Миф и иные формы сознания: религия, философия, искусство

Дальнейшее развитие производительных сил, совершенствование орудий труда, накопление практического опыта ведет к усложнению умственных операций, к развитию способности абстрагирования. Представление о вещи начинает отделяться от самой вещи. С этим связан и постепенный процесс выделения человека из природы; если раньше человек жил добычей ее готовых продуктов, то теперь начинает более активное вмешательство человека в природу, более определенно фиксируются свойства и отношения вещей. Община этого периода представляет собой устойчивый кровнородственный коллектив, в котором намечается постепенная дифференциация функций и разделение их между членами. Человек еще не выделился из природы, не противопоставил себя ей, но внутри коллектива намечается постепенный процесс вычленения отдельного индивида, зарождается самосознание человека.

Первоначально безликая и недифференцированная сила («нечто»), слитая с предметом (фетишем или тотемом) постепенно отделяется от него, дробится на множество дискретных образований, в греческой мифологии называемых демонами, в римской – гениями. Демоны и гении – это конкретные проявления магической силы, могущей быть благодетельной или губительной. Своего демона (гения) имел каждый отдельный человек и это говорит о глубоко зашедшем процессе индивидуализации в первобытной общине. Гений человека или коллектива – это то, что потом будет называться судьбой, роком. Каждый бог имел своего гения и это свидетельствует о том, что в генезисе древнейший бог и был не кем иным как гением. Иными словами, первоначальные божества были еще не столько субстанциями, сколько силами или актами воли. С этим связано и то, что древние божества не имеют первоначально никаких личных качеств, обращаясь к ним говорят: «бог или богиня», «муж или женщина» с добавлением «или каким иным именем ты желаешь называться». Безликих, безымянных, аморфных божков великое множество: нет такой вещи, такого места, действия или поступка, которые не имели бы своего божка. «Почему вы изображаете мне только одного гения Рима, в то время, как вы имеете обыкновение приписывать своих гениев и воротам, и домам, и баням, и стойлам? Зачем изображать все части труда и все места в виде многих тысяч гениев, чтобы никакой уголок не остался лишенным собственной тени (то есть собственного гения)? – пишет Пруденций в одном из писем. Все это свидетельствует уже о распаде первобытной мифологической недифференцированной картины мира. Первобытная диффузность уступила место дискретности: каждый предмет, вещь, акт природной или социальной жизни мыслятся теперь проявлением божественной сущности, боги везде, все есть боги. Однако, отношения с этими богами строятся еще по старой магической схеме, это скорее отношения двух договорных сторон, нежели религиозное почитание «господина» и «владыки». Отношение человека к богу регламентируется строгими правилами и обрядами. Здесь нет ничего личного, никаких сердечных просьб и излияний, но лишь неукоснительное соблюдение принятого в данном обществе обычая. Жрецы здесь еще только высококвалифицированные исполнители данных ритуальных норм, в принципе, жрецом может стать всякий, кто хорошо знает и умеет выполнять необходимые ритуальные действия. Исследователи обычаев народов Севера отмечали, что у чукчей каждый может быть шаманом, поскольку у него есть к этому склонность и умение. В свою очередь и боги, если соблюдены все правила ритуала, должны были действовать соответственно тому, что от них требовалось. В случае неповиновения они могли быть наказаны, как это случмлось, например, с римскими богами, когда они не послушались молитв народа за Германика, и народ выбросил статуи богов на улицу. В Китае исследователи наблюдали как за неповиновение идолов выбрасывали из святилищ, оставляли мокнуть под дождем, зарывали в грязь и т.п. Наказанные божества могли быть возвращены на место и вновь стать объектами поклонения после того, как «исполняли» то, что от них требовалось. Многочисленные примеры дерзкого отношения к божеству в древнегреческой мифологии свидетельствуют об отсутствии резкой грани между богом и человеком. Сами эти боги еще сильно связаны с фетишизмом и тотемизмом: духовная сущность в них часто трудно отделима от того материального объекта, с которым они связаны: Юпитер в римлян – это камень, Марс – копье, веста – огонь и т.п. Долгое время Рим не имел никаких статуй богов, а когда эти статуи завели (по иностранному образцу), то и тогда сельские общины продолжали украшать лентами старые древесные стволы и возливать масло на большие камни.

Однако, в новых исторических условиях эти представления выступают уже в качестве рудиментов прошедшего исторического периода, Дальнейшее развитие и усложнение хозяйственной и социальной жизни племени приводят к тому, что брачные отношения упорядочиваются, понятия «мать», «отец» конкретизируются. Во главе общины стоит теперь старейшина (патриарх) или совет старейшин. Влияние человека на природу возрастает, природа очеловечивается, преобразуется и выступает уже как объект деятельности. Человек (кровнородственный коллектив) противостоит ей в качестве субъекта, т.е. активной преобразующей силы. В то же время, выделившись из природы и качественно противопоставив себя ей, человек впервые ощутил свою громадную зависимость от ее стихийных разрушительных сил.

В мифологии появляется образ бога – индивидуального, антропоморфного существа, наделенного субстанциальными и атрибутивными, но всегда личными свойствами. Каждый бог имеет теперь свою личностную характеристику: пол, имя, функции, определенную область действия (водный, солнечный, небесный и т.п. боги). Возникает качественная разграниченность богов на светлых (небесных) и темных (хтоноческих), особо выделяются боги плодородия и умирания/воскресения. Все явления природного и социального мира получают теперь своих богов, являющихся олицетворением той силы, которая эти явления вызывает. Раньше Зевс сам был громом и молнией, теперь он _ бог, управляющий громом и молнией, блюститель правопорядка. «Боги материальных стихий, как Гестия и Веста, как Вулкан и Гефест, как Деметра и Церера, Вакх и Дионис, - пишет О.М. Фрейденберг, - уже не огонь, дерево, зерно, плоды в человекообразном виде, а боги огня, боги растительности. Податели, покровители материальных благ, они уже только «олицетворяют» хлебное зерно, виноградную лозу и т.д.» Самостоятельное значение вещи обращается в атрибутивное; зерно, лоза, огонь становятся теперь только атрибутами богов. Устройство патриархальной общины переносится на небо: в мифах этого периода боги связаны между собой отношениями родства и почитания старейших. В древнегреческой мифологии таким патриархом (непосредственным отцом или прародителем большинства богов) представляется Зевс. Зевс считается также отцом всех героев, а по некоторым версиям, и людей. Здесь происходит новое переосмысление тотемного прошлого этого образа: из хтонического тотемного предка и прародителя Зевс превращается в мудрого и справедливого правителя-патриарха. В палеоазиатской мифологии центральный герой ее – Ворон также соотносится со всеми существами прежде всего как патриарх своей общины с другими общинами, с другими родами, с которыми могут устанавливаться взаимобрачные отношения на основе экзогамии.

Необходимо отметить, что вместе с дальнейшим развитием и прогрессом материальных отношений, шел процесс развития нравственного сознания. Развитие абстрактного мышления делает возможным формирование и закрепление в общественном и индивидуальном сознании основных нравственных понятий добра и зла, справедливости и несправедливости, с точки зрения которых оценивается теперь поведение индивида. Возникает представление о высших и низших моральных ценностях и добродетелях. В языках этого периода уже наличествуют такие понятия как «долг», «счастье», «хвастать», «завидовать», «любить». Существенной чертой формирующихся религиозных систем является то, что Бог в них мыслится не только как обладатель высшей по отношение к человеку физической силы, но и как носитель несравненно более важной моральной силы. Человек не только боится его могущества, но и поклоняется ему, почитает за своего господина и владыку. Недаром в религиях многих народов имя «бог» и само слово «бог» значит «господин». В то же время Бог в религии – это еще и недостижимый идеал, образец святости и морального совершенств, в противоположность нравственно несовершенному миру. Бог и мир теперь разделены и качественно противопоставлены друг другу. Именно это качественное противопоставление святости и нечестия, сакрального и профанного миров и примат первого над вторым составляют основу религиозного мировоззрения.

В религиозном культе на первый план выдвигается теперь мотив личностного отношения к божеству, попытки умилостивить его, умолить прислушаться к просьбам каждого конкретного человека и исполнить их. Культовые действия, ранее требовавшие лишь высококвалифицированного исполнения принятых в данном сообществе обрядов, ныне становятся «священнодействием»:объект этого действия представляется отнесенным за пределы данного чувственного мира в мир сверхчувственный и нематериальный, сверхъестественный. Жертва теперь приносится Богу и «для» Бога. Обряд разрывания зверя и питья его крови превращается в таинство «вкушения» и означает приобщение к божеству, слияния с ним (оргиастические культы). Жрецы оказываются не просто более умелыми исполнителями обрядового ритуала, но и людьми, наделенными особыми божественными полномочиями, приобщенными к божеству. Постепенно, в силу духовной замкнутости, отдаленности жрецов от остального коллектива, а также передачи этих функций по наследству создается особое, духовно высшее сословие служителей культа – жрецов, священников.

Мифология периода разложения первобытного общества характеризуется уже достаточно высоким уровнем развития сознания, изменения в социальной структуре общества, усиливающееся неравенство требует выработки особой системы взглядов, объясняющий новый порядок. Происходит сознательное объединение разрозненных мифов в мифологические комплексы, призванные выполнять навязанные им извне функции: возвеличить тот или иной аристократический род или город, отдельное лицо или общественную группу. В истории Греции известен случай, когда, действуя из политических соображений, Клисфен упразднил культ Адраста и поделил этот культ между Дионисом и Меланипом. В это же время появляются первые «теогонии», т.е. мифологические системы, пытающиеся дать универсальную картину мира путем сохранения и упорядочивания всей совокупности знаний, умений и практических навыков в области производства и социальной жизни. Эта попытка придать формальную упорядоченность и логичность первоначальному мифологическому материалу свидетельствует уже о начале конца первобытного мифа с его стихийным универсальным детерминизмом, многозначностью и качественной неопределенностью свойств и отношений.

Расчленение первоначального синкретического мифологического комплекса приводит к возникновению на его основе новых форм общественного сознания: религии, философии, искусства, преднауки. Развиваясь относительно самостоятельно, все они, тем не менее, продолжают сохранять свою связь с мифом, поскольку мифосознание, перестав быть единственно возможным, долго еще продолжает занимать господствующее место в сознании, проявляясь через различные его формы. Этим объясняется и то, что, несмотря на общую тенденцию развития сознания от мифотеогонических представлений к теоретическим построениям, мифология в течение долгого времени продолжает составлять почву и арсенал не только искусства, но и философии, литературы, религии. Создание новой, немифологической картины миры затруднялось недостаточным развитием категориального и понятийного аппарата, отсутствием адекватного языка для выражения абстрактных философских понятий и терминов. Становление нового философского языка и формирование философских категорий происходило на базе переосмысления и переработки уже имеющихся мифологических образов и представлений. Определяющую роль в предфилософских построениях играют еще не понятия, а образы. Общие представления даются путем конкретных словесных описаний, часто с помощью метафор, но уже как сознательного средства для пояснения сообщения (в отличие от неосознанной метафоричности мифа). В античной философии, например, все сущее понималось как «телесное, вещественное, стихийное и в то же время живое самодвижущее бытие, материально-чувственный и живой телесный космос». (Богомолов А.С. Античная философия)

В построении модели мира также преобладает мифологический принцип порождения в качестве исходного момента существования. Объяснение мира дается путем описания происхождения всех его существенных элементов. Отсюда обязательное описание «первоначал», лежащих в основе всего сущего и признание их вечного божественного характера. Описание этих первоначал конкретно-образно и ведется в духе прежних мифологических представлений. Так, космос по Гераклиту представляется «вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим», который «желает и не желает называться Зевсом». У Анаксимандра в качестве первоначала выступает нечто качественно неопределенное, «беспредельное», «которое все объемлит и всем управляет», представляясь бессмертным и неразрушимым, а значит – божественным. Философского термина для обозначения этого первоначала не существовало, принятое Анаксимандром название to apeiron многозначно и может быть понято только путем описания, напоминая этим мифологическое представление о «нечто», по-разному конкретизирующееся в различных мифологических и философских системах.

Источником движения и развития мира в философии, так же как и в мифологии чаще всего объявляется взаимодействие и борьба противоположностей. Но если в мифологии эти противоположности предстают в персонифицированном виде мужских и женских (Гея и Уран), старых и молодых (Кронос и Зевс), темных и светлых (Танатос и Эрос) богов и богинь, то в философских системах противоположности выступают уже как конструируемые философские понятия, освобождающиеся от социо- и анропоморфности мифологических божеств. Реминисценцией мифологического представления о «вине» вместо «причины», возможно, является положение Анаксимандра о том, что в основе взаимоотношения противоположностей лежит то, что они «…несут наказание и получают возмездие друг от друга». Свойственное первым философам представление о всеобщей одушевленности и одухотворенности окружающего мира также уходит корнями в мифологию. Но «оживотворенность» понимается уже не в прежнем мифологическом смысле качественной недифференцированности живого и неживого природного начала, а как некий изначальный принцип движения, имманентно присущий всему космосу и лишь по традиции обозначаемый привычными терминами «душа» и «боги». 

Таким образом, философия, заимствуя многие мифологические образы и представления, используя мифологические принципы построения и организации материала, имеет в то же время принципиальное отличие от мифа в том, что дает рационализированную, продуманную, исходящую из эмпирических фактов картину мира. Опора на эмпирическую достоверность в противовес базирующейся на достоверности традиции составляет существенную особенность философии как самостоятельной формы мировоззрения.

Литература и искусство также не порывают связи с мифом. Свойственная мифу образность и способность претворения общей идеи в конкретно-чувственной форме сближают миф с искусством и предопределяют широкое использование последним мифических структур и сюжетов. Следует, однако, отличать искусство как форму мифа и искусство на основе и по поводу мифа. Художественное освоение действительности изначально присуще человеческому сознанию и выражается первоначально в мифологии, которая предстает как бессознательно-художественное отображение мира. На ранних стадиях своего развития изобразительное искусство, поэзия, пластика, ритм существуют еще не в качестве самостоятельных сторон человеческой деятельности, но, будучи включенными в первобытный синкретический комплекс, являются лишь средством для выражения мифологического содержания. Передавая один и тот же миф различными изобразительными средствами, они дублировали его содержание и тем самым усиливали его воздействие. «Для греков не только миф был формой искусства, - замечает Джеймсон М.Г., - но справедливым было также и обратное: литература и в значительной степени изобразительное искусство являлись формой мифа. Миф не был ни религиозным, ни светским, подобно искусству, он был просто жизненной необходимостью» (См.: Мифологии древнего мира)

Вопрос об авторстве на начальных этапах не ставился, поскольку все формы претворения мифического содержания рассматривались как проявление некой высшей силы, поэзия представлялась как дар божественный или шаманский.

Характерной чертой искусства как формы мифа была абсолютная, не нуждающаяся в доказательстве вера авторов и воспринимающей аудитории в безусловную истинность излагаемого содержания. Древние танцы, рисунки, скульптуры, театральные представления и т.п. воспринимались еще не как произведения искусства в собственном смысле этого слова, т.е. не как форма эстетического освоения действительности путем создания условных, символических и аллегорических образов, а как конкретное, чувственно-телесное выражение содержания первобытных образов. Поэтому посещение театра, например, было в Древней Греции не привилегией, но всеобщей обязанностью, а театральные зрелища рассматривались как своего рода массовое приобщение к мифу. Содержание спектаклей должно было удовлетворять закону об асебии, т.е. о недопущении кощунственного отношения к божествам и вообще к мифу. Для прегрешающих против мифа предусматривалось наказание: так, согласно преданию, знаменитый греческий скульптур Фидий умер в тюрьме, куда был заключен по обвинению в кощунстве за то, что на щите созданной им статуи богини Афины посмел изобразить себя и своего друга Перикла.

Постепенно, наряду с дальнейшим развитием общественного и личного сознания, происходит процесс отделения в сознании человека идеального образа от его материального носителя, формируется представление об искусстве как средстве художественного, т.е. символического, метафорического, аллегорического отображения действительности. Искусство перестает быть только формой мифа, сам миф начинает использоваться как средство для выражения иного, лишь условно с ним связанного смысла. Появляются такие критерии как правдивость искусства, соответствие его жизненной реальности. В качестве конечного критерия выступает уже не вера, а практика. Дальнейшее широкое использование мифических структур и сюжетов, как правило, носит характер сознательного художественного приема, если речь не идет о мифах действующих религиозных систем. Вопрос о том, какие изменения происходят с мифом при включении его в религиозную систему, а также о роли мифа в этой системе заслуживает отдельного детального рассмотрения.