Третье плавание ДЖ. Кука 17 страница

Тоуха, один из вождей области Аттахоуру [Атехуры], пользующийся на Таити большим влиянием, в эти дни в Матаваи не был, а поэтому не участвовал во всех здешних совещаниях. Впрочем, он вряд ли держался бы в стороне от всего случившегося.

Понедельник, 1 сентября. Об этом можно было судить по тому, что вскоре Тоуха проявил большую прыть, чем все прочие вожди, ибо утром 1 сентября он известил Оту, что он убил человека, желая принести его в жертву Эатуа, дабы вымолить у божества помощь в борьбе с Эймео. Жертву он собирался принести в большом мораэ в Аттахоуру, и присутствие Оту на этой церемонии было обязательно.

Я счел, что у меня явилась отличная возможность ознакомиться воочию с этим необычайным варварским обычаем, и попросил Оту, чтобы он взял меня с собой, на что последний охотно согласился. Мы вместе с Оту, Поттатоу [Потатау] и доктором Андерсоном отправились в Аттахоуру на моей шлюпке, а м-р Веббер и Омаи последовали за нами на каноэ. По пути мы зашли на маленький остров, лежащий у берега округа Теттаха [Фаа], и там встретились с Тоухой и всей его свитой. После короткой беседы [201] которая произошла между Тоухой и Оту по поводу войны, Тоуха обратился ко мне с просьбой оказать таитянам помощь, и, когда я отказался, он явно рассердился и сказал, что его крайне удивляет, как это я, человек, всегда провозглашавший себя другом таитян, сейчас отказываюсь от совместного похода против их врагов. Перед отъездом он дал Оту два или три красных пера, связанных пучком, и поместил в свое каноэ, которое должно было сопровождать нашу шлюпку, тощую и совершенно заморенную собаку.

Мы отчалили и направились к мораэ в Аттахоуру, захватив по дороге жреца, который должен был участвовать в церемонии. Как только мы высадились, Оту пожелал, чтобы я оставил в шлюпке матросов, и предупредил меня, м-ра Андерсона и м-ра Веббера, чтобы мы, приближаясь к мораэ, сняли шляпы. После этого мы все сразу же направились к мораэ, причем нас сопровождала толпа, в которой были мужчины и мальчики, но отсутствовали женщины.

Когда мы подошли к мораэ, то увидели там жрецов (их было четверо) и их помощников, или ассистентов. Все они ожидали нас, а тело, или жертва, находилось в маленьком каноэ, стоявшем перед мораэ, причем это тело омывали морские волны.

Вся наша компания остановилась за 20 или 30 шагов от жрецов, но основная масса народа держалась несколько поодаль от мораэ, где поместились Оту, его немногочисленные приближенные и наша группа.

Один из помощников жрецов принес молодое банановое деревцо и положил его перед Оту, а другой подошел к Оту с маленьким пучком красных перьев, коснулся этим пучком ног короля и удалился к своим компаньонам, которые перешли к другому, меньшему мораэ, расположенному близ главного храма, и сели против него на берегу.

Один из жрецов приступил к длинной молитве, и в это время на жертву было возложено молодое банановое деревцо. Во время этой молитвы человек, стоявший рядом с жрецом, держал в руках два каких-то маленьких свертка, видимо матерчатых, и как мы узнали после, то были королевское маро и предмет, который, если так можно выразиться, выполнял роль ковчега Эатуа.

Сразу после окончания молитвы жрецы и их помощники вышли из мораэ и уселись рядом с теми, кто уже обосновался на берегу у малого мораэ, прихватив с собой оба свертка. Здесь они снова начали молиться, а тем временем банановые ветви одна за одной снимались с тела жертвы и раскладывались перед жрецами и перед этим телом, которое было частью прикрыто листьями и маленькими веточками. Затем тело перенесли на берег ногами к морю, и вокруг него разместились жрецы; одни сидели, другие стояли, и то один, то несколько жрецов непрерывно читали молитвы, держа в руках пучки красных перьев. Спустя некоторое [202] время с тела сняли листья и все прочее и положили его параллельно берегу моря, а один из жрецов стал в ногах жертвы и прочел длинную молитву, причем временами к нему присоединялись его коллеги, и все они держали в руках пучки красных перьев. Пока шла молитва, с головы жертвы срезали волосы, а затем их вместе с глазом, завернутым в зеленый лист, преподнесли Оту, который, не прикоснувшись к свертку, передал его человеку, стоявшему рядом с пучком перьев, полученных от Тоухи, и этот человек отнес перья, волосы и глаз жрецам. Вскоре Оту послал еще один пучок перьев, который утром он передал мне, чтобы я хранил их в своем кармане.

Как раз в это время с дерева подал голос зимородок, и Омаи сказал мне, что это “говорит Эатуа”, явно считая птичий крик доброй приметой.

Между тем тело перенесли к малому мораэ и положили головой к зданию. Свертки материи отнесли в мораэ, а пучки красных перьев положили у ног жертвы, вокруг которой поместились жрецы. Нам разрешено было подойти к жертве на близкое расстояние.

Главный жрец обратился с грозной речью, или проповедью, к жертве (в тело ее, как полагали туземцы, вселился дух Эатуа), и сущность этой речи или, скорее, проповеди сводилась к молению об уничтожении врагов, имена которых неоднократно назывались.

Затем жрецы все вместе затянули молитвенную песню, и ее подхватили некоторые присутствующие, и в частности Поттатоу, а тем временем с головы жертвы срезали еще одну прядь волос и отнесли ее в мораэ. Потом главный жрец стал молиться в одиночку, держа в руках пучок перьев, полученный от Тоухи, а по окончании молитвы передал этот пучок другому жрецу, и тот принялся молиться таким же образом. Пока шли молитвы, все пучки перьев положили на свертки с материей, и на этом церемония в малом мораэ закончилась.

Все перья, свертки и тело жертвы перенесли затем в большое мораэ. Перья и свертки возложили на две кучи камней, а у ног жертвы уселись жрецы и снова приступили к молитвам. Помощники жрецов вырыли у алтаря мораэ яму и опустили в нее тело. Когда тело опускали в могилу, какой-то мальчик пискнул во весь голос, и Омаи сказал, что это подал знак сам Эатуа. После всего этого зажгли костер, притащили собаку, о которой говорилось выше, убили ее, опалили на ней шерсть, а внутренности извлекли и швырнули в огонь, где они сгорели. Сердце, печень и почки продержали несколько минут на горячих камнях, а кровь собрали в скорлупу кокосового ореха, натерли ею тело собаки, положив его на короткое время в огонь. Потом это тело вместе с сердцем, печенью и почками отнесли в мораэ и положили перед жрецами, [203] молившимися у свежей могилы. Жрецы стали молиться над собакой, а двое туземцев принялись изо всей мочи бить в барабаны. Одновременно мальчик снова запищал, трижды издав долгие и пронзительные звуки. Мне сказали, что то был призыв к Эатуа отведать приготовленную ему пищу.

После окончания молитвы жрецы возложили принадлежащую им собаку на ватту, или алтарь (на нем лежали останки двух ранее умерщвленных собак и трех свиней, основательно разложившиеся, так что вонь от них была непереносимой), а нас удалили на должную дистанцию, хотя с того момента, когда тело было принесено с берега, нам разрешалось подходить к нему совсем близко. Впрочем, в дальнейшем зрители не соблюдали уже благочиния и не обращали внимания на жрецов.

С окончанием церемонии закончился и день. Нас проводили в дом Поттатоу, где мы были приняты и размещены на ночлег. Нам сказали, что на следующее утро церемония возобновится.

Вторник, 2 сентября. Не желая пропустить ни одного момента этой церемонии, кое-кто из нас ранним утром отправился к месту, где она проводилась. Однако там ничего не произошло, разве что на том же алтаре была принесена в жертву свинья.

Около 8 часов Омаи повел нас к мораэ, у которого собрались жрецы и было большое количество народа. Оба свертка лежали там же, где их оставили вечером, но два барабана были поставлены на более близком расстоянии от мораэ, чем вчера, и возле них находились жрецы.

Оту стал между барабанами и попросил меня занять место рядом с ним. Как обычно, церемония началась с того> что к ногам Оту положили молодые банановые деревца, после чего жрецы приступили к молитвам, держа в руках пучки красных перьев и страусовое перо, которое я при первом моем посещении острова преподнес Оту; это перо теперь предназначалось для жертвенных церемоний.

После окончания молитвы жрецы стали между нами и мораэ и снова начали молебен, во время которого перья одно за другим возлагались на ковчег Эатуа. Затем принесли четырех свиней; одну тут же закололи, остальных отвели в расположенный поблизости хлев, вероятно помиловав их для следующих церемоний.

Один из свертков был развязан, и в нем оказалось, как я заметил раньше, маро, которым островитяне опоясывают короля в знак его царского достоинства. Его бережно взяли в руки, развернули во всю длину и растянули на земле перед жрецами. Это маро в длину имело 5 ярдов, а в ширину достигало 15 дюймов и было сделано из красных и желтых перьев, причем преобладали красные. Один из концов маро был украшен восемью подвесками. [204]

по величине и форме напоминавшими лошадиную подкову. К округлой части были прикреплены черные голубиные перья, а раздвоенные концы маро были неравной длины.

Перья в виде клеточек были размещены в два ряда и иным способом и создавали очень красивый эффект. Они были закреплены на куске местной материи, который был пришит к верхней кромке английского флага, а флаг, как нам сказали (и мы не имели основания в этом сомневаться), был водружен и затем оставлен на берегу Матаваи капитаном Уоллисом, когда он высадился в этой бухте.

Примерно 6 или 8 квадратных дюймов поверхности маро лишено было перьев, вернее, было их там очень мало, только те перья, которые, как я уже говорил, посланы были через Вахеатуа.

Жрецы прочли над маро длинную молитву, и, если я не ошибаюсь, она называлась молением о маро. По окончании молитвы маро бережно сложили, завернули в кусок материи и отнесли в мораэ.

Затем развернули с одного конца второй сверток, который я назвал ковчегом, но нас к нему не допустили, чтобы мы не увидели, что в нем содержится. Нам, однако, сказали, что в этом свертке заключен Эатуа или, точнее говоря, то, что служит символом божества. А этот предмет представляет собой тугой сверток из волокон кокосового ореха, имеющий форму большой свайки, так что с одного конца он толще, чем с другого. Такие изделия мы часто получали от островитян, но они были меньше, и мы никогда не слышали о подобном их назначении.

Тем временем свинью опалили, вынули из туши внутренности и положили их перед жрецами. Жрецы некоторое время провели в молитвах над ними, после чего один из жрецов слегка пошевелил внутренности палкой, и по их виду было заключено, что они сулят благоприятные предзнаменования.

Когда надобность во внутренностях миновала, их бросили в костер, а тушу и некоторые части тела подвергли таким же процедурам, как вчерашнюю собаку, а затем все перья, кроме страусового, присовокупили к ковчегу. На этом церемония была закончена ¹²⁵.

Все утро на берегу лежали четыре двойных каноэ. В каждом из них на носу была надстройка, называемая мораэ, крытая подобно таитянским алтарям пальмовыми листьями. На этих надстройках лежали кучки кокосовых орехов, бананов и куски плодов хлебного дерева; туземцы сказали нам, что все это принадлежит Эатуа. Эти каноэ ушли с флотилией, которая готовилась к походу на Эймео.

Несчастной жертвой церемонии оказался человек по виду средних лет; нам объяснили, что он принадлежал к числу [205] тоутоу, но я никак не мог уяснить себе, за какое преступление его обрекли на смерть.

Несомненно, однако, что выбор в таких случаях падает на преступников или на людей низшего класса, из числа тех, что бродят с места на место и с острова на остров без всякой видимой цели и без желания вести честный образ жизни. Подобного рода людей на Таити немало.

У человека, принесенного в жертву, голова и лицо были в крови, что мы объяснили способом, при помощи которого его убили: сперва его исподтишка ударили камнем в голову, а так поступили потому, что, согласно здешнему варварскому обычаю, человек, приносимый в жертву, не должен знать о своей участи вплоть до того момента, когда его существованию наступит конец. То ли в связи с тем, что жертвоприношение нужно большим вождям, то ли в связи с иными особыми надобностями намечают данное лицо в жертву, а затем посылают достойных доверия слуг, которые нападают на обреченного человека и убивают его. Королю сообщают об этом, и его присутствие на жертвенной церемонии, как мне сказали, совершенно необходимо: если исключить жрецов, он — единственный человек, который во всем связан с жертвоприношениями.

Насколько мы могли установить, жертвоприношения здесь весьма необычны; перед мораэ, в том месте, где был похоронен принесенный в жертву человек, лежат 49 черепов, и все это — черепа людей, заклание которых совершилось здесь. Подобные же черепа я видел и на других мораэ — вероятно, жертвоприношения не связаны только с одним местом.

То, что мы наблюдали, не единственный варварский обычай из отмеченных нами у здешнего народа. Мы имеем веские основания полагать, что было время, когда таитяне предавались каннибализму, хотя я и не настаиваю на этом. Сам же я придерживаюсь этого мнения, так как у нас были бесспорные свидетельства, его подтверждающие.

Таитяне отсекают челюсти у врагов, павших в битве, и по определенному ритуалу приносят тела этих врагов в жертву Эатуа; спустя день после битвы эти тела собирают и переносят в мораэ, где в ходе торжественной церемонии вражеские останки погребают в специально вырытой яме; это делается как акт приношения жертвы богам.

Однако с вождями, павшими в битве и оказавшимися в руках врагов, поступают иным образом. Нам говорили, что покойного короля Тутаху, Теббураи Тамаиду [Тепау Тамаити] и еще одного вождя, павшего вместе с ними, доставили в это мораэ, а затем жрецы возложили их внутренности на алтарь, а тела похоронили в трех различных местах; и на эти места, отмеченные самой заметной на мораэ кучей камней, нам указали островитяне. [206] Рядовые люди, павшие в той же битве, были погребены в одной общей могиле у основания этой кучи ¹²⁶.

Омаи, который присутствовал на этой церемонии, говорил мне, что она была совершена на следующий день после битвы и проходила с большой помпой при стечении огромного количества зрителей, в знак благодарности Эатуа за победу, одержанную над врагом. Побежденные бежали в горы и там скрывались неделю или десять дней, пока не утихла ярость победителей; с Оту был заключен договор, после чего он был облечен в царское маро и стал королем, причем это событие сопровождалось великой церемонией в этом же мораэ, и на ней присутствовали все именитые лица острова.

Около полудня мы отчалили, с тем чтобы вернуться в Матаваи и нанести визит Тоухе на пути в эту бухту. Тоуха, который остался на упомянутом маленьком острове, снова после разговора с Оту о нынешнем состоянии дел попросил меня помочь таитянам. Мой отказ навсегда лишил меня расположения этого вождя.

Прежде чем мы покинули островок, Тоуха спросил нас, как нам понравилась церемония, которую мы видели, и каково наше мнение о ней и соблюдается ли такой же обычай в нашей стране. Во время церемонии мы молчали, но затем мы без стеснения и весьма вольно выразили наши чувства и, естественно, ее осудили. Я сказал вождю, что жертвоприношение вовсе не так нравится Эатуа, как они думают, и что он на них прогневается и поэтому все действия против Махейне будут неуспешны. Надо сказать, что предсказания мои покоились лишь на догадках, но я полагал, что опасность впасть в этом случае в ошибку не велика. Я знал, что на острове имеются три партии: одна ярых сторонников войны, вторая — настроенная безразлично и третья — открыто заявившая, что она поддерживает Махейне и его сторонников.

В таких условиях трудно было надеяться, что выработается план операций, сулящих хоть малейшую надежду на успех. Омаи был нашим представителем и с такой энергией поддерживал наши аргументы, что совершенно вывел из себя вождя, особенно когда заявил ему, что, если бы вождь Англии обрек на смерть человека таким образом, как это было сделано здесь, его бы за это повесили.

На это вождь только и мог отозваться выкриком “маэно-маэно” [плохо-плохо], и у него наши обычаи создавали такое же мнение, как у нас — обычаи таитян.

Во время этих дебатов присутствовала большая часть здешних островитян, представленная преимущественно приближенными и слугами вождя, и, когда Омаи принялся объяснять, какую кару он наложил бы на величайшего человека Англии, если бы тот убил своего слугу, все собравшиеся выслушали оратора с вниманием, и, вероятно, их мнение не совпадало с мнением хозяина. [207] Затем мы проследовали в Опарре, где Оту убедил нас переночевать и, дабы развлечь нас, показал нам драматическое представление.

Четверг, 4 сентября. 4-го группа наших людей обедала с Омаи на берегу, и он нас отлично угостил рыбой, птицей, свининой и пудингом. После обеда я вместе с Оту, который принял участие в нашей трапезе, отправился в его дом, где застал всех слуг, занятых важным делом: они готовили для нас провизию и среди прочего огромную свинью, которую закололи в моем присутствии.

Внутренности разделили на 11 частей таким образом, что каждая часть содержала всего понемногу. Эти порции, в каждой из которых было примерно 0,75 фунта, раздали слугам. Некоторые поставили свои доли в ту печь, где жарилась свинья, а некоторые унесли свою добычу в сыром виде. Был тут также и большой пудинг, и я проследил за всем процессом его приготовления. На пудинг пошли плоды хлебного дерева, зрелые бананы, таро, пальмовые и панданусные орехи, протертые, мелко нарезанные и предварительно испеченные в отдельности. Была взята большая деревянная миска, или чаша, в нее влили сок из ядра кокосового ореха и всыпали вынутые из печи или снятые с горячих камней прочие составные части. Три или четыре человека принялись перемешивать эту массу палками, пока все основательно не перемешалось и кокосовый сок не загустел. В конце концов получилось нечто похожее на мучной заварной пудинг ¹²⁷. Такие пудинги великолепны, и мы редко ели в Англии равные им по вкусу. Обычно я не садился здесь обедать без подобного пудинга, если только удавалось достать его, что случалось не всегда.

В итоге, когда пудинг был приготовлен, а свинья испеклась, эти яства вместе с двумя живыми свиньями, плодами хлебного дерева и кокосовыми орехами были отправлены на каноэ на борт корабля, и я проследовал туда за ними в обществе всех членов королевской фамилии.

Пятница, 5 сентября; суббота, 6 сентября; воскресенье, 7 сентября. Вечером 5-го барашек капской породы, родившийся в дороге и с большим трудом вскормленный на борту, был растерзан собакой. Эта потеря была тем более велика, что у нас больше не оставалось овец капской породы и из английских сохранилась только одна.

7-го вечером при большом стечении народа был устроен фейерверк. Часть зрителей получила большое удовольствие, но большинство туземцев настолько перепугалось, что немалого труда стоило удержать их до конца представления.

Ракета-веер, последняя из всех ракет, обратила в бегство толпу, убежали даже самые стойкие зрители. [208]

Понедельник, 8 сентября. Сегодня мы обедали с Одидди. Нам подали рыбу и свинину, точнее, зажаренную целиком свинью весом около 30 фунтов, причем она была приготовлена в течение часа.

Только мы пообедали, как явился Оту и спросил, полон ли мой живот; получив утвердительный ответ, он сказал: “Тогда иди со мной”. Соответственно я пошел с Оту к его родителям, а они наряжали двух девушек в невероятное множество красивых материй, причем делалось это любопытным образом. Длинный кусок материи держали над головой за один из концов, тогда как другим концом это полотнище обматывалось вокруг туловища. Затем верхний конец опускался и, перекрывая нижнюю часть полотнища, образовывал нечто вроде собранной в широкие складки длинной юбки на обруче. Затем на эту одежду наматывали различные полотнища цветных материй, так что объем всех этих оболочек настолько возрастал, что в окружности они достигли по крайней мере 5 или 6 ярдов; и пожалуй, это была предельная нагрузка, которую могли вынести несчастные девушки. К тому же для усиления эффекта на девушек навесили по два тааме [тамаи] — так называются особые нагрудники ¹²⁸.

Облаченные таким образом, эти девицы были доставлены на борт совместно с несколькими свиньями и некоторым количеством плодов — в качестве дара, преподнесенного мне отцом Оту.

И мужчины, и женщины, наряженные таким манером, называются островитянами ати ¹²⁹, но я полагаю, что дарят не персонально таких особ, а материи, когда их много. Девиц мне никогда не дарили подобным образом ни прежде, ни в последующее время, но зато именно этим способом и мне, и капитану Клерку впоследствии посылали материи.

Вторник, 9 сентября. Сегодня Оту подарил мне пять свиней и плоды, а каждая из его сестер прислала по свинье, добавив к этому некоторое количество плодов.

За последние два дня туземцы наловили сетью за полосой рифов очень много макрели и часть ее принесли на продажу к кораблям.

Среда, 10 сентября. Утром мы направились в Опарре, и там Оту показал нам пьесу, в которой участвовали три его сестры, и они предстали перед нами в одеяниях, элегантней которых я не видел ни на одном из этих островов. Но основная цель, которая привела меня в Опарре, была иная. Я хотел посмотреть набальзамированное тело, которое наши джентльмены видели в этом месте. Оказалось, что это останки Ти, или [пропуск]... хорошо мне знакомого по предыдущему путешествию вождя. Тело лежало на тупапоу точно таким же образом, как покоились в Оаитепехе останки покойного Вахеатуа, и также было набальзамировано. Когда мы пришли к месту, где находилось тело, оно было [209] обернуто кусками материи, которые покрывали и все тупапоу, но по моей просьбе человек, который охранял его, развернул этот покров и уложил тело на помост, или ложе, так что оно нам стало отлично видно. Однако нам не было дозволено войти внутрь изгороди, которой было обнесено тупапоу.

Положив тело, стражник развесил вокруг циновки и материи, причем сделал это так, что убранство создало очень приятный эффект.

Вождь умер месяца четыре назад, и тело его так основательно удалось предохранить от разложения, что не чувствовалось ни малейшего неприятного запаха. Каким образом это было сделано, я мог установить лишь в меру тех сведений, которые удалось получить от Омаи. Он сказал, что островитяне употребляют для этой цели сок одного растения, встречающегося в горах, и кокосовое масло, а кроме того, неоднократно промывают тело морской водой. Мне говорили, что здесь сохраняют тела всех именитых людей и в течение долгого времени выставляют их для всеобщего обозрения. Сперва показывают тело ежедневно (если нет дождя), затем все реже и реже, и под конец видеть покойника можно лишь в очень редких случаях ¹³⁰.

Вечером мы вернулись из Опарре, где я оставил Оту и все его семейство.

Пятница, 12 сентября. Ни одного из представителей этого семейства я не видел до 12-го числа, когда Оту нанес мне визит. Мне сказали, что он уходил в Аттахоуру, чтобы присутствовать еще на одном человеческом жертвоприношении, причем жертву прислал туда Вахеатуа из Тиррабоу. Я отправился бы на это жертвоприношение, если бы знал о нем заранее, но весть об этом пришла слишком поздно. После жертвоприношения Оту дал земли друзьям и сторонникам покойного короля Тутахи, от чего он воздерживался с момента гибели последнего. Возможно, что он и восстановил этих людей в их прежних правах.

Суббота, 13 сентября; воскресенье, 14 сентября. Вечером 13-го Оту возвратился из Аттахоуры, а вечером 14-го мы с капитаном Клерком верхом объехали всю равнину Матаваи, вызвав величайшее удивление и огромный интерес у множества туземцев, сопровождавших нас.

Правда, островитяне прежде видели, как дважды или трижды на коня взбирался Омаи, но при попытках оседлать лошадь он часто падал на землю. В сущности, таитяне впервые получили возможность любоваться всадниками, сколько-нибудь достойными так называться. В дальнейшем каждый день кто-нибудь из нас совершал такие выезды, и, хотя они не прекращались вплоть до дня нашего ухода, любопытство островитян удовлетворить было невозможно. Туземцы получали истинное наслаждение при виде лошадей и способа, каким мы их использовали. И я думаю, что [210] ничто из того, что было завезено на остров, не могло создать у них такого высокого мнения о величии любой иной нации, чем это зрелище.

И жеребцы, и кобылы были в отличном состоянии и выглядели великолепно.

Понедельник, 15 сентября. 15-го Этари, или Олла, “бог Болаболы”, который на протяжении нескольких дней пребывал поблизости от Матаваи, возвратился в Опарре; островитяне сопровождали его на парусных каноэ.

Нам сказали, что Оту не дозволил ему находиться в Матаваи, дабы приближенные Этари не совершили какого-нибудь бесчинства по отношению к нам. Не могу не воздать должного Оту и не упомянуть о том, что он принимал все меры предосторожности, чтобы предотвратить кражи, и если их было совершено так мало, то в этом его главная заслуга, так как предпринятые им меры были куда действеннее нашего надзора.

У Оту был небольшой дом на другой стороне реки, сразу же за нашим постом, и одна или две постройки близ наших палаток на низком месте между морем и рекой. Во всех этих пунктах он держал своих людей, да и его отец обычно жил на мысе Матаваи, так что мы были окружены приближенными короля.

Разместившись таким образом, они не только охраняли нас в ночное время от воров, но наблюдали и днем за всем, что происходит вокруг, и всегда были готовы получить соответствующую мзду от девиц, с которыми наши люди состояли в интимных отношениях. Девицы же эти обычно являлись на свидание каждое утро.

Вторник, 16 сентября. Утром Оту явился на борт и попросил меня отправиться с ним в Опарре, куда он собирался пойти, чтобы переговорить с Этари. Поскольку эта прогулка сулила новые впечатления, я составил ему компанию, взяв с собой доктора Андерсона. Однако ничего интересного или любопытного не произошло, если не считать того, что Этари и его приближенные подарили Оту грубые материи и нескольких свиней, причем каждая из них передавалась в процессе церемонии, сопровождавшейся торжественной речью.

После этого Оту, Этари л другие вожди держали совет по поводу похода на Эймео. По-видимому, Этари сперва был против этого похода, но затем круто изменил курс.

Среда, 17 сентября. 17-го выяснилось, что Тоуха, Поттатоу и другие вожди пришли с флотилией в Аттахоуру; вечером явился гонец, который известил об их прибытии и о стычке, которая только что состоялась, причем выгоду или урон она не дала ни той, ни другой стороне.

Четверг, 18 сентября. Утром 18-го мы с Омаи и доктором Андерсоном снова отправились в сопровождении Оту в [211] Опарре. Мы взяли с собой овец (барана и овцу английской породы и двух капских овец), с тем чтобы оставить их на острове. Животных я передал Оту.

Поскольку все три коровы были покрыты быком, я мог рискнуть и переправить одну из них на Ульетеа. С этой целью я предложил Этари такой план: если бы он оставил своего испанского быка у Оту, я дал бы ему своего быка и одну из коров и перевез бы их к нему на Ульетеа. Испанского быка я боялся переправлять во избежание несчастного случая, так как эта скотина обладала весьма буйным нравом.

Этари сперва возражал, но в конце концов согласился отчасти благодаря убеждениям Омаи. Но как только животных погрузили в шлюпку, один из приближенных Этари стал резко возражать против какого бы то ни было обмена.

Взяв в расчет то обстоятельство, что Этари, видимо, согласился на обмен под впечатлением минуты, желая доставить мне удовольствие, и приняв во внимание, что после моего ухода он может забрать своего испанского быка и оставить Оту с одними коровами, я взвесил и тот факт, что обмен был проведен без обоюдного согласия сторон, и счел за благо оставить Оту весь скот, строго оговорив следующее условие: ни под каким видом Оту не должен впредь выпускать из Опарре этих животных и даже испанского быка, а также овец, пока не подрастет новый приплод. Молодых же животных Оту со временем волен будет передавать своим друзьям и посылать их на соседние острова.

Когда все это было улажено, мы покинули Этари, предоставив ему и его людям предаваться размышлениям о совершенной ими глупости, и отправились с Оту в соседнее селение. Там мы застали слуг одного вождя, имя которого я забыл спросить. Они ждали нас, чтобы преподнести кабана, свинью и собаку Оту. Дары были вручены с обычными церемониями и речью, в которой доверенное лицо от имени своего хозяина спросило о здоровье Оту и всех именитых людей его свиты. Комплимент был возвращен от имени Оту одним из его министров, а затем началась дискуссия по поводу Эймео, в которой выдвигались доводы “за” и “против” вторжения. Слуги вождя, а быть может и его депутаты, горой стояли за войну и рекомендовали Оту принести еще одну человеческую жертву.

С другой стороны, один вождь, который постоянно находился при Оту, выступил с возражениями и, видимо, привел очень сильные аргументы; этот факт подтвердил мое предположение, что Оту никогда “не принимал близко к сердцу” войну с Эймео. Оту каждый день получал сообщения от Тоухи, который настаивал на спешной помощи. Говорили, что Тоуху окружил флот Махейне, но ни Тоуха, ни его противник не отважились на решительные действия. [212]

После обеда, на котором присутствовал Оту, мы вернулись в Матаваи, оставив короля в Опарре.