орошая их слезами радости. Я оставил Омаи с этой старой леди (их окружила большая толпа) и направился к дому, который, как мне сказали, был построен испанцами.
Дом был собран из досок, специально заготовленных для такой цели, а это явствовало из того, что они все были пронумерованы. В доме было две небольшие комнаты, и в них стояли стол и скамья, которая использовалась как койка, а также было немного мелкой утвари. К дому, очевидно, туземцами был пристроен навес для защиты от солнца. Близ дома был поставлен крест, на котором испанцы вырезали следующую надпись: Christus Vincit Carolus III imperat. 1774 (Христос побеждает, Карл III правит. 1774 г.). На противоположной стороне стояка, на котором была укреплена крестовина, я вырезал надпись.
Я увидел отличных, больших свиней испанской породы, двух коз и собак двух или трех видов. Все эти животные либо были завезены сюда испанцами, либо появились на свет здесь от особей, доставленных на испанских кораблях.
Мне не встретился ни один сколько-нибудь видный вождь; Вахиатуа [Вехиатуа], вождь этого округа, отсутствовал, причем, как я позже выяснил, это был не тот вождь, с которым я имел дело, когда заходил на Таити в предыдущем плавании, а его брат. Нам также сообщили, что знаменитая Обереа [Пуреа] умерла, но что Оту [Ту] и другие наши друзья живы.
Вернувшись к Омаи, я застал его разглагольствующим в большой компании, и мне не без труда удалось оторвать его от слушателей и увести с собой на борт.
Предполагая, что на Таити можно будет в большом количестве добыть кокосовые орехи, и учитывая, что здесь необходимо пополнить наши запасы, я созвал наших людей и ознакомил их со всем, что нам предстоит выполнить в дальнейшем плавании. Я особо отметил, что нам невозможно будет каким бы то ни было образом пополнять запасы продовольствия после того, как мы оставим острова Общества, и подчеркнул, что при недостатке припасов мы будем обречены на сокращение рационов во время пребывания в холодном климате. Стало быть, чем подвергаться этому риску, лучше сейчас всем отказаться от грога.
Я с удовлетворением убедился, что все без малейшего промедления и по доброй воле согласились со мной. На следующий день [193] я приказал капитану Клерку с таким же предложением обратиться к команде его корабля, и согласие на это было дано. После этого мы прекратили раздачу грога и стали его выдавать лишь в субботние ночи, когда морякам предоставлялась полная возможность выпить за своих английских подруг, ибо, пожалуй, без этого наши люди в обществе таитянских красоток совершенно забыли бы их.
Пятница, 15 августа; суббота 16 августа. 15-го и 16-го дождь шел почти не переставая, что не помешало туземцам со всех сторон явиться к нашим кораблям. Вождь по имени Этореа [Тии-тореа] привез мне от Вахеатуа двух свиней. Этореа заверил меня, что завтра Вахеатуа будет здесь, что и подтвердилось. На следующее утро я получил от него сообщение: Вахеатуа просил меня прибыть на берег, желая там встретиться со мной 123.
Соответственно Омаи и я подготовились к официальному визиту, который нам предстояло нанести юному вождю. По этому случаю Омаи с помощью некоторых своих друзей нарядился довольно странно: это был не английский, не таитянский и не тонганский наряд, да и вообще таких облачений не знала ни одна страна на земле. Просто-напросто он напялил на себя все, что у него было в запасе.
Наряженный таким образом, он сперва посетил Этари, чтобы, как я полагаю, продемонстрировать свое маро из красных и желтых перьев, заготовленное им для Оту, а это, учитывая местные вкусы, был дар огромной ценности.
Я сделал все возможное, чтобы убедить Омаи задержать этот дар до тех пор, пока он не увидит Оту и не передаст ему сам упомянутое маро. Однако Омаи придерживался столь высокого мнения о честности и верности своих земляков, что пренебрег моими советами и решил передать Оту это царское маро через Вахеатуа,
Омаи считал, что таким способом он ублаготворит обоих вождей, но на поверку оказалось, что он утратил расположение одного вождя и не завоевал милостей у другого, ибо Вахеатуа оставил маро себе, а Оту послал маленький пучок перьев — не более двадцатой части дара.
Возвращаясь к событиям этого дня, отметим, что Этари, которого принесли на носилках, ждал нас у большого дома, где мы и нашли приют до встречи с Вахеатуа. Предназначенные ему подарки мы разложили перед собой.
Вскоре Вахеатуа явился в сопровождении своей матери и нескольких именитых особ, и все они уселись напротив нас. Затем сидевший рядом со мной человек произнес речь, которая частично была продиктована ему окружающими его соседями. Ему ответил человек, сидевший рядом с вождем, после чего слово взял Этари, и им обоим от нашего лица ответил Омаи. Все эти речи полностью были посвящены моему прибытию и связанным с ним событиям, а последний из ораторов среди всего прочего сказал, что [194] люди из Ремы, то есть испанцы, наказывали островитянам не допускать нас в бухту Оаитипеха в случае нашего возвращения на Таити, ибо эта бухта должна принадлежать только им одним. Оратор добавил, что островитяне совершенно не собираются считаться с этим запретом и предлагают мне власть над всей этой округой, а также все, что в ней есть. Смысл этого предложения я понял превосходно. Под конец вождь обнял меня, и в знак дружбы мы обменялись с ним именами, а затем, после окончания этой церемонии, юный вождь и его друзья отправились со мной на корабль, где нас ждал обед.
Вторник, 19 августа. 19-го юный вождь подарил мне десяток или дюжину свиней, плоды и материю, а вечером мы устроили фейерверк, который поразил и развлек многочисленных зрителей.
Некоторые наши джентльмены, побывавшие на берегу, натолкнулись на сооружение, которое им угодно было назвать римско-католической часовней, и, судя по их сообщению, сомневаться в этом, казалось бы, не приходилось. Они говорили и об алтаре, и о прочих, характерных для такого святилища предметах. Поскольку, однако, двое туземцев, охранявших это здание, не позволили нашим джентльменам войти внутрь, я предположил, что произошла какая-то ошибка, и для проверки отправился на его осмотр.
Оказалось, что это было тупапоу [тупапау], в котором покоились останки покойного Вахеатуа. То было довольно большое и аккуратное здание, окруженное низким палисадом. Это тупапоу было необычайно чистым и напоминало или даже, скорее, в точности было по виду таким же, как те небольшие домики или шалаши, которые имеются на больших каноэ. Сооружение было покрыто и со всех сторон обвешано различными цветными материями и циновками, которые создавали очень приятный общий тон. Было тут полотнище алой ткани длиной ярда 4 или 5, полученное у испанцев. Именно эта ткань да еще несколько кисточек из перьев, которые наши джентльмены сочли шелковыми, и ввели их в заблуждение и заставили принять это тупапоу за часовню. Все прочие принадлежности этой “часовни” создало их пылкое воображение.
К тупапоу приносились небольшие подношения; это были плоды, и, поскольку все они оказались свежими, очевидно, меняли их ежедневно. Вне палисада стоял алтарь, или ватта, но к нему нас не допустили.
Двое стражников дежурят здесь ночью и днем, причем они не только охраняют это место, но и “одевают” и “переодевают” салю тупапоу. Об этом я сужу по своим наблюдениям: когда я сюда явился, материи и прочие украшения были сняты, но по моей просьбе эти люди развесили их в должном порядке, предварительно облачившись в чистые белые одежды. [195]
Суббота, 23 августа. 23-го утром, когда корабли снялись со становых якорей, мы с Омаи отправились на берег, чтобы попрощаться с юным вождем. Когда мы были у вождя, к нему явился один из тех энтузиастов, которых здесь называют эатуа (а подразумевается под этим, что такие люди осенены божественным духом). Этот человек явно имел вид личности с поврежденным разумом, и на нем не было никакой одежды, если не считать банановых листьев, которыми прикрывались его бедра. Он говорил низким, квакающим голосом и слова произносил столь невнятно, что его трудно было понять не только мне. Однако Омаи заявил, что он его прекрасно понял и что этот человек говорил юному вождю, чтобы тот не шел со мной в Матаваи. Надо сказать, что о подобном намерении юного вождя я ничего не слышал, и к тому же я не приглашал его составить мне компанию.
Этот эатуа сказал также, что сегодня корабли не отправятся в Матаваи, и предсказание его не сбылось, хотя в то утро надежд на уход было мало, так как не было даже самого тихого ветерка. Когда он таким образом пророчествовал перед нами, полил сильный дождь, и все забрались под укрытие, но он остался под открытым небом, явно не обращая внимания на ливень.
Я спросил у вождя, к какому сословию — к эари [арии] или тоутоу — относится этот пророк, на что получил ответ, что он тата эно [та'ата ино], то есть дурной человек.
Но, несмотря на это и на то, что пользовался пророк малым уважением, туземцы настолько погрязли в суеверии, возобладавшем над их разумом, что твердо верили, будто он наделен духом эатуа.
Омаи говорил нам, что такие люди во время припадков забывают всех окружающих, даже своих ближайших родичей, и если подобное состояние находит на зажиточного человека, то он раздает все свое имущество арио [ариои], если только тому не воспрепятствуют его друзья. Входя в разум и допытываясь, что же он роздал, такой человек не может вспомнить, какие вещи он растерял во время припадка 124.
Как только я возвратился на борт, подул легкий ветер от O, и мы, вступив под паруса, направились к Матаваи, где “Резолюшн” отдал якорь в тот же вечер.
Воскресенье, 24 августа. Однако “Дискавери” стал на якорь только утром, так что наполовину пророчество эатуа сбылось.
Около 9 часов Оту-король в сопровождении множества каноэ, переполненных людьми, пришел морем из Опарре [Паре] и высадился на мысе Матаваи. Он сразу же послал на корабль вестника, чтобы заявить о радости, вызванной у него моим появлением.
В сопровождении Омаи и некоторых офицеров я направился [196] на берег, где по случаю нашего прибытия собралась грандиозная толпа, и в самой ее середине мы нашли короля, его отца, двух братьев и трех сестер. Я подошел к Оту и приветствовал его, за мной последовал Омаи, который преклонил перед ним колени и обнял его ноги.
Омаи нарядился в своп лучшие одежды и вел себя с большим достоинством и скромностью, но, несмотря на все это, на него не обращали сколько-нибудь серьезного внимания (возможно, отчасти из зависти). Он подарил вождю большой пучок красных перьев и ярда два или три парчи, а я вручил королю комплект одежды из отличной льняной ткани и шляпу с золотым шнуром, а также кое-какие инструменты. Самыми же ценными из всех моих даров были большой пучок красных перьев и один из отделанных перьями колпаков, которые в моде на островах Дружбы. Когда отошла суета, вызванная нашим визитом, король и все члены королевской фамилии отправились со мной на борт корабля, причем их сопровождало несколько каноэ, груженных всеми видами провизии, достаточной для прокормления экипажей обоих кораблей в течение недели (разумеется, если за это время снедь не подверглась бы порче). Каждый из членов королевской семьи имел или делал вид, что имеет какую-либо ценность, так что я от всех этих особ получил подарки и всем им вручил ответные дары, стремясь удовлетворить их чаяния.
Вскоре прибыла мать короля, которая не участвовала в первой встрече, а с ней привезли на борт провизию и материи, которые она разделила между мной и Омаи. Хотя сперва Омаи был в тени, но затем островитяне оценили, сколь велики были его богатства, и стали дружить с ним.
Против этого я боролся всеми силами. Я хотел, чтобы Омаи остался здесь, с Оту, поскольку в мои намерения входило отдать Оту скот и птицу, а Омаи, как мне думалось, мог дать необходимые разъяснения относительно ухода за животными и о способах их использования. Кроме того, я знал и видел, что, чем дальше Омаи будет от своего родного острова, тем большим уважением он станет пользоваться.
Однако Омаи отвергал мои советы и вел себя так, что не только утратил дружбу Оту, но и настроил против себя всех именитых людей на этом острове. Он связался с бродягами-чужаками, единственной целью которых было обчистить своего нового друга, и, если бы не мое вмешательство, они не оставили бы ему ни одной вещи, которую стоило бы увезти с этого острова. Все это возбудило против Омаи главных вождей, а многие из его ничтожных друзей получили от Омаи такие вещи, которые никто бы на кораблях не стал им давать.
Возвращаясь к визиту членов королевской фамилии, отмечу, что сразу же после обеда группа наших людей отправилась [197] вместе с Оту в Опарре, захватив с собой птиц — павлина и паву, которых мне за несколько дней до выезда из Лондона прислал лорд Безборо, с тем чтобы я их оставил на Таити. Кроме того, мы взяли в Опарре индюка и индюшку, гусака и трех гусынь, селезня и четырех уток, чтобы вручить все это Оту.
В Опарре нам показали гусака, который, по словам туземцев, был оставлен здесь десять лет назад королеве Обареа капитаном Уоллисом, нескольких коз и испанского быка; и право же, я в жизни не видел такой красивой скотины. Бык принадлежал теперь Этари, и сюда его доставили из бухты Оаитепеха, чтобы затем переправить на остров Болаболу, но я не знаю, когда Этари собирался на своем каноэ увезти его туда.
Меня очень удивило, что бык стал собственностью чужеземца, и в еще большей мере поразил тот факт, что, как нам сказали, Этари выменял этого быка на циновку.
Правда, для тех, кто дал Этари быка, это животное не представляло особенной ценности без коровы, а резонно предположить, что все коровы у испанцев околели на пути к Таити, ибо они не оставили с быком ни одной коровы; туземцы, однако, утверждали, что на испанских кораблях было несколько коров, но они якобы увезли их обратно, чему я поверить не могу.
Понедельник, 25 августа. Я отправил на берег трех коров, а одного из наших быков, коня, кобылу и овцу перевез на берег бухты Матаваи. Наконец-то я разгрузил себя от тяжелейшей из нош, ибо трудно даже представить себе, каких усилий и хлопот стоила доставка на остров всех этих животных. Впрочем, удовлетворение, которое я испытывал при мысли, что так счастливо удалось выполнить предначертания его величества и одарить этими полезными животными два достойных народа, вознаграждало меня за все часы тревог и волнений.
Поскольку я намерен был некоторое время простоять здесь, мы перевезли на мыс Матаваи две обсерватории, установили две палатки для караульных и тех людей, которым было необходимо оставаться на берегу. Команду над этой партией я поручил м-ру Кингу, который одновременно должен был заниматься проверкой хода хронометра и другими наблюдениями.
Пока мы здесь стояли, с “Дискавери” свезли на берег грот-мачту и наилучшим образом починили ее. Были приведены в порядок паруса и бочки для воды, корабли проконопачены, и весь такелаж осмотрен.
Мы проверили бочки с мукой и убедились, что в некоторых из них мука испортилась.
Я встретил здесь Одидди, юношу, который некоторое время сопровождал меня в моем предыдущем плавании, и вручил одежду, которую ему послало в качестве дара Адмиралтейство, добавив к этому от себя набор инструментов и кое-какие вещи. [198]
Вторник, 26 августа. 26-го я расчистил для огорода участок земли и засадил его разными культурами, немногие из которых, как я полагаю, найдут хоть какое-либо признание у туземцев. Мы посадили здесь дыни, картофель и два ананаса; я также посадил привезенные с островов Дружбы шедоковые деревья, которые вряд ли приживутся, если туземцы будут за ними ухаживать так, как они ухаживают за виноградными лозами, посаженными испанцами в бухте Оаитепеха.
Туземцы собрались здесь, желая отведать первые виноградины с этих лоз, но, очевидно, плоды еще не созрели, потому что островитяне единодушно заявили: то, что им довелось вырастить, не более как яд, способный отравить все население острова. Они тут же вознамерились вытоптать посадки, к счастью, в тех местах оказался Омаи, который сообщил туземцам, что если они уничтожат ягоды, то не получат вина. Омаи срезал несколько черенков, чтобы взять их с собой, а мы подрезали лозы. Пожалуй, после того, что им сказал Омаи, туземцы приложат усилия, чтобы довести дело до конца, и не вынесут вновь винограду столь поспешного приговора.
Мы простояли на якоре в Матаваи 48 часов, и за это время нас посетили все наши старые друзья, причем ни один из них не явился с пустыми руками, так что у нас теперь было больше снеди, чем мы могли употребить; к тому же мы не сомневались, что приток провизии не оскудеет и будет столь же обильным.
Среда, 27 августа. 27-го утром явился человек из бухты Оаитепеха и сказал, что там стали на якорь два испанских корабля. Он принес кусок грубой синей ткани и утверждал, что получил ее от испанцев, и кроме того сообщил, что в бухту Оаитепеха прибыл также и Матема и что испанцы спустя день-два будут в Матаваи.
Этот человек приводил такие факты, которые не оставляли сомнения в правдивости его слов. Поэтому я отправил на шлюпке лейтенанта Уильямсона в бухту Оаитепеха и одновременно привел корабли в боевую готовность, ибо мне неизвестно было, каковы сейчас взаимоотношения между Англией и Испанией.
При дальнейших расспросах выяснилось, что этот туземец обманул нас: это подтвердилось по возвращении м-ра Уильямсона. Он сказал, что в бухте, которую он осмотрел, никаких кораблей нет и не было с тех пор, как мы ушли оттуда.
Туземцы, не понимая, сколь маловероятно появление здесь европейских кораблей, много раз и после пытались обмануть нас подобными же историями. То они говорили, будто корабли уже стоят на якоре, то утверждали, что видели приходящие или уходящие суда, и мы могли лишь догадываться, какими побуждениями эти люди руководствовались. Вероятно, они хотели, чтобы мы ушли из бухты Матаваи, и это предположение подтверждает [199] тот факт, что подобные вести всегда доставлялись людьми Тирабоу [Таиарапу].
Погода со времени нашего прибытия была неустойчивой, и почти каждый день шли дожди, так что мы не имели возможности до 29-го провести наблюдения для определения равных высот солнца и проверить тем самым ход хронометра. Из-за дурной погоды задерживались ремонтные работы, и в частности конопатка кораблей.
Пятница, 29 августа. Вечером туземцы неожиданно покинули якорную стоянку и место, где находились наши палатки, и никто из нас не знал, почему они обратились в бегство. Мы предположили, что они что-то украли, но кражи обнаружить не могли. В конце концов, я узнал, что произошло: один из помощников хирурга отправился на берег, чтобы за четыре топора приобрести у туземцев различные диковинки. Топоры он поручил нести одному индейцу, а тот, улучив момент, бежал вместе со своей ношей. В связи с этой кражей бежали и все туземцы, включая Оту и членов королевской фамилии, и я не без труда остановил беглецов, преследуя их на расстоянии 2 или 3 миль.
Я решил, что топоры должны остаться у островитян, так как таким путем можно предотвратить ротозейство наших людей. Однако островитян с трудом удалось вернуть обратно, и обычное спокойствие нелегко было восстановить.
Суббота, 30 августа. Утром прибыли люди с острова Эймео [Муреа] и сообщили нам, что обитатели Эймео взялись за оружие, а друзья Оту вынуждены бежать в горы. В описании своего предыдущего путешествия я уже упоминал о распре между двумя этими островами, завязавшейся в 1774 году. В ту пору на Эймео с Таити была отправлена для борьбы с недовольными флотилия, но она возвратилась назад без успеха.
После прибытия гонцов с Эймео все вожди, которые находились на Матаваи, собрались в доме Оту, где я находился в это время. Один из гонцов открыл собрание длинной и решительной речью, которую я понял плохо. Мне только удалось уяснить, что оратор говорил о положении дел на Эймео и пытался спровоцировать островитян на вооруженное выступление в связи с этими событиями.
После речи начались долгие дебаты. Они велись в полном порядке, и слово предоставлялось каждому по очереди, но под конец дискуссия стала весьма шумной, и я уж было полагал, что она окончится, как в польском сейме. Однако участники собрания так же скоро охладели ко всему, как быстро они разгорячились, и, придя в себя, решили послать сильное подкрепление своим друзьям на Эймео. При этом не обошлось и без некоторой оппозиции. Оту молчал, только время от времени он бросал короткие реплики ораторам. [200]
Сторонники военных действий просили меня о помощи, и все собравшиеся интересовались, какова будет моя позиция. Послали за Омаи, который должен был быть моим толмачом, но его не нашли, и я вынужден был говорить сам. Я пытался, насколько это мне удавалось, втолковать присутствующим, что суть спора мне не ясна и что народ острова Эймео ничем меня не обидел, а поэтому я не могу принять участия в этом деле. По-видимому, островитяне были удовлетворены моим объяснением (или по крайней мере притворились удовлетворенными).
Затем собрание окончилось, но, прежде чем я покинул этот дом, Оту попросил меня навестить его после полудня и привести с собой Омаи.
Когда я с группой наших людей снова пришел к Оту, он повел нас к своему отцу, и там диспут возобновился.
Я хотел выработать способ, с помощью которого можно было бы утихомирить вождей, и пытался настроить в этом направлении старого джентльмена, но убедился, что он глух к таким доводам и горой стоит за войну, причем жаждет, чтобы я оказал таитянам помощь.
Когда мы спросили, каковы же причины войны, нам сказали, что несколько лет назад по требованию Махейне [Махине], вождя Эймео, в качестве короля этого острова был назначен брат Вахеатуа из Тиерабу (мальчик); однако спустя примерно неделю Махейне велел убить этого короля и занял его место в нарушение наследственных прав сына сестры умерщвленного юноши Тиера-табунуэ [Териитапунуи], которого таитяне после гибели своего первого ставленника считали королем Эймео.
